— Привет, котенок… — хохотнул он Асе, и уступая место мусорке, за руку втащил ее на сугроб. Теперь с высоты можно было видеть кузов, женщину в фуфайке, в брезентовых варежках, сквозь дыры в шали просвечивал белый платок.

Дрыщ схватился за борт машины и, утопая в снегу высокой обочины, пошел рядом.

— Ма, я женюсь.

Женщина встрепенулась, стянула с губ на подбородок платок, улыбнулась черными зубами, несмело перекрестила.

— Ма…приходи, я тебя с женой познакомлю… — Дрыщ шел вдоль обочины под низко склонившимися ветками тополя, которые умудрялись стряхивать снег ему за шиворот. Сугроб закончился. Машина проследовала мимо и остановилась у шестого дома.

На минуту Ася забыла про палатку, про свои проблемы, уверенно схватила Дрыща за руку.

— Почему ма? Реально ваша мать?

— Скажи, что ты не знала? — сквозь зубы процедил Дрыщ.

— Откуда?

Дрыщ сплюнул в сторону.

— Харе врать! — сказал раздражённо и Ася вновь уловила того Дрыща, которого знала. — Я же видел, как ты поносила мать при Верке. Я бы на ее месте припарковал бы тебе пару звезд, чтобы оба глаза светились.

Ася открыла рот.

— Ты чо, совсем? Да я не в зуб ногой. Честно.

— Честно? Верка ревела, как корова. А еще подруга называется. Правильно она тебя бортанула.

По сути прав. Вспомнила, что пару раз отвратительно отзывалась об этой женщине, но она никогда бы не подумала… а чего Верка молчала, не предупредила? Когда ездили в Пермь, чуть Асю с поезда не сбросила, все докапывалась и провоцировала. Она вроде говорила, что мать умерла? Или не говорила?

— Ну и чтобы совсем понятно. — Дрыщ повернул к Асе красное мокрое лицо со злыми глазами. — Да! Она алкашка. Да! Ее лишили материнских прав. А я женюсь. Слышь, ты? Женюсь!

— Чего разорался? Женись сколько влезет… — В груди у Аси что-то хрустнуло, словно разбилось сердце.

— Всякое изменение силы, будь то болезнь или здоровье, сводится к перемещению сил в пространстве. Это явствует из физики. Ты же изучаешь физику в школе? — уточнила шаманка у Аси. — Это называется законом сохранения энергии, на деле пустот не существует, они заполняются плюсами или минусами, отрицательной или положительной энергией.

Ася сидела на старом диване, на покрывале с темными масляными пятнами. Диван жесткий, с далекой спинкой. Шаманка стряхивала пепел на мокрый мох в тарелке. Что она курит? Это не запах табака. Асе уже не стыдно, что она сегодня в школе всем наговорила гадостей, ей уже не обидно, что все отказались сброситься на палатку. Хихикали, уходили, убегали, отнекивались, доказывали, что их в тот день в походе не было. Только Кропачев и отдал рубль.

— Почему только я? — злобно орал он и оглядывал класс. — Я вообще не хотел ни в какой поход!

Эта открытая неприязнь класса показалась Асе бетонной стеной. Хотя в какой-то момент мелькнула надежда, что у нее хватит сил и смелости разрушить эту преграду, а в итоге почувствовала, что разрушается сама. Она разбилась о нее вдребезги. Теперь она сидела у шаманки. Похожая на Млечный путь в облаке осколков звезд, на разбитую глиняную кружку Половинки. Кружке не суждено собраться воедино, а Асе надо. Она ждала от шаманки чуда, была уверена, что ее волшебная сила поможет восстановиться: склеит, вдохнет жизнь — иначе жить так невозможно, в душе только боль и обида, которая рассыпала Асю по вселенскому миру.

— Пойми, что на земле не существует колдовских действий, иначе бы разрушился весь мир.

— Но как же. Пишут же в сказках, — удивлялась Ася.

— Если бы такое и существовало, то это было делом рук дьявола.

— Ну вот же, значит, возможно. Откуда-то это пришло?

— Это была еретическая лженаука. Следуя учению святого Фомы, где он говорил о вредительстве ведьм. Он утверждал, что чародейства не существует и что оно живет лишь в воображении людей — приписывал ведьмам и шаманам махинации с естественными явлениями, причина которых скрывалась в невежестве.

— Значит, я зря притащила кору? — скисла Ася.

