Или, если быть точнее, решают, какой у них есть выбор в этой ситуации. А выбора у них нет никакого. Несколько человек отделяются от основной толпы и уходят в разные стороны. Сначала мне кажется, что они выведут стариков нам навстречу, чтобы мы сели посреди поля и обсудили условия сдачи деревни.

Но старики оказались гораздо старше, чем я предполагал.

Два старых деда вышли в центр деревни своими силами, ещё двоих вынесли на руках, поскольку самостоятельно передвигаться они уже не могут.

— Это совет старейшин? — спрашиваю.

— Он самый, — подтверждает Дверон. — Совет маразматиков. Единственная вещь, которой они должны повелевать — ночные горшки. Но раз уж жители Орнаса слушают этих пердунов, значит будем слушать и мы.

Четыре деда собираются в одном круглом доме точно в центре Орнаса.

— Что? — спрашиваю. — Идём на переговоры?

Двигаемся вперёд, ощетинившись щитами и копьями.

Полтысячи человек входят в деревню, пока двести её защитников отступают, освобождая нам дорогу. Мы останавливаемся по одну сторону круглого здания, воины Орнаса — по другую. Пока никакого кровопролития. Всё идёт как надо.

Вхожу в здание.

От нашего разговора будет зависеть, сколько человек умрут сегодня.

Совет старейшин восседает в круглом тёмном зале. Четыре старика на четырёх стульях, а вокруг поднимаются ряды скамеек. Единственный источник света — небольшой костёр в середине.

— Проходите, располагайтесь, — доносится голос невероятно древнего, но при этом крупного старика.

Смотрит на нас, вскинув голову. Словно это он — хозяин положения, а не мы.

Выхожу вперёд и останавливаюсь неподалёку от костра, пока друзья за моей спиной расходятся в стороны и присаживаются на лавки, чтобы понаблюдать за разговором. С противоположной двери входят воины Орнаса. В небольшом здании столпилось человек сорок, каждый по свою сторону. Точно по центру круглого здания можно прочертить линию, отделяющую нас от них. Две зоны двух противоборствующих сторон.

— Чувствуйте себя как дома, — продолжает старик. — Не сказать, чтобы мы часто принимали гостей, но я рад послушать кого-то нового.

Несмотря на возраст и общее немощное состояние, у деда очень мощный голос. Такой может гаркнуть и стены затрясутся. Кажется, он единственный человек в этой деревне, кто чувствует себя свободно и непринуждённо. Даже мы, с численным перевесом и огромным преимуществом в снаряжении, слегка нервничаем и хотим избежать битвы.

— Чая? — спрашивает старик.

— Не откажусь, — отвечаю.

Даже если они захотят меня отравить и заварят ядовитый гриб — это не будет иметь никакого значения. Красная жемчужина ещё не восстановилась полностью, но в ней достаточно дыма для нейтрализации подобной угрозы. К тому же, какой смысл меня травить, если в этот же момент мои соплеменники нападут и сожгут всю деревню.

Я — единственная причина, почему Орнас ещё стоит.

— А мне нравится этот парень, — замечает старик. — Принесите нам чая.

Несколько человек выходят из здания, чтобы заварить нам чай, а мы всё это время сидим молча, не проронив ни звука. Пятнадцать минут в тишине. Чувствую напряжение моих друзей позади, чувствую напряжение людей впереди: все ждут, что из этого выйдет.

Узнаю в одном из людей впереди — заросшего воина, который был вожаком нападения на Дигор пару месяцев назад. Тогда Буг покромсал с десяток его друзей и этот тип сбежал. Теперь он стоит напротив нас и хмурится. Должно быть, представляет как то же самое будет происходить прямо здесь: в тот раз численный перевес был на их стороне, но мы победили. Теперь перевес на нашей, что сводит к нулю вероятность их победы.

Когда гонец возвращается с медным котелком, дед наливает две глиняных кружки и одну протягивает мне.

— Так зачем пожаловали? — наконец, спрашивает он.

Делаю длинный глоток обжигающего травяного напитка.

