— Не уходи. Я ведь… — прошептала я, даже из закрытых глаз лились эти никчемные слезы. — Люблю тебя. Уж, лучше я, а не ты.

— Ну, да, ну, да, — услышала я этот противный голос. — Любовная драма. Я понимаю. Могу и подождать.

— Мне пора, — прошептал Джек, он последний раз провел своей рукой по моей щеке, вытерев слезу, и поцеловал в лоб. Потом он встал на ноги. Я все еще сидела на коленах и наблюдала, как он идет к своей смерти, к этому чертову колдуну.

— Он сделает тебя злым! — вскричала я. — Там в книге было такое пророчество. Он захочет сделать из тебя себя!

Джек остановился.

— Ему это не под силу, — сказал он.

— Да, да, — подтвердил Стоун. — А то бы такой хороший парень давно бы делал гадости в каком-нибудь другом мирке, вроде твоего. Я просто его убью.

— Но он же твой сын! — вскричала Лавли.

— Поэтому я убью его не так жестоко, как убил бы, например, тебя, — радостно ответил Стоун.

Джек остановился возле колдуна и обернулся к Лавли. Он помахал рукой, земля будто бы ушла из-под ее ног, Джек со Стоуном стали отдаляться. И вот Лавли уже сидит перед лабиринтом. Рядом с ней Дикарка и Женька.

— Где Джек? — сказала она.

Лавли лишь посмотрела на нее своими покрасневшими и измученными от слез глазами, Дикарка все поняла.

— Значит, переговоры ни к чему не привели! — воскликнула она. — Так я и знала. Женька, иди домой.

— Я могу помочь, — сказал он.

— Уже помог! — вскричала Дикарка. Тогда, наверное, впервые за столько времени Лавли увидела в Дикарке не самодовольную кошечку, а разъяренного зверя. Женька вздрогнул и убежал. — А ты, плакса, давай вставай. Нам нужно помочь Джеку.

Лавли медленно встала, с надеждой глядя на Дикарку.

— Как? — сказала она. — Он совершил сделку: моя жизнь в обмен на его.

— Плевать! — воскликнула Дикарка. — Он, конечно, не может не отдать свою жизнь, но мы-то можем вырвать его у колдуна. И тогда Джек как бы исполнит свое обещание. Он же не отвечает за действия других людей. Он бы отдал жизнь, если бы не мы.

— Но мы ведь его не найдем. Лабиринт запечатан магией. Нет входа. А распечатывать долго. К тому времени Джек будет уже мертв.

— Как я люблю говорить, — сказала Дикарка, ударила ногой в землю, и огонь со льдом проделали гигантскую дыру в стенках лабиринта метров на двадцать. — Против лома нет приема. А твоя звездочка укажет путь к Джеку.

Искорка полетела вперед, а обе девушки рванули за ней, снося все на своем пути.

Джек и Стоун медленно шли по лабиринту.

— А ведь эта Лавелина, — сказал Стоун. — Такая странная, да? Я бы сказал: глуповатая. У нее есть звезда. И она бы могла сотни раз пожелать освободиться или хотя бы, чтоб ты не умирал. Нет же, слезы, рыдания, страдания — и никаких действий. Ты ведь изучал психологию? Как называется ее болезнь бездействия?

— Тебе так интересно говорить о Лавелине? — сказал Джек.

— Да нет, — ответил Стоун и улыбнулся. — Мне просто интересно поговорить с тобой. Ну, признайся же честно. Ты полюбил ее не за мозги — это точно. Потому что соображает она как-то тормознуто.

— У каждого свои недостатки, — ответил Джек.

— Ясно. Значит, не хочешь говорить о ней. О ком же?

— Кто убил маму? — сказал Джек и взглянул на Стоуна. Тот тут же скосил глаза вниз.

— Неужели так и не вспомнил? — сказал он. — Все-таки не зря я говорю: самое главное — память. Если бы человек не умел помнить, он бы ничего не умел. Но о ней… Мы оба, — ответил он.

— Мы на месте, — сказал Джек.

Джек и Стоун оказались в центре лабиринта. Там стоял круглый стол, два стула рядом, две чашечки, чайник, сахарницы.

— Да, — сказал Стоун, подошел к столу. — Присаживайся.

— Я постою, — ответил Джек.

— Ну, тогда и я тоже, — сказал Стоун. Он стал разливать чай по чашкам. Джек уставила на маленькую синюю чашечку с отколотым кусочком.

— Значит, лучше ничего не придумал? — улыбнулся Джек, взял в руку чашечку и стал рассматривать. — Та же самая. Помню ее. Между прочим, любимая моя чашечка.

