София же, напротив, будет восприниматься как запятнанная женщина, а я этого для нее не хочу. Только мы вдвоем можем понять, как нас тянет друг к другу. Я не могу смириться с тем, что из-за меня на нее смотрят как на неполноценную.

— Я никому не скажу. Даже Мире.

Я приподнял бровь.

— Я серьезно, — говорит она.

Мне чертовски не нравится, что нам приходится хранить тайну, но это единственный способ защитить репутацию Софии и обеспечить ее будущее в семье.

Я обхватываю рукой ее шею и притягиваю ее к себе для поцелуя, а затем вздыхаю. — Мне пора.

Сейчас глубокая ночь, и я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я здесь был. Если я останусь здесь, я могу заснуть, и тогда мне придется улизнуть, когда все уже проснутся.

— Я знаю. — Ее голос почти шепот.

Она отползает от меня, как будто боится, что если останется рядом со мной, то не сможет позволить мне уйти. А может быть, это просто мое собственное желание.

Боже. Один раз в этой женщине, и я уже полный профан. Какого черта?

Мы оба одеваемся, и она идет со мной к двери.

— Когда ты хочешь собраться, чтобы поработать в следующую пятницу?

Я хихикаю. Возвращаюсь к роли мисс Ответственность. Я только что лишил ее девственности, и вот ее прощальные слова. — Как насчет завтрашнего вечера?

Она вздрагивает. — Я должна кое-что сделать с Джованни.

Я делаю шаг вперед и прижимаю ее к стене.

— После сегодняшнего вечера ты все еще собираешься с ним встречаться? — Она открывает рот, чтобы сказать, но я прерываю ее. — Не трудись отвечать. Ты, наверное, считаешь меня мудаком, раз я спрашиваю, учитывая мою ситуацию. Вот тебе кое-что на память, пока ты не сбежала к своему мудаку.

Я сокращаю пространство между нами, наши тела прижимаются друг к другу от груди до бедер, и я поглощаю ее рот, как изголодавшийся мужчина. К тому времени, когда я отстраняюсь, ее грудь вздымается, а веки тяжелеют.

Пусть она подумает об этом, когда завтра вечером будет сидеть напротив этого мудака.

Затем я поворачиваюсь, открываю дверь, чтобы убедиться, что в коридоре никого нет, и выскальзываю наружу, заставляя себя не оборачиваться и не смотреть на нее.

Если бы я это сделал, я бы никогда не ушел.

На лестничной площадке я останавливаюсь, прежде чем идти на свой этаж, потому что мое тело умоляет меня вернуться к ней.

Я в полной заднице.

АНТОНИО

В итоге я засыпаю за полчаса до телефонного разговора с отцом, быстро принимаю душ и спускаюсь вниз. Я волнуюсь, когда беру трубку и набираю номер отца. Я просто хочу узнать, знает ли он что-нибудь еще об отце Томмазо с момента нашего последнего разговора.

Он отвечает еще до того, как закончился первый звонок. — Антонио.

Его голос серьезен, и у меня по позвоночнику пробегает колючая дрожь.

— Что случилось?

Я слышу его долгий вздох. Тот самый, который он всегда делает перед тем, как сообщить самую ужасную новость. — Они нашли тело Лео.

Телефонная трубка выскальзывает у меня из рук, но я успеваю поймать ее до того, как она падает. Я опускаюсь обратно на стул. Не то чтобы я не знал, что отец Томмазо может оказаться мертвым. Я просто думал, что более вероятно, что он окажется живым или сильно избитым.

Я изучаю свою реакцию. — Когда?

— Его выбросило на берег прошлой ночью. Наш осведомитель говорит, что, похоже, его сильно избили, прежде чем выстрелить в голову. Судя по тому, как разложилось тело, они считают, что он пролежал там неделю.

— Черт.

— Есть еще кое-что.

Я сжимаю телефон в руке. — Что?

— У него были вырезаны глаза.

— Чертовы русские. Всегда так драматизируют. — Я провожу рукой по волосам.

Русские всегда оставляют это в качестве визитной карточки, когда кого-то убивают. На случай, если вы надеялись на открытый гроб.

— Я хочу, чтобы после этого ты встретился с Томмазо и все ему рассказал. Я сказал Коринне, что мы позаботимся о передаче новостей.

