Она в момент оказалась в лаборатории Джека, начала рыться в бумажках и размышлять вслух. В этот момент она напоминала сумасшедшую. И своим внешним видом, кстати, тоже.

— Равновесие… Равновесие. Так он сказал и тогда. А основа того зелья — это зелье, превращающее обратно в людей… то зелье было у него, когда он был в замке. И Алиса — обезьяна, Вова — орел... Ага. А другие компоненты. Там смешаем это… а еще. Нужно для противоречия… Каменные слезы и жидкий свет. Жидкий свет… Его волосы, которые я расплавила — жидкий свет. А Каменные слезы… так. Когда появились близнецы, их поймали рыбки… и там была такая статуя, которая плачет. Мне туда.

Было почти утро, когда Лавли закончила зелье. Она была очень уставшая и выглядела довольно странно. Она решила умыться, причесаться и приготовиться к сражению. Она надела белый костюм, впервые за долгое время заплела косу. Коса оказалась почти по пояс. «Неужели так намного отрасли мои волосы?!». И надела синий ободок. Взяла зелье и поспешила к Стоуну.

…Время — это вообще очень странная штука, особенно на этом острове. Я помню, как готовка зелья, бегание туда-сюда казались мне такими долгими, я казалась себе такой медленной, и мне казалось, что прошло уже точно пара месяцев, хотя минуло всего-то пара часов. А вот сражение для меня продлилось, наоборот, слишком быстро. Я помню только, как нападала на него, я заливала его водой, хотела, чтобы он задохнулся, чтобы его занесло лавиной. Дикарка с Ричем тоже были со мной, и они как-то узнали, что зелье было у меня. Я помню свою ненависть, как я изо всех сил колотила этого Стоуна, я готова была разорвать его на части.

А потом был другой момент, опять продлившийся очень много времени. Это, когда мы загнали его в ловушку. И я стою перед ним. И держу зелье в руках. И понимаю: что, как бы сильно я его не ненавидела, убить его я не могу. Просто не могу кинуть это зелье в него. «Брось зелье. Убей его!» — кричит мне Дикарка, а я не могу. Тогда Стоун схватил меня за руку, смотря своими кровавыми серыми глазами на меня. И тут я слышу, как что-то летит ко мне. Это была стрела Дикарки. Та стрела выбила у меня из рук зелье, проткнув его насквозь в плече колдуна. «Не сработало!», — сказал Стоун, улыбаясь. «Нет, — Дикарка подскочила к нему. — Просто нужно слово. Равновесие…», — прошептала она.

В тот же момент с ним что-то стало происходить. Он закричал, стал отходить назад, прижался к скале, и сам стал кусочком этой скалы. Но Дикарка на этом не остановилась. Она чем-то ударила скалу — та раскололась, а потом всей своей злостью плеснула огнем на осколки — они даже не расплавились, сгорели.

— С ним покончено, — сказала Дикарка. — Теперь найдем Джека. Может, проклятие с его смертью ушло?

Лабиринт исчез, да. Но Джек все еще был там. Он стоял каменной статуей. Взгляд у него был такой, какого я никогда еще не видела у него. Не было ненависти, которую я ожидала увидеть, или страха. Нет… может быть, эта была задумчивость. Задумчивость перед смертью? И как можно было превратить ЕГО в камень?! Каким чудовищем нужно быть, чтобы превратить его в камень? В тот момент я всей душой ненавидела Стоуна.

— Искорка, — вдруг произнесла Лавли. — Ты можешь его расколдовать?

— Это необычная магия, — ответила звезда. — Даже сам Стоун не смог бы его снять. Ни одно зелье не сможет его разрушить… Но есть одно средство. Я думаю, если ты его поцелуешь, он снова станет человеком.

— Поцелуй? — переспросила Лавли. — Это не может быть так просто.

— Боюсь, я не знаю другого способа, — сказала Искорка.

— Хорошо, — сказала Лавли и подошла к Джеку. — Я попробую.

Ее губы прислонились к холодному камню. «Пожалуйста. Пусть это сработает. Я так хочу вернуть его. Я люблю его», — подумала в этот момент Лавли. Она почувствовала вокруг себя свой мягкий лунный свет, тогда же она почувствовала и его. Она открыла глаза и увидела, как каменная корочка сходит. Он стал превращаться вновь в себя. Вот уже появились белокурые волосы, и он открыл свои голубые глаза. Он медленно опускался на колени. Она подхватила его.

— Лав, — прошептал он.

И вдруг с ним стало происходить что-то не то. Он вдруг схватился за сердце и вскрикнул.

