— Хороший вы человек, отец Серафим, о народе думаете, я вот бы не догадался мертвых обыскать!

— Каждому свое! Ты вот додумался, как Божью волю явить, от латинской веры народ отвратить, я бы не придумал такого. Так что каждый на своем месте быть должен!

— Княжич, не знаю, что и делать, — обратился к Мише тихо подошедший Николай, старый воин — помоги, подскажи. Пацаненок этот, что отца искал, с рукой раненой, нашел отца. Мертвым. Сидит у тела, не дает хоронить. Говорит, не дам отца, как собаку в неосвященную землю закопать. Деньги предлагает. Отец ему перед боем кошель передал, как чуял смерть свою. А отец Серафим не велит хоронить разбойников в освященной земле. Поговори с пацаном, может, убедишь?

— Приведи его сюда, Николай, вместе с отцом Серафимом и поговорим.

— Так не идет он, княжич, от тела не отходит, боится, что в яму отволочём!

— Хорошо, — вздохнул отец Серафим, — пошли, поговорим с пацаном. Жалко его, заодно и решать надо, куда его. Есть ли у него мать, или другая родня.

Подошли к сидящему около мертвого тела мальчишке, Первым заговорил Михаил.

— Звать-то тебя как, вояка?

— Зачем тебе, боярин?

— Когда говоришь, надо знать, как к собеседнику обращаться.

— Семеном.

— Расскажи, Семен, откуда ты родом?

— Мы из Грузино, что на Волхове.

— И как вас с севера на Дон занесло?

— Правду сыскать отец хотел, да вот, смерть свою нашел!

— Что же он правду искать вместе с ворами собрался?

— Не говори, коли не знаешь! За мамку он мстить пошел. Воевода Салтыков, как с Ладоги на Новгород шел, в Грузино остановку сделал, Да мамку мою в свой шатер взял. Отец с мужиками был, дрова с ними заготовлял, что бы, как Волхов встанет, вывезти по льду. Меня с собой взял, в помощь. Приехали, А мамка повесилась. Он ее три дня из шатра не выпускал. Вот отец и ушел к казакам, и меня взял. Некуда меня девать было.

Михаил замер, потрясенный трагедией простого человека.

— А продолжали с казаками воевать, потому что нынче, при царе Михаиле Салтыковы около трона сели. И никто им ничего плохого не сделает!

— Тю, — протянул Николай, — перепутали вы все с папашей твоим. Того Салтыкова, Ивана, Новгородцы еще в 11 году казнили лютой казнью. Так что отомщена мамка твоя. А нынешние, дальняя его родня. Они и знакомы даже не были. Салтыковы род многочисленный.

— Значит, — всхлипнул пацан, — батя зря два года с ворами якшался?

— Выходит, что зря — заключил отец Серафим — ладно, похороню твоего отца по христианскому обряду. Не так уж он и виновен был. С тобой что делать будем? Родни больше нет?

— Нет, мама сиротой была, а со своими отец разругался, они не хотели, что бы он на сироте женился.

— Ладно, похороним отца, потом с тобой решим, все равно рука заживать еще месяц будет.

Оставив Серафима и Николая хоронить неудачливого мстителя, Михаил отправился на берег Дона. И, как интересно, там происходило то же самое! Кошели, а они у приближенных Заруцкго были значительно тяжелее, чем у простых казаков брошенных им на убой, сносились отцу Варфоломею, который и вел счет деньгам. Просто ради интереса Михаил спросил:

— Куда деньги тратить собираетесь, батюшка?