Мне ужасно не хочется говорить ему об этом, но я знаю, что это не последний раз, когда мне придется сообщать подобные новости. Просто это первый раз, а он, блядь, мой лучший друг.

— Ладно. Есть идеи, что случилось?

— Не больше, чем на прошлой неделе. Я попросил других наших капо привести своих ребят, и никто не подумал, что он занимается чем-то сомнительным. Но русские не будут выбивать из кого-то информацию просто так. Вопрос в том, что они пытались выяснить?

Если это вообще были русские. Я так думаю, но не утверждаю. Сейчас это просто интуиция, но это то, что мы должны обдумать.

— Это может быть что угодно, — говорю я.

— В любом случае, мы не дадим им уйти. Сначала оружие, теперь это? Это объявление войны.

В моем животе вспыхивает огонь. Такой, какой бывает, когда нужно отомстить. Проблема только в том, что я здесь в наручниках. И я уверен, что Томмазо не будет сидеть здесь и ждать, пока я отомщу за смерть его отца. Я должен найти способ успокоить его.

— Мы не можем никому доверять.

Я бросаю эти слова, чтобы посмотреть, как отреагирует отец. Уловит ли он смысл моих слов? Примет ли он во внимание то, что я собой представляю?

— Согласен.

Он не произносит этих слов — возможно, из уважения к тому факту, что один из самых долгоживущих капо был найден изуродованным и убитым, — но по его тону я могу сказать, что он не против того, что это может быть внутренним делом.

— Когда служба?

— Где-то на этой неделе. Мы пришлем машину за детьми во вторник.

— Хорошо.

— Скажи Томмазо, чтобы он позвонил своей матери после того, как ты с ним поговоришь.

— Сделаю.

— До вторника, сынок.

Мы больше ничего не говорим. Я знаю, что мы оба скорбим о потере хорошего человека — по крайней мере, насколько нам известно, — но мы никогда не обсуждали свои чувства. Я не собираюсь изливать свое сердце отцу. Никогда.

Поэтому я вешаю трубку и отодвигаю стул, проводя обеими руками по волосам, зная, что из-за этого кудри на макушке будут выглядеть так, словно я только что встала с постели. Я делаю длинный вдох и отбрасываю свои чувства. Я должен нанести удар своему лучшему другу, который поставит его на колени. Я не могу представить, что бы я чувствовал, если бы это был мой собственный отец.

Вообще-то, я могу, например, сжечь весь мир.

Я встаю и направляюсь к лифту. К счастью, внутри никого нет, и я нажимаю кнопку третьего этажа. Я направляюсь в комнату Томмазо, расположенную в конце коридора рядом с моей собственной.

После трех ударов в дверь она распахивается. Томмазо замирает, увидев меня. Очевидно, я не так хорошо умею сдерживать свои эмоции, как хотелось бы, потому что что-то в языке моего тела подсказало ему, что это не дружеский визит.

Не говоря ни слова, я прохожу мимо него. Он закрывает дверь, и его глаза следуют за мной.

— Нам нужно поговорить, — говорю я.

— Ты только что разговаривала с отцом? — спрашивает он.

— Почему бы тебе не присесть? — Я жестом указываю ему на диван.

— Просто скажи мне, Антонио.

— Садись.

Мой голос не терпит возражений.

Он делает то, что я говорю, ясно понимая, что не получит того, чего хочет, пока я не получу того, чего хочу. Я не пытаюсь сесть рядом с ним, потому что за время, прошедшее с лифта до его комнаты, я уже понял, какой будет его реакция. Я знаю, какой будет моя.

— У меня есть новости о твоем отце.

— Просто, блядь, скажи мне. — Он наклонился вперед, глаза широкие и встревоженные.

— Вчера вечером на пляже нашли его тело. Его сильно избили и выстрелили в голову.

Я говорю ему прямо, так, как хотел бы.

Из него вырывается воздух, и он опускается на диван, глядя на меня, но не видя меня. — Они уверены, что это он?

Я киваю, и его подбородок опускается на грудь.

— Это еще не все. — Он поднял голову, и наши взгляды соединились. — Его глаза отсутствуют.

Как я и ожидал, его реакция была мгновенной.