— Это твоя навязчивая идея? — спрашиваю с иронией.

— Я хочу тебя отблагодарить, — смотрит исподлобья. — Это мелочь, конечно, но если ты голодный, то очень… кстати.

Оттолкнувшись от стула, встаю на ноги.

Она поднимает голову вслед за мной. Мы достаточно близко, чтобы проехаться по ее телу своим, хоть и едва коснувшись. И чтобы на груди от ее сосков остались выжженные дорожки. Мне этого контакта хватает, чтобы завестись, а ей — понятия не имею, но вместо того, чтобы шарахнуться, смотрит на мой подбородок и… не дышит…

Обхватив пальцами хрупкий бицепс, склоняюсь к ее уху и хрипло сообщаю:

— Я голодный всегда. Если начнешь меня кормить — разоришься. Придумай что-нибудь другое в благодарность.

Обойдя ее, направляюсь к кассам и оборачиваюсь, только сделав заказ.

Яна сидит на стуле и смотрит на меня через зал. Время ожидания — десять минут. Прежде чем вернуться за стол, иду в туалет отлить. То, что полустояк позволяет это сделать, — радует.

Вымыв руки, достаю из кармана шорт телефон.

«Ключи с собой? — читаю сообщение от бати. — Я тоже по бабам».

Ответив утвердительно, пару минут занимаюсь тем, что считаю долбаных овец.

Заказ готов к тому времени, когда возвращаюсь на кассу. Забрав поднос с едой, доставляю его к столу, где Яна сидит, зажав ладони между плотно сжатых коленей.

Карие глаза сверлят мой лоб, на щеках появляется краска.

На самом деле, реакций и эмоций мне от нее всегда с лихвой хватает, суть в том, что я не знаю, как их расшифровать.

Сажусь на стул, уперев локти в колени. Я хочу быть ближе, и делаю это — почти задеваю ее колено своим.

Честно говоря, еда — это последнее, о чем я думал все это время, но, когда Яна начинает есть пиццу, мой аппетит просыпается. Запах сыра дразнит. Выглядит этот сыр тоже дразняще, как и процесс его поедания.

Оттяпав от треугольника маленький кусок, Яна жует и ловит мой задумчивый взгляд.

В нашей с батей жизни был период, когда пицца оказалась ежедневным рационом и для меня, и для него. Мы стали постоянными клиентами городской доставки, как только она появилась и начала развиваться.

— Хочешь? — кивнув на тарелку, неуверенно спрашивает Яна.

Возможно, мне стоит пересмотреть свои отношения с пиццей, ведь подсознание без раздумий заставляет ответить:

— Да.

Она облизывает губы, а я обхватываю пальцами ее запястье и тяну к себе. Выходит коряво и ни хера не эффектно, но все же кусаю пиццу, вывернув шею. Поглощаю кусок с того места, на котором остановилась Яна, и эта братская дележка вызывает у нее небольшой ступор.

Расширяю границы запивая съеденное соком из ее стакана, — себе я взял воду, и бутылка стоит на столе нетронутой.

Чувствуя себя полным придурком, обтираю салфеткой губы. Я чувствую себя просто гигантским придурком и прячу от девушки глаза, пробормотав:

— Вкусно.

Поднять на нее взгляд не решаюсь еще как минимум полминуты, все это время Яна не издает ни единого звука. Когда на нее смотрю, нашего «общего» куска в ее руках больше нет. Она запивает его соком, глядя в окно.

Опустив лицо, смотрю на свои руки. Собираю ладонь в кулак и массирую костяшки, раздраженный собственной тупостью.

— Можно кое-что спросить?

— Можно даже без разрешения, — отвечаю, продолжая мять кулак.

Поднимаю лицо в тот момент, когда Яна чуть подается вперед и, приподняв рукав моей футболки, пробирается под него пальцами. Трет старый шрам на плече, смущенно спрашивая:

— Откуда это?

Ее рука исчезает быстрее, чем прохладные пальцы успевают согреться от моей кожи, но след от них горячий. По инерции растираю это место, потому что оно теперь чешется.

Яна снова прячет ладони между колен и смотрит выжидательно.

— Там была тату, — отвечаю. — Я ее свел.

— Почему?