И услышал о срубах для посадских, зерне для пересева озимых на яровые, ну и о прочих нуждах. Слава Богу сирот в крепости новых не появилось, кроме сына неудачливого мстителя. Не было смертельных потерь. Пара человек была ранена от выстрелов походной пушченки у казаков. Выстрелить она успела всего два раза, а потом была снесена ядром из кулеврины, а пушкари посечены картечью. Да несколько человек получили щепки от частокола в разные места, ранения были несерьезными. Только один получил более-менее серьезную рану в неприличное место, над ним смеялся весь гарнизон. Прозвали его спасителем крепости, загородившим защитников своим порядком толстым гузном. Пострадавший, плотный толстячок и любитель поесть, чуть не плакал от насмешек. Михаилу пришлось даже рявкнуть на особо изгаляющихся острословов. Тем более, ранение страдалец получил, наклоняясь за очередным зарядом картечи. Вечером к Мише пришли старейшины — Николай и Денис, негласно ставшие его заместителями. Поужинали, и тут Михаила озадачили проблемой, которая ему и в голову не пришла. Не учили Мишу имением управлять. Старших братьев учили, а его нет. Папенька уже в детстве планировал его на службу государеву. Так что подошли оба старых воина, поклонились, и высказали свои мысли — посадские и слобожане сейчас все на пепелищах копаются, а в мыслях нет, что пора сенокосная наступила. Не заготовят кормов, пока ведро стоит, нечем будет скотину кормить. Собирай, княжич, сход, отправляй народ на сенокос. Да и сеять пора, пока земля не высохла. А то не вызреет зерно до осени, голодать зимой будут. Заготовят сено, посеются, тогда и будет перерыв, можно и домами заняться. Поблагодарил Михаил старых воинов — надо же, больше 20 лет каждый в дружинниках, а крестьянскую работу не забыли. Сделал, как они простили. Собрали сход, порешили, что те, у кого кони получше и снаряжение в порядке, сеять будут и себе и соседям. А остальные — косить тоже, для себя и для соседа. Застучали молоты кузнецов, отбивая косы и ремонтируя сохи, потянулся народ на поля. Пошла работа.

Михаил с нетерпением ждал гонца. Что решили с ним, когда смена будет, когда можно будет поехать на север за женой. Дождался. Приехал сам Одоевский. Привез письма от отца, от Шереметьева. Поздравляли с победой, Одоевский его хвалил. Будущее пока неясно. Смысл один — сейчас решают, кто его сменит. Как решат, пришлют. А ему уже другое дело подыскали, ничуть воеводства не легче, но пусть не расстраивается, столь образованных людей на Руси сейчас раз-два и обчелся! И надо их использовать по назначению. В конце письма приписка странная, крупными буквами — не стриги волосья! И подчеркнуто. Какая связь нового задания с волосами, неясно. Но ничего, потерпит, хотя отросшие лохмы в жару уже мешались. Единственное, что на ум приходило, особенно со второй припиской — пользуясь наличием ксендза в подвале изучить католицизм, особенно обряды, запреты, поведение во время службы. И постараться выведать у патера все, что он знает про протестантство. По всему, пошлют его в Европу, пользуясь знанием языков. Хорошо бы дипломатом, хотя тоже работа беспокойная, а то, как бы не шпионом. От отца письмо более подробное. Поклеп братьев Салтыковых с него Михаил заставил снять еще до коронации, так что он может исполнять свое поручение спокойно. Насчет Анюты что бы не волновался, сейчас вокруг Тихвина настоящая война, осаждают шведы монастырь, жители сопротивляются, штурмы отбивают. Брат старший, Даниил уже совсем собрался за Аннушкой ехать, но ждет, когда заварушка закончится. Так что сиди спокойно, исполняй долг, сколько потребуется. Отец написал, что гордится сыном, столько хвалебных слов о нем услышал за последние дни, призывал и дальше фамилию Муромских прославлять. В общем, все хорошо, вроде бы, да никакой ясности нет. Сидеть и ждать хуже всего. И об Анне утешительных вестей не пришло. Как она там? Не так далеко Рыбежка от Тихвина! Не дай Бог, шведские отряды нагрянут. А Аннушка и защитить себя магией не сможет! Не боевой маг она. Ладно, ссильничают, он все поймет и не попрекнет, а вдруг убьют? Как он тогда жить будет!

Немного утешила старая травница. Чутьем ведьмовским почуяла мысли черные молодого воеводы, отозвала в сторону, руку взяла, подержала, на ладонь посмотрела, и сказала.

— Успокой сердце, княжич. Жива и здорова твоя жена. — Михаил удивленно на нее глаза поднял. — Не удивляйся, ведьма я, только старая, соседи о том не ведают, просто травницей считают. Так что встретишься с ней со временем, когда снег землю покроет. И никто на ее женскую честь не посягнет, хотя будет один кавалер соблазнять, но без ответа останется, и ты с ним разберешься, когда от болезни оправишься. Да, впереди у тебя болезнь лютая, по грани пройдешь, ну да Анна твоя тебя опять спасет! Ты простуды избегай, может и обойдет тебя беда стороной!