Судя по следам на снегу, Ася в своих проклятиях была не одинока. В метрах трех от камня, валялся клыкастый осколок чужой лыжи, вокруг дыры, кто-то зарывался по колено, пытался выбраться, тыкал палками, руками, выбирался из снега и вновь проваливