— Он не знает.

Я снова танцую.

— Как ты можешь быть уверен?

— Я могу сказать. В любом случае, если бы ты придерживалась нашей договоренности, тебе не пришлось бы сейчас об этом беспокоиться.

Я кипячусь, вспоминая опустошенное лицо Софии в столовой, когда Аврора сообщила новость.

— Я должна была убедиться, что у тебя не возникнет никаких безумных идей вроде того, чтобы бросить меня ради Софии. Можешь винить себя и то, как ты по ней сохнешь.

Она закатила глаза.

— Я не хочу больше слышать ее имя из твоих уст. Ты меня поняла?

Аврора встречает мой взгляд. — Поцелуй меня, или я взорву жизнь твоей любовницы. И тебе лучше сделать это хорошо.

Нет сомнений, что она настроена серьезно. Она может пойти ко дну, если ее секрет раскроется, и меня это не волнует, но она нанесет столько вреда, сколько сможет.

Поэтому я наклоняю голову к ней, мой живот переворачивается, и прижимаюсь к ее губам. Ее рука забирается в мои волосы, и все это неправильно. У этих пальцев длинные накладные ногти, и мне не хватает ощущения коротких натуральных ногтей Софии. Рот тоже не тот. Вместо мягких губ Софии, эти губы кажутся мне жесткими и тонкими. А вкус ее языка заставляет отвращение течь по моим венам, как густая смола.

Когда я отстраняюсь от Авроры, то инстинктивно бросаю взгляд на Софию, и это как пуля в грудь. Она смотрит на нас, глаза блестят, на лице столько опустошения, что мне хочется задушить эту женщину в своих объятиях за то, что она заставила меня причинить боль женщине, которую я люблю, чтобы защитить ее.

В своей жизни я совершил много ужасных поступков, но этот кажется самым худшим.

СОФИЯ

Я знаю, что много выпила, но я несколько раз моргаю, чтобы убедиться, что вижу то, что думаю — Антонио и Аврора на танцполе, целуются.

Не просто целуются, а целуются.

Не то чтобы я не знала об их физической близости — она беременна, ради Бога, — но это первый раз, когда Антонио действительно показывал привязанность к ней при мне.

Моя рука опускается к животу. Меня сейчас стошнит, но я не могу удержаться от того, чтобы не посмотреть на них.

— Ты в порядке? — Мира наклоняется и спрашивает меня.

Басы из песни бьются в моей груди, или, может быть, это мое сердце пытается выпрыгнуть из грудной клетки и совершить самоубийство, нырнув на пол.

Антонио отстраняется от Авроры, и его глаза находят мои.

Зачем?

Чтобы убедиться, что он причинил еще больше боли? Чтобы убедиться, что я получила сообщение о том, что я никогда ничего для него не значила и он находится там, где хочет быть? Понятия не имею, но я не могу находиться здесь и быть свидетелем того, как человек, в которого я до сих пор безумно влюблена, вонзает кинжал в мое сердце.

— Мне нужно в туалет, — говорю я никому и всем вокруг.

— Я пойду с тобой.

Мира хватает меня за руку, но я отдергиваю ее.

— Нет, я в порядке. Я сейчас вернусь.

Она смотрит на меня так, будто не уверена, стоит ли ей позволить мне уйти, но у нее нет выбора, поскольку я отхожу, а Марсело движется, чтобы спросить ее о чем-то через музыку.

Я еще более неуверенно стою на ногах, чем думаю, и мне приходится прилагать усилия, чтобы идти по прямой линии к выходу. Единственное, что может сделать эту ночь еще хуже, — это то, что кто-то из администрации поймет, что я пьяна.

Выйдя из зала, я, тем не менее, не иду в туалет. Я продолжаю идти до конца и протискиваюсь через двойные двери в ночь. Здесь не слишком тепло, но воздух не холодный, и то, что я не нахожусь в одном помещении с Антонио, помогает мне почувствовать себя лучше.

Я немного поблуждала, пытаясь сориентироваться на дорожке в состоянии опьянения, пока не добрался до полукруглого двора на другом конце школы. В центре — инкрустированный кирпичом внутренний дворик, окруженный живой изгородью. По другую сторону живой изгороди — ряд скамеек, окруженных зеленью, куда я и направилась.

