— Вы хотите всех нас обратить в рабов? Всю деревню?

— Именно так. Никто не говорил, что мы придём с цветами и подарками. Если вам эти условия кажутся неподходящими, то вы всегда можете отказаться и умереть. Время для дипломатии прошло, теперь мы ведём переговоры с позиции силы.

— Да, вам не позавидуешь, — замечает Хуберт.

— Но вы продолжите жить в своих домах, — говорю. — Заниматься тем, чем обычно занимаетесь. Мы не будем заставлять вас делать то, что обычно заставляют делать рабов.

— Что тогда изменится?

— Во первых, вы ни на кого больше не сможете нападать. Во вторых, вы будете во всём нам подчиняться. А если откажетесь выполнять какой-либо приказ, то мы накажем.

Пожевав губы с недовольством, Зитрус вернулся к своим соратникам и они снова начали что-то в полголоса обсуждать. Не могу сказать, что именно, но это наверняка звучит примерно так: “Мне это не нравится, но их слишком много и они нас перебьют”. Последний аргумент в их дискуссии наверняка перебивает все остальные.

— У нас есть ряд требований, — говорит Зитрус, снова выходя вперёд.

— Уверен, они все обоснованные и логичные, — говорю. — Но я все их отклоняю. Вы не в том положении, чтобы что-то требовать. Моё предложение — лучшее, что вы сможете сегодня получить.

На этот раз жители обсуждают гораздо дольше. Наверняка решают, насколько велики у них шансы в битве. С моей точки зрения — абсолютно нулевые. Но они могут думать, что если правильно рассчитать силы, действовать слаженно…

— У нас встречное предложение, — отвечает Зитрус.

Жду с нетерпением.

— Мы выставляем нашего самого сильного воина против вашего. Сражение насмерть. Победит наш — вы уходите и больше не возвращаетесь. Если ваш — мы примем все ваши условия.

Любопытное предложение.

Пытаются выйти из ситуации любым способом: не хотят сражаться с нашей армией, но и добровольно признавать себя рабами не намерены. Хотят свести свои шансы к простому пятьдесят на пятьдесят.

Нам не выгодно подобное мероприятие — есть шанс проиграть и уйти ни с чем.

— Нет, ребятки, — говорю. — Не для того мы потратили столько усилий, чтобы вы все их пресекли одним удачным моментом.

— В таком случае, — объявляет Зитрус. — Мы выбираем сражение.

— Хотите умереть славной смертью?

— Лучше так, чем позорное рабство.

— Конечно, — говорю. — Понимаю. Вы — прирождённые воины и не позволите каким-то чужакам вроде нас диктовать вам свои условия. И как настоящие, свирепые воины, вы готовы умереть за свою честь. Никто из вас не боится смерти, вы смело смотрите ей прямо в глаза. Но позвольте кое-что уточнить: вы выбираете достойную смерть только для себя или для ваших семей тоже?

Брови Зитруса съезжаются к переносице.

— Если мы победим, — продолжаю. — Мы не развернёмся и не уйдём к себе. Мы войдём в Орнас и обратим в рабство ваших жён, родителей и детей. Пока вы будете лежать мёртвые, но довольные тем, как славно умерли, вашим семьям придётся влачить жалкое существование, поскольку их мужья и отцы решили их покинуть.

Такие бравые вояки все как один мечтают найти конец на поле битвы, храбро встретив достойную смерть. Это одно из самых идиотских мировоззрений, которые мне вообще доводилось встречать. Оправдание тупоголовых, не способных потратить свою жизнь на что-то стоящее. Но как только речь заходит об их близких, смерть уже не кажется славной и достойной.

— Давайте так, — говорю. — Вы складываете оружие, а я пообещаю вам, что вы не пожалеете о своём решении.

Выхожу вперёд и протягиваю руку.

— Вы признаете себя рабами, но не будете чувствовать себя ими. Всего лишь будете выполнять мои приказы и ходить с нами в походы так же, как мы с Дигором и Фаргаром пришли к вам. Звучит более чем справедливо, не кажется?

Люди снова принимаются обсуждать положение дел, оставив меня с протянутой рукой.

Наконец, Зитрус выходит вперёд и безжизненным голосом спрашивает:

— Кто голосует за то, чтобы сложить оружие?