— Ну почему? — пробормотала шаманка, озираясь по сторонам. — Я тоже не признаю существование ведьм, но свято верю в закон сохранения энергии: то что убыло у тебя, прибыло другому. Вот сформулируй свое самое заветное желание.

Ася заерзала на диване. Чего она хочет? Помириться с Верой, но, наверное, можно попросить прощения, объяснить, что не знала подробностей о ее матери. Вспомнила о ссорах со своей матерью, теперь они показались мелкими и неубедительными. Ссора с одноклассниками тоже повернулась другим боком, она словно шепнула правду, но разобрать смысл Асе еще не хватало мудрости и мозгов. Она может потратить всю жизнь, чтобы разобраться в этой шараде. Шаманка говорила, что у каждого человека свой фейерверк. Свое игровое поле, где он или выигрывает, или проигрывает, а потом прячется подальше от толпы, и так же страдает, плачет, переживает. Как бы, наверное, им хотелось, чтобы учителя на торжественных линейках громко объявляли их имена, дарили грамоты. Шилкову вчера вручили, а у него в глазах только боль и тоска. Палаускаса не оценили, признали мудаком, когда он взял грех соседки на себя, и теперь у них летом свадьба и рождение ребенка. Вокруг еще много проблем, но зачем ей чужие? Своих выше крыши. Ася взглянула на шаманку и хотела рассказать про одиночество в кинотеатре, сгоревшую палатку, про Алексея и… так много вокруг несправедливого! Какой-то развал схождения.

Ася поднялась с дивана, воткнула ноги в валенки, накинула рыжее пальто.

— А как же желание?

— Тысяча, — отмахнулась Ася. — На место одного тут же приходит другое. Придется всю жизнь бить в бубен?

— Ну ты определись. На мать не серчай, добра желала. Я слышала, как она в кафе выговаривала тренеру, чтобы тот запретил Алексею за тобой ухаживать.

Ася посмотрела на нее недоверчиво.

— Не удивляйся. Тебе по жизни еще пёхать и пёхать, а мать твоя уже у горизонта, повидала, пообжигалась. Может, и права была. Но ведь со стороны не поймешь. Был бы витамин счастья, так и я бы его тоже выпила…

— Вы точно это слышали? — все еще сомневалась Ася.

— Я ж как раз шубу мерила, а тут спортсмены пришли на обед, вот мать и рванула.

— Какую шубу?

— Шубу купила у твоей матери. А ты не знала? Хорошая вешь. Такую в Губахе ни за какие коврижки не отыскать…

Мать сидела на табуретке около кухонного стола и слушала по радио песни Людмилы Зыкиной. На дочь не отреагировала.

— Ужинать будем?

Мать промолчала, кивнула. Ася успела заметить ее потрясенный взгляд. Мать тотчас уткнулась в радио. Уши пылали красными флагами.

— Ты чего?

Мать вытянула руки, веером раскрыла пальцы. И Ася между пальцами увидела лопнувшие ранки, словно кожу ровненько подрезали ножницами.

— Я сегодня медкомиссию не прошла.

На памяти Аси это было впервые. Каждые три месяца все работники кафе в местной поликлинике проходили медкомиссию, и у матери никогда не возникало проблем.

— И что делать?

— Пока неделю на больничном. Потом легкий труд. Если за месяц не выправлюсь, уволят.

— Отчего это?

— Врач сказал — нехватка витаминов. — Мать кивнула на пузырек с рыбьим жиром. — Выписал. Я уже половину выпила.

Вновь наполнила столовую ложку, сглотнула, посмотрела на пальцы, ничего не изменилось.

На седующий день, перед уроком истории, когда Ася пыталась запомнить определение шовинизма, к ней подошел Шилков и положил на парту пять рублей. Ася подняла голову.

— Что это?

— На палатку.

— Ты-то при чем?

Вместо ответа он достал из кармана еще монеты и ссыпал ей в ладонь.

Подошла Наташа Бердникова:

— Это от нас с Верой.

От Василекиной перепало четыре рубля, Герн — три, Палаускас — пять… В итоге собралось тридцать восемь рублей. Все равно мало, но и за это низкий поклон.

Ася зашла в пукт проката вместе с облаком холодного воздуха. У стойки с лыжами толпилась малышня, наверное, класс третий. Усердно тормошили облезлые лыжи и беспрерывно гундели, расхваливая или позоря, обзывая досками, дровами.