— Джек, Джек, что с тобой? — говорила Лавли.

А это уже было не остановить. Волосы вдруг стали седеть, тело похолодело, и кожа стала, как у мертвеца. Глаза наполнились безумием и изменили цвет на серый. Он, до этого державшийся за сердце, вдруг вскочил на ноги, испуганно глядя на Лавли.

— Джек! — сказала она и хотела подойти.

— Кто ты? — вскричал он и достал нож. — Не подходи ко мне!

— Джек, что с тобой? Это же я, Лавли, — сказала она, в ужасе понимая, что человек, стоящий перед ней, больше походит не на Джека, а на… Стоуна.

Она хотела подойти к нему, но он бросился к ней с ножом. Лезвие проскочило так близко, и, если бы Дикарка вовремя не поспела, Лавли была бы уже мертва. Он хотел сражаться и с Дикаркой, но рядом был и Рич. Кажется, Джек испугался и сбежал.

— Что с ним? — закричала Лавли. — Что с ним? Он, что забыл нас?

— Это похоже на амнезию?! — вскричала Дикарка. — Да, он взбесился. Он хотел нас всех убить. Он стал не лучше Стоуна, даже хуже.

— Нет, — прошептала Лавли. — Нет… Он просто забыл.

Джек не врал, когда сказал, что сердце его не может сделать злым Стоун, никто, никто на всем белом свете не мог заставить его сердце ненавидеть, кроме той единственной, кому принадлежало его сердце полностью и без остатка. Лавелине. И ее больное, израненное сердце, которое до конца не способно полюбить, переполненное и ненавистью, и обидой, и пустотой, оно накрыло его, заставило проснуться, но разбудило самое плохое, что было в нем. Оно заставило забыть все хорошее прошлое, заставило стать таким же, как Стоун, ненавидящим всех и вся. И главное — опустошило его, потому что, если сердцу остается только ненавидеть, оно уже не способно любить и, значит, утрачивает свой главный дар и свое предназначение.

«И все это из-за меня», — твердила Лавелина сама себе.

Она вдруг сорвалась с места и побежала. Побежала не за ним, нет, она сама не знала, куда бежала, пока не выбилась из сил и не упала. Она оцарапала себе все колени, кажется, ударилась животом. Все болело. А перед собой она видела лишь маленький светлый огонек.

— Искорка, — прошептала Лавли и медленно встала на колени. — Звезда моя! — взмолилась она. — Исполни мое желание.

— Ты хочешь, чтобы я исправила то, что произошло с Джеком? — сказала своим звонким взволнованным голоском Искорка.

— Да. Но постой, — прошептала Лавли. — Ты одна не справишься. Это другое проклятие, и его наложила я… мое холодное, ледяное сердце, мои пустые глаза, они не смогли вернуть его, они прокляли его. Но это, значит, что только я могу снять новое проклятие. Но ты же видела, что произошло в прошлый раз, у меня ничего не получилось. Я не могу снять его одна. Мне было под силу победить злого колдуна, создававшего хаос по всему миру, но я не смогла вернуть того единственного мужчину, которого я люблю. Искорка моя, звездный свет в ночи, я больше так не могу жить. Я больше не хочу жить не в полную силу. Я больше не могу чувствовать пустоту прямо здесь, в моем сердце. Я больше не хочу, чтобы мои чувства приносили вред другим. Я не хочу разучиться любить, и не хочу жить прошлым. Я хочу жить сейчас, любить и быть любимой, хочу, чтобы брат смотрел на меня не как на предателя, а как на друга. Хочу, чтобы друзья были со мной не из жалости, а потому что я им нужна, я вновь хочу стать тем, кем я была, — голос Лавли дрожал, а глаза блестели от слез, думаю, Искорка чувствовала себя так же. — Прости меня за то, что я сделала с тобой, с собой, с нами. Вернись ко мне, я прошу тебя, стань моим светом, стань моим сердцем, будь моим смехом. Только так мы сможем вернуть того, кого мы любим.

Искорка медленно подлетела к Лавли и вошла в нее, прямо в сердце.

…Мне было больно. Сначала я почувствовала ужасную боль, боль в сердце. Это было от той боли, что я когда-либо чувствовала. От той боли, когда умерла моя Аврора, от той боли, какую я почувствовала, когда все это случилось с Джеком, от той боли, когда я увидела в первый раз этот взгляд Женьки, который означал, что мы с ним — никто друг другу, от боли, что чувствовала, когда мой первый муж бросил меня. Мне было больно в сердце, на глаза наворачивались слезы. Но вместе с этим было и другое чувство.