Я пришёл либо уничтожить эту деревню, либо всех их объявить нашими рабами и полностью изменить её устройство. Раздумываю над тем, как бы мягче подать эту мысль. От моих слов очень многое зависит.

Пью чай, думаю, как бы убедить вражескую деревню сохранить свои жизни.

Какие слова заставят свободных людей отказаться от свободы и принять чужую власть. На первый взгляд — никакие. Но я использую все свои силы и аргументы, чтобы убедить их сдаться. Если у нас не получится договориться — мы вступим в схватку и воины Орнаса полягут один за одним.

— Мы пришли, чтобы покончить вражду между деревнями, — говорю. — Так или иначе.

— Вот как? — спрашивает старик. — И для этого вы привели с собой армию?

— Любые переговоры проходят легче, когда стороны видят, что произойдёт, если они не договорятся.

Я делаю глоток чая, старик делает глоток чая.

У нас не переговоры, а фехтование и победит тот, кто нанесёт противнику больше ран. Атакуй и защищайся, защищайся и атакуй.

— Он мне нравится, — замечает старик. — Зитрус, опиши как он выглядит.

Только в этот момент я понимаю, что старик — слепой. Всё это время он смотрел в мою сторону, но я не чувствовал его взгляд, будто ему совершенно плевать на моё присутствие. Жемчужина не действует, когда человек смотрит на меня отстранённо, на автомате. Нужен именно целенаправленный взор.

Лысый и весь покрытый шрамами человек опускается перед креслом на одно колено, смотрит в мою сторону и говорит:

— Молодой, худой, черноволосый, в очень странной блестящей одежде. Немного смуглый, Дарграг, наверное.

— Насколько молодой?

— Лет двадцать или около того.

— Мне семнадцать, — говорю.

Через пару месяцев будет восемнадцать. Смогу пить алкоголь.

Со стороны я, должно быть, выгляжу не очень внушительно. Пусть ростом меня природа не обделила, но физической мощью похвастаться не могу и в глазах воинов Орнаса выгляжу как задохлик, которого можно растоптать. Может, в соревновании по борьбе у меня не будет никаких шансов, зато мечом получается махать отменно.

— Всего семнадцать и уже говоришь от лица своей деревни?

— Не совсем так. Я говорю от лица трёх деревень.

Поворачиваюсь к людям за моей спиной. Хуберт пожимает плечами, Дверон тяжело вздыхает. Никто из всех трёх деревень не подошёл бы на эту роль больше, чем я. Меня не сковывает вековая неприязнь к соседям и только я могу думать в интересах каждой из них.

— Меня зовут Гарн, — говорю. — Позади меня стоит Дверон, староста Фаргара, а так же Хуберт, близкий друг старосты Дигора.

— Это правда, — негромко подтверждает Зитрус. — Один из них рыжий, а другой светловолосый.

— В таком случае представимся и мы, — объявляет дед.

С помощью Зитруса он поднимается на ноги и мы видим двухметрового, широкогрудого старика. В молодости он должен был навевать ужас на всех окружающих, сейчас же от его былого величия осталась только тень.

— Меня зовут Сазголон, — объявляет торжественно.

Его имя мне ничего не говорит, но Хуберт с Двероном явно знают этого человека.

— Я вхожу в совет старейшин уже очень много лет. Справа от меня сидит Стауг, мой ближайший и самый давний друг.

Указывает на небольшого, седого старичка, который нам широко улыбается. Пусть он и выглядит весьма бодро, но огонь мысли в его глазах полностью угас. Перед нами человек, потерявший всякий рассудок и морально вернувшийся в младенчество. Даже смотрит как-то шаловливо, задержись мы в этой деревне подольше и он пойдёт показывать нам свои игрушки.

— Слева Диддел…

Указывает на старика, смотрящего в потолок с отсутствующим видом.

— А за ним Тайлин, самый старший житель нашей деревни. Мудрейший из ныне живущих.

Мудрейший из живущих спит в своём кресле. Что-то мне подсказывает, что его принесли сюда спящим, таким же и унесут.

— И наконец, моя жена Улгис… — произносит Сазголон.