На поле брани Ермолов был отчаянно смел, а в обращении с власть имущими независим и даже дерзок. За эту дерзость император Павел Петрович заточил его (тогда еще 23-летнего подполковника) в Алексеевский равелин, а позже, смилостивившись, отправил на «вечное» поселение в Кострому. Там к опальному офицеру проявил неожиданное внимание монах Авель, известный прорицатель, и часто уединялся с ним у себя в келье. О чем они вели свои беседы – Бог весть, но именно после Костромы пошли разговоры о некоей ермоловской тайне.

Солдаты, например, уверовали, что Ермолов «заговорен» от пуль и потому так безрассудно храбр. И еще блуждали слухи, что генерал будто бы обладает способностью видеть будущее.

А.П. Ермолов в старости. Литография. До 1865 г.

Так, в ночь перед Бородинской битвой Алексей Петрович предсказал своему другу, молодому генералу Кутайсову, что тот найдет свою смерть «от пушечного ядра».

Предсказание сбылось: на другой день Кутайсов был убит 6-фунтовым ядром.

А накануне сражения под Лейпцигом, желая ободрить барона Остен-Сакена, Ермолов сказал ему: «Не робей,

Митя. Пули для тебя еще не отлито… Да и вообще никогда не будет отлито!» Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен прослужил в армии больше полувека, прошел 15 военных кампаний, участвовал в 92 боевых делах, украсил себя полным набором всех мыслимых военных наград и. не получил за все время ни единой царапины!

Отставленный от службы, Ермолов поселился в Москве, в собственном доме на Пречистенке, и здесь, уже после Крымской войны, его как-то навестил капитан артиллерии Берг, участник севастопольской обороны. В летах они разнились на полвека с лишним, однако это не помешало их обоюдной приязни, переросшей вскоре в настоящую дружбу. На протяжении многих месяцев они встречались чуть ли не каждый день, но весной 1859 г. вынуждены были расстаться: Николай Берг получил назначение военным наблюдателем в Италию, где назревал вооруженный конфликт между Австрией, Францией и Сардинским королевством. «Генерал, – писал Берг, – выслушал известие о моем отъезде с одушевлением, как если бы ему подлили в кровь молодости.»

– Езжай, Коля. Езжай! Потом все расскажешь. Как только вернешься в Москву – сразу же ко мне. Слышишь? Буду ждать!

Ермолову шел уже 83-й год. Ему стоило немалого труда перемещать громоздкую свою массу даже в пределах четырех стен, и сердце капитана вдруг болезненно сжалось: «А дождется ли?..» Непрошеные слезы сами собой брызнули из его глаз.

– Ну? Ты что это? – генерал положил тяжелую свою ладонь ему на плечо. – Думаешь, не дождусь? Помру?.. Нет, Коля! Еще свидимся. Непременно. Два года у меня есть.

Война в Ломбардии закончилась неожиданно скоро. Берг возвратился в Москву. Генерал его ждал, облаченный ради торжества в мундир с анненской лентой. Шумно дыша, он с усилием приблизился к письменному столу, долго возился с ключом, извлек на свет какие-то бумаги…

– Сейчас, Коля, ты кое-что выслушаешь, – объявил он, с облегчением опускаясь в обширное и глубокое кресло, сделанное когда-то по специальному его заказу. – Пятьдесят лет я молчал, ибо таков был данный мною обет. А теперь уже срок вышел.

«И я, – писал Николай Берг, – услышал повествование совершенно фантастическое.»

Случилось это в 1809 г. Генерал-майору Ермолову, тогда человеку совсем еще молодому, поручено было произвести некое служебное дознание в городке Жавтень Подольской губернии. Генеральская бричка долго тащилась по непролазной грязи, пока наконец Алексей Петрович не добрался до места. Запалив свечи, Ермолов разложил на столе привезенные бумаги, набил трубку и предался задумчивости. Вдруг повеяло будто бы сквозняком, пламя свечей согласно качнулось. Генерал поднял глаза. Посреди комнаты стоял некто – седовласый, «в мещанском сюртуке».

– Открой-ка чернильницу, – велел он Ермолову. – Чистая бумага перед тобою. Обмакни перо.

Сам не зная почему, генерал повиновался. «Мещанин» же, которого седые космы делали странно похожим на постаревшего льва, продиктовал первую фразу:

– Подлинная биография. Писал генерал от инфантерии Ермолов.