Поднимает руку вверх и тут же Стауг проделывает такой же жест. Он любит поднимать руку вместе с остальными, хоть и не понимает смысла этого действия. Диддел тоже поднимает руку вверх. Он как робот, услышавший ключевое слово. Тайлин спит.

— Большинство голосов за, — объявляет Зитрус, мрачный до невозможности.

Только что они приняли самое сложное решение в их жизни. И одновременно самое верное.

Нужно как можно быстрее поставить им металлических предметов для домашнего хозяйства. Пусть почувствуют, что с нами хорошо. К чему воевать с тем, с кем лучше дружить.

Теперь в нашем союзе целых четыре деревни. Две из них — рабы, некоторые его члены ненавидят друг друга, но это всё равно союз. Пусть он и трещит по швам. И у меня на него очень большие планы.

Семьсот человек стоят между домами и внимают каждому моему слову.

Повторяю речь, которую произносил в Фаргаре сразу после победы. Я чувствую каждый их взгляд ясно и отчётливо, точно знаю их количество в каждую отдельную секунду времени: пятьсот двенадцать, шестьсот восемнадцать, четыреста тридцать семь…

Некоторые из них любопытные, многие удивлённые, но в основном на меня выливается поток ненависти и презрения. Будь я чуть более эмоционально нестабильным, то меня бы снесло от подобной волны негативных чувств.

— Жители Орнаса! — кричу. — Вы все теперь рабы!

Забавно, что они так сильно ненавидят единственного на свете человека, который стремится сделать их жизнь лучше. В этой части мира нет никого, кто желал бы счастья и безопасности больше, чем я. Даже в их собственной деревне.

— Вы теперь — наша собственность! Все до единого! С этого дня вы должны выполнять всё, что я вам прикажу. Велю прыгать — вы будете прыгать. Велю передвигаться только спиной вперёд — вы так и сделаете.

Пока я говорю, Хуберт ходит между жителей и рассматривает людей вблизи.

— Так же вам запрещается снимать кожу с людей и делать из неё одежду.

— А из чего нам её делать? — выкрикивает кто-то.

— Из льна, как все остальные деревни, — говорю, затем добавляю чуть тише. — Чем, чёрт побери, занимается Хуберт.

— Сына своего ищет, — отвечает Дарлайн, мужчина из Дигора. — Исчез пару лет назад.

— Думаешь, он ещё жив?

Дарлайн искоса смотрит на меня, пытаясь понять, шучу я или нет.

Рыжая голова Хуберта мелькает в толпе время от времени. Неподходящий момент он выбрал для подобного занятия — жители ещё не успели остыть и могут разорвать его на куски, если произойдёт взрыв возмущения и недовольства.

— Сейчас вам кажется, что нет ничего хуже, чем попасть в рабство, но я вас уверяю, однажды вы возблагодарите небеса за сегодняшний день. Скоро вы станете жить лучше, чем когда бы то ни было…

Продолжаю тираду, заготовленную несколько дней назад. Хочу, чтобы они осознавали своё положение, но при этом не чувствовали себя угнетёнными. Наша зарождающаяся империя пока слишком слаба и не имеет достаточно сил, чтобы подавлять недовольные настроения. Члены нашего союза должны чувствовать себя частью общего.

Нужно как можно сильнее интегрировать жителей между деревнями.

Нужно, чтобы мужчины знакомились с женщинами и заводили семьи, переселялись из одной деревни в другую, перемешивались.

Нужно уничтожить понятие о «своих» и «чужих».

— Я не хочу, чтобы вы воспринимали этот день как проигрыш! Это ключевой момент в нашей истории — ещё одна деревня, присоединившаяся к нашему союзу. И, чтобы отметить это событие, я объявляю праздник: самый большой за последнюю тысячу лет. Он будет длиться несколько дней, море еды, выпивки, веселья. Но самое главное, во время этого праздника мы устроим различные соревнования, главным из которых будет чемпионат на самого умелого воина среди четырёх деревень. Спасибо Зитрусу за идею.

Кажется, у нас скоро состоятся первые Гарнские игры — праздник, который будет проводиться каждые четыре года, чтобы выявить лучших атлетов в своих дисциплинах. Следом мы подтянем Гарновидение для певцов, Гарнкон — где ребятня будет одеваться в героев мифов и легенд, Гарнфест — праздник алкогольных напитков, и конечно же бёрнинг Гарн — большой праздник в пустыне.