— Да, — отозвался Стоун. — И зачем придумывать что-то еще? Мне и тогда эта идея нравилась, и сейчас нравится. Что может быть прекрасней, чем превратиться в камень?

— Действительно, — подтвердил Джек. — Наливай.

— Как мне нравится задор в твоем голосе! — воскликнул Стоун и налил ему чай. Потом взял свою чашечку и выпил залпом, сказав при этом. — Твое здоровье!

Джек проделал то же самое. Как только напиток был выпит, его зашатало. Джек отошел в сторону.

В этот момент у Лавли вдруг тоже закружилась голова, и она остановилась.

— Ты не волнуйся, — сказал Стоун. — Сначала зелье действует на кожу, уж потом задевает внутренние органы. Так что, ты не свалишься на землю, когда зелье остановит твое сердце. Ты уже станешь камнем.

— Предусмотрительно, — улыбнулся Джек, и в тот же момент издал странный вздох. Он почувствовал, как пальцы на ногах окаменевают. Это шло дальше. Подходило к коленкам. — Только я тебе хотел сказать, — произнес Джек тогда.

— Да, я слушаю, — сказал Стоун.

— Ты уж попробуй жить заново, сначала, — сказал Джек. — Ведь нельзя же жить прошлым. Попробуй начать все сначала. Стать добрым, научиться сожалеть, переживать. Стать другим человеком.

— Ну, Джек… Ты же знаешь, — сказал Стоун. — Что нет во мне этого всего. А к чему это все?

Джек почувствовал, как это дошло до желудка.

«Я не чувствую ног», — прошептала Лавли.

Джек опустил руки вниз. Они тоже начали каменеть.

— Это я к тому, что у меня есть друзья, — ответил он. — И боюсь, что, если ты не изменишься, они отомстят.

Его взгляд пересекся со взглядом Стоуна. Они будто хотели переглядеть друг друга. А окаменение уже дошло до груди. Джек сделал глубокий вдох и не смог уже сделать выдох.

«Он не может дышать», — прошептала Лавли.

А Джек все смотрел, смотрел в глаза колдуну до последнего, пока взгляд, смотрящий вдаль, не застыл в камне.

— Бежим скорее, — сказала Дикарка Лавли.

— Поздно, — прошептала Лавелина. — Поздно.

Лавли вернулась в дом Джека. Там были все: Женька, Аделина, Пуффи и Ханс. Дикарка и Рич, конечно, ушли бить Стоуна. Вот только дом этот был пустой, ведь Джека там не было. У нее сразу стали спрашивать, что случилось. Лавли рассказала все, но сама не понимая, что говорит. Брат сказал: «Прости, Лавли». Но теперь это ничего не значило. Она ушла гулять по острову. Те же деревья, те же реки и море то же. Только вот все как будто застыло. Все как будто уже не живое, как будто уже не то. Этот остров как будто бы умер вместе со своим хозяином. И сейчас казался Лавли таким пустым. Здесь не было ничего, не было никого.

Она пришла в То Особое Место Джека. Но теперь оно обыкновенное, совсем обыкновенное без него. Был закат. Последние солнечные лучи скрывались, уходя к морскому господину. Она смотрела на это и в какой-то момент вдруг увидела в этих солнечных ярко-желтых лучах силуэт Джека. Тогда случилось что-то невыносимое. Она вдруг упала на колени и закричала изо всех сил от боли, от ненависти, от всех скопившихся чувств в ее груди. Она закричала и весь мир как будто закричал вместе с ней. Воды из морей и океанов поднялись ввысь и закрутились вокруг нее в блеклом свете луны.

— Нет! — закричала Лавли, вскочив на ноги. — Не сейчас! — закричала она еще громче, смотря ввысь. — Ты даешь мне эту силу сейчас! Зачем? Я чувствую, я чувствую, что могу управлять всеми реками и морями этого мира, чувствую, что могу затопить весь этот чертов остров, чувствую, что управляю этим долбанным лунным светом. Зачем? Зачем мне это нужно теперь? Вы что, надо мной издеваетесь? Нет Джека — радуйся, это для тебя урок, ты обрела силы! Ну, спасибо, спасибо большое. Ненавижу! Ненавижу! И это вы называете равновесием, да. — Лавли замолкла, тяжело дыша. — Да, — проговорила она в каком-то странном озарении. — Равновесие. Я смогу изготовить то зелье. И я убью эту тварь, что лишила меня Джека! — вскричала Лавли и пустилась быстро вниз.