— Почему? — в голосе белого заклинателя звучат непонимание и отвращение. — Чем клан Ли провинился пред тобой?
— Дай-ка подумать, — Ян демонстративно почесал подбородок рукоятью меча, — молодой господин Ли на ярмарке толкнул меня, и я уронил в грязь мой сунжуань [1]. Достаточно веская причина, ты не находишь?
— Разве стоит одна сладость тридцати невинных жизней?!
— Ну конечно! Сладость — моя, а жизни чужие, — он парирует очередной яростный выпад, и тут же контратакует, заставляя даочжана отступить.
— А клан Чан?! Найдены убитыми в собственном поместье. Из дорогих вещей ничего не пропало…
Скрещенными запястьями Ян останавливает удар сапогом и взмахивает мечом, целясь в шею, но меч лишь натыкается на меч.
— Я что, похож на вора? Ни золота, ни железа ничего не взял.
— Тогда почему? — если бы укоризной можно было убить, Ян бы уже был мертв. Но он лишь на миг зависает в воздухе, пропуская под ногами рубящий удар.
— Почему? Они слишком плохо пели, чтобы иметь право жить.
— Ты чудовище!
В этот раз, Ян едва успевает уклониться, и на его плече появляется глубокая царапина.
— Или твоим забитым тупыми правилами мозгам больше по душе объяснение, что я ненавижу этих благородных господ, которым плевать на всех, кому не повезло родиться на нищей улице?
Белый заклинатель молчит — да и бесполезны здесь всякие разговоры.
Они вновь скрещивают клинки — и в воздух вздымается облако серой пыли.
Ян взмахивает мечом — и видит сквозь пелену, как капает кровь на грунтовую дорогу.
— Интересно, сможешь ли ты теперь меня найти, если у тебя нет глаз?
— Было забавно?
Безупречный даочжан, такой правильный и такой жалкий. Растерянный, как маленькая домашняя зверушка перед голодным диким зверем.
И хотя он не мог его видеть, Ян улыбнулся до ушей:
— Да. А как иначе?
Голос светлого заклинателя дрожит:
— Почему? Почему ты оставался со мной все это время?
— Ты сам ответил на свой вопрос — это было забавно.
Даочжан нервно облизывает пересохшие губы. Ян знает, о чем он думает — безумный убийца, гроза маленьких кланов, повинный в злодеяниях многочисленных и тяжких. Как же это обычно называется — пригрел змею на груди?
— Ты… обманул меня, — буквально на глазах с его лица исчезает румянец, делая кожу мертвенно бледной. Неужели, ему жаль? Может ли быть, что он предпочел бы оставаться в блаженном неведении? Ян упивается мгновением своего торжества. Его злейший враг привязался к нему, искренне. И правда ранит его больнее, чем дисциплинарный кнут. Что в этом мире может быть слаще свершившейся мести?
— Весь мир полон обмана, — он роняет слова, будто бы поворачивая нож в открытой ране, — если ты так и не научился различать, где ложь, а где истина, тебе, пожалуй, стоило оставаться в своем горном храме, и достигать бессмертия в бесконечных медитациях.
— Цзяо Ян… ты действительно… отвратителен до тошноты.
— Знаешь, почему я тебя ненавижу? — Ян наклоняется к его лицу, так что даочжан может чувствовать его горячее дыхание. — Больше всего мне противны люди, подобные тебе, хвастающиеся своей добродетелью и чистотой, глупые, наивные дураки, считающие, что одни лишь их добрые дела делают этот мир лучше! Тебя от меня тошнит? Замечательно. Честно говоря, мне на это плевать. Однако ты и впрямь думаешь, что вправе считать меня отвратительным?
Светлый заклинатель медлит с вопросом:
— Что ты имеешь в виду?
— Сможешь ли ты с уверенностью сказать, что все чудовища, которых мы истребляли вместе, действительно были чудовищами? — с издевательской нежностью отозвался Ян. — Или может быть, иногда жертвами становились люди, которые просто чем-то мне не понравились? Уверяю тебя, и такое бывало. Они так страдали, так мучились, когда твой меч пронзал их сердца. Некоторые даже падали на колени, рыдали и кланялись тебе в ноги, умоляя отпустить стариков и детей. И не отрежь я им языки, то, пожалуй, они бы молили о пощаде.