Ноги устали от долгой ходьбы на каблуках, и хочется просто присесть. Дойдя до скамеек, я ложусь на одну из них и смотрю на ночное небо. Звезды мерцают на черном фоне, и я думаю, каково это — оказаться там, наверху. Ощущалась бы боль так же остро и реально, если бы я находился за миллионы световых лет от нее?

Конечно, будет. Никакое расстояние от источника моей боли не поможет ее унять. Какая-то часть меня думает, что я буду носить эту боль с собой вечно.

Слезы беззвучно стекают по лицу. В конце концов, мои веки становятся тяжелыми, дыхание выравнивается, и я теряю сознание.

Что-то разбудило меня, и я не сразу поняла, что это. Звук спорящих людей. Я все еще лежу на скамейке. Похоже, что они находятся по ту сторону изгороди и не подозревают о моем присутствии. Должна ли я попытаться прокрасться незаметно или дать понять о своем присутствии и оправдаться?

— Не понимаю, чего ты так взъелся.

Подождите… это… это голос Авроры?

— Черт.

Отчетливый ирландский акцент заставляет меня перестать дышать.

Что она здесь делает, разговаривая с одним из ирландцев?

— Ты теперь с ним целуешься? — говорит он с явным обвинением в голосе.

— Мы помолвлены.

— А что насчет нас?

Я сжимаю губы, чтобы не издать ни звука. Между ней и ним есть "мы"? Один из ирландцев? Антонио знает?

— Я сказала тебе, что на прошлой неделе между нами все было кончено. Что ты не понял?

В голосе Авроры звучит вся та злость и отвращение, которые я привыкла от нее слышать.

— Значит, все? Ты наелась досыта, и мы закончили.

Только сейчас я понимаю, что это голос Конора. Конора, который участвовал в нашем групповом проекте втроем. Но они вели себя так, как будто не знают друг друга. Я в замешательстве, водка, выпитая ранее, все еще бурлит в моих венах и мешает моему мозгу установить нужные связи.

— Мы поговорим, когда будет нужно, но после этого, да, мы расстанемся, — говорит она.

Что, черт возьми, происходит?

Он хихикает, но не похоже, что ему смешно от ее слов. — Наверное, так и будет. Думаю, мне больше нечего сказать, но спасибо за веселье. Увидимся.

Я слышу его тяжелые шаги, удаляющиеся в ночь, затем недовольное ворчание Авроры, после чего звук ее каблуков по кирпичному дворику становится все более отдаленным.

Я жду не менее десяти минут, прежде чем сесть на скамейку и оглядеться. Я снова одна.

Что, черт возьми, только что произошло?

Я даже не знаю, как долго я здесь нахожусь. Мне не хотелось сегодня носить с собой сумочку, поэтому я не взяла с собой телефон.

Одно могу сказать точно: Аврора затеяла что-то нехорошее. То есть не то чтобы я этого не знала, но это на таком уровне, что удивляет даже меня. Нужно принять решение: держать ли мне язык за зубами и не вмешиваться? Рассказать своей лучшей подруге и позволить ей поступить с этой информацией так, как она считает нужным, или же сделать то, что я знаю, и рассказать Антонио?

Он — самый высокопоставленный представитель семьи Ла Роза в университетском городке, и поэтому именно ему я должна сообщить эту информацию. Если что-то произойдет, и отец узнает, что у меня была информация, но я ее не передала, он будет более чем разочарован. Скорее всего, он отречется от меня.

— О Боже! — Я подношу руку ко рту.

Что, если Антонио не является отцом ребенка Авроры? Из разговора, который я подслушала, следовало, что у нее с Конором что-то есть. А что, если Конор — отец? Разве это что-то изменит? То есть, может, если он этого захочет. Но Антонио явно испытывает чувства к Авроре, раз спит с ней и врет мне об этом.

Я поднимаюсь со скамейки и иду по тропинке в сторону Цыганского дома. То, что я должна сделать, мне ясно, но это значит остаться наедине с человеком, которого я так жажду и которого больше не могу иметь. Но что, если это все изменит?

Одно я знаю точно — подглядывание и ложь не принесли мне ничего, кроме сердечных страданий. Может быть, правда поможет мне снова собрать свое сердце воедино.