«Как? – мелькнуло в мозгу Ермолова. – Почему генерал от инфантерии? Ведь я пока всего лишь.»

А незнакомец между тем продолжал:

– Июля 1-го числа 1812 г. Высочайшим указом назначен начальником штаба 1-й Западной армии.

«Что за чушь? Не знаю я ни про какой такой штаб. И к тому же год сейчас 9-й, а не 12-й!..» Рассудок его пытался бунтовать, но рука, будто живя собственной и подвластной лишь голосу незнакомца жизнью, выводила новые и новые строки.

«…в 1817 г. отправился чрезвычайным и полномочным послом ко двору Фет-Али-шаха.»

Седой диктовал, генеральское перо едва поспевало за ним. Долго ли, коротко ли все это длилось – Ермолов не знал. Он утратил чувство реальности… Наконец на бумагу легло самое последнее: число, месяц и год его смерти.

– Вот и все, – сказал «мещанин». – Теперь мы с тобою расстанемся… до времени… Но прежде ты должен обещать мне, что будешь молчать о сегодняшней нашей встрече ровно пятьдесят лет.

– Обещаю, – тихо вымолвил генерал.

Снова будто сквозняк прошелестел по комнате. Пламя свечей качнулось. И прозвучало затихающее, чуть различимо: «Так помни – пятьдесят лет!..»

Минуту-полторы Ермолов сидел как в оцепенении. Затем, очнувшись, резко встал и рывком распахнул дверь в соседнюю комнату: попасть в ермоловский кабинет можно было только через нее. Писарь и денщик, совсем было расположившиеся ко сну, воззрились на генерала в искреннейшем недоумении. «Седой?.. Никак нет, барин! Вот вам истинный крест, никто тут не ходил. Да и кому ж ходить, ежели наружные двери давно заперты?»

Ермолов вернулся в кабинет, еще раз перечитал написанное, осенил себя крестным знамением и погасил свечи.

«Честно признаться, – писал потом Берг, – я по первости не поверил ермоловскому рассказу, сочтя его старческой смесью фантазий с отдаленными воспоминаниями. Генерал, однако ж, угадал мои мысли. Не говоря ни слова, он выложил передо мной листы – те самые, которые достал еще раньше из ящика своего стола.»

Желтый цвет бумаги говорил о почтенном ее возрасте. Почерк был несомненно ермоловский, по-молодому твердый, хотя чернила изрядно выцвели. «Подлинная биография.» – прочел Берг. На последующих пяти страницах повествовалось о жизненном пути Ермолова, о его вынужденной отставке, «московском» периоде, о Крымской войне, воцарении Александра Николаевича. В сильнейшем волнении Берг уже начал читать о предстоящей крестьянской реформе, но генеральская ладонь заслонила вдруг последний абзац.

– Это ты потом прочтешь. Ну., сам знаешь когда.

Некоторое время оба молчали. Затем капитан спросил:

– Алексей Петрович. А вы б узнали сейчас того «мещанина»?

– Еще бы! Так полвека и стоит перед глазами.

– Ну и… Каков же он из себя?

Генерал с усмешкой тряхнул седой шевелюрой:

– Видишь эту гриву? Так вот я и есть – ОН.

(По материалам Льва Вяткина)

После смерти А.С. Пушкина поручика привилегированного Кавалергардского полка Жоржа-Карла Дантеса-Геккерена по решению военного суда разжаловали в солдаты. 19 марта 1837 г. его выслали из России во Францию. Двадцатипятилетний барон решил посвятить себя гражданской службе.

Прошли годы. Жена Дантеса, Екатерина Николаевна (родная сестра Натальи Николаевны Пушкиной), подарила ему трех дочерей и сына. Благодаря приемному отцу, барону Луи Геккерену, назначенному в 1842 г. послом при дворе австрийского императора, Дантес не очень нуждался в деньгах. Однако, живя в городке Сульце провинции Эльзас, он не раз подавал судебные иски к семейству Гончаровых по поводу приданого своей жены.

В октябре 1843 г., после рождения сына, Екатерина Николаевна умерла. Таким образом, Дантес прожил с ней всего 7 лет. Он не испытывал к жене особой нежности, ибо женитьба его была вынужденной. Благодаря ей Геккерены надеялись замять скандальные последствия дуэли. Похоронив супругу в фамильном склепе, Дантес передал детей на воспитание своей незамужней сестре.