— Ты лжешь мне! Ты опять пытаешься меня обмануть!
Ян без труда уклонился от пары яростных ударов — что может быть проще, если месяцами наблюдать за чьей-то техникой? Весело рассмеялся:
— Видишь даочжан, мы теперь сообщники — убийцы. И совсем-совсем друг от друга не отличаемся. Все еще хочешь меня наказать? Ну так и ты заслуживаешь наказания ничуть не меньше!
На белой, как снег, ленте проступают устрашающие красные пятна. Отсутствие глаз не позволяет ему плакать, поэтому кровь течет вместо слез.
Но ярость сменилась холодным спокойствием.
— Ты прав. И в отличие от тебя, я его принимаю.
Он резко поднял меч, развернул острием к себе и приставил лезвие к своей шее. Мгновение — и по серебристому, как лунный свет, клинку стекают на землю алые ручейки. Медленно-медленно, будто бы во сне, падает тело того, что еще секунду назад был самым светлым заклинателем Поднебесной…
Крик отражается от стен убогой лачуги.
— Как ты посмел меня бросить?! Как ты посмел… предатель!
Ян сидит на коленях, сжимая в руках окровавленную ленту. Ногти впиваются в кожу, оставляя глубокие ссадины, но ему все равно.
— Глупый, глупый, наивный даочжан. Ты просто должен был упасть во тьму, какого дьявола ты решил умереть? Кого, скажи на милость, мне теперь ненавидеть?
Даочжан молчит. Восставшие мертвецы вообще не говорят без разрешения. В пустых, залитых кровью глазницах Яну видится то особенное, до омерзительной дрожи праведное торжество.
— Думал, обставил меня да? — Ян в ярости вцепляется ему в воротник некогда белого одеяния. — Так вот знай — это я победил! А ты трус! Просто жалкий трус! Мне что, сходить за тобой на тот свет? Я готов, давай! Поиграем в прятки среди духов!
Мертвецы все понимают слишком буквально. Мертвецы повинуются течению темной ци, а не словам.
Когда серебристый меч пронзил грудную клетку, больно не было. Да и что такое физическая боль по сравнению с тем, что тот, чье признание было Яну почему-то так мучительно необходимо, ушел в закат, даже в смерти своей оставаясь несломленным.
Ян не помнил, что будет дальше — лишь на границе сознания мелькало что-то о горьком дыме, в котором растворяется даже душевная боль…
Вновь светит солнце. Молодой заклинатель в простых белых одеждах монаха обличающе наставляет на него меч. Смотрит с отвращением.
— Чем клан Ли провинился перед тобой?
— Дай-ка подумать… молодой господин Ли на ярмарке толкнул меня, и я уронил в грязь мой сунжуань. Достаточно веская причина, ты не находишь?...
Он пытался остановить свою руку в последний момент, но все равно наносил удар.
Он пытался промолчать, но слова, что ранили больнее любого ножа, все равно звучали.
Он умирал десяток раз — все потому, что ни за что не желал отпускать от себя своего единственного достойного врага.
Своего возлюбленного врага.
Может это и есть ад, которым пугает имперская церковь? Ян не помнил, что такое имперская церковь, но вот ад почему-то оказался слишком живучим воспоминанием. Мертвое, спрятанное под замок, погребенное, обернулось кошмаром, который будет терзать его всю оставшуюся вечность.
— Чем клан Ли провинился перед тобой?
— Дай-ка подумать… молодой господин Ли на ярмарке толкнул меня, и я уронил в грязь мой сунжуань. Достаточно веская причина, ты не находишь?...
Эмили опомниться не успела, как оказалась в клетке. Прутья, сплетенные из тонких белых раковин лишь казались хрупкими, на деле же не уступали по крепости титановому сплаву — это девушка проверила первым делом, но только разодрала себе ладони.
Больше же всего ее беспокоило состояние Яна. С тех пор как его бросили на пол тюрьмы, он не пошевелился, застывшие глаза не реагировали на свет, а слабое биение сердца скорее угадывалось, чем прослушивалось.
Эмили тряхнула его за плечи:
— Вставай. Ну что ты в самом деле…
— Мне жаль, леди Эмили, но это невозможно, — а вот и белый лорд собственной персоной.