Почесав кончик носа, разъясняю:

— Потому что мне было пятнадцать, и я не спросил разрешения у… отца. Он заставил свести.

Яна кусает губы и выпаливает:

— Тебя можно заставить что-нибудь делать?

— Можно, — пожимаю плечом. — Главное — правильно выбирать методы.

Она выглядит так, будто я дал ей охеренную почву для размышлений. На секунду уходит в свои мысли, потом возвращается.

— И как он заставил? Ну… твой… отец. Свести тату.

— За шиворот отволок обратно в салон.

На ее губах появляется улыбка.

— Это… — произносит, — как-то грубо… не дипломатично…

— В пятнадцать я на дипломатию класть хотел, — поясняю. — Поверь.

— Верю…

Откинув голову, смотрю на Яну с усмешкой и, протянув руку, кладу ладонь на острую коленку. Погладив большим пальцем маленький круглый шрам, спрашиваю:

— А это откуда?

Она не выпрыгивает из одежды. Не подскакивает и не впивается в мою ладонь ногтями. Просто опускает на нее глаза, и я чувствую, как по ее бедрам проходит дрожь.

Этого достаточно, чтобы запустить у меня эрекцию. Плюс ко всему, я вижу, как под топом у Яны проступают напряженные соски, и сам убираю руку, потому что я, блядь, ей соврал — я могу быть опасен, когда у меня стоит. Теперь могу.

Я пялюсь на ее маленькие сиськи, пока отвечает:

— Ниоткуда. То есть… это… я упала с велосипеда.

Когда ее речь превращается вот в такое бессвязное месиво, я твердею еще сильнее, потому что эти когнитивные припадки завязывают мне кишки в узел. Ее смущение просто съедобное, сука. Я к нему тянусь, как придурок. Только не знаю, что с руками делать.

Откинувшись на спинку стула, спрашиваю:

— Больно было?

— Что?

— Было больно?

— Да, очень. Было много крови… я упала возле школы. Все видели…

— В какой школе ты училась? — развиваю тему.

Она копирует мою позу: падает на спинку своего плетеного стула и растягивается в нем, складывая на груди руки. Наши колени почти соприкасаются.

— В шестьдесят четвертой, — отвечает, глядя на меня.

Вскинув брови, зачем-то уточняю:

— В шестьдесят четвертой? Я тоже.

— Я знаю.

На ее лице столько всякого, что только сильнее поднимаю брови. Всматриваюсь в ее лицо, пока продолжает:

— Ты меня чуть не убил.

Теперь я хмурюсь, спрашивая:

— Можно подробнее?

— Ты с дружками катался на ватрушках со школьного крыльца и сбил меня с ног. У меня чуть сотрясение не случилось. Вам потом всем влетело и чуть до отчисления не дошло, но вы были старшеклассниками и вопрос решили. А мне было двенадцать. У меня откололся зуб. И не молочный, а коренной.

Мои глаза максимально круглые. Да я просто подвисаю, глядя на нее через расстояние в два сраных метра, которые нас разделяют.

Делаю десять кругов по ее лицу, пытаясь… найти сходство с мелкой ревущей девчонкой, которую в тот день в панике нес в травмпункт на руках. Она ревела на всю школу, я думал, что и правда ее покалечил…

Лицо в сознании возникает короткой вспышкой. Темные, очень густые брови, красный от мороза нос, большой рот…

— Я потом хотел отдать тебе шапку… — говорю хрипло. — Когда вернулся, тебя уже забрали родители…

— Мне ее передали, — фыркает. — Спасибо.

Блядь. Тот случай был не проходным в моей жизни. Меня чуть не выгнали из школы в выпускном девятом классе, батя рвал и метал. От меня потребовали в том числе извиниться перед девчонкой по всей форме, но начались каникулы и обошлось без официальных извинений. Я ее… больше не видел…

Она изменилась.

Я тру ладонями лицо и смотрю на сидящую напротив девушку как будто под новым углом. Принципиально нового в нем ничего, просто теперь пазл встал на место. Я наконец-то вспомнил, где ее видел.

Ее рот… по-прежнему большой, но теперь это огромный бонус. Еще какой.

Охренеть.

Яна смотрит на меня, задрав нос, и выглядит это так, будто она не прочь надеть мне на голову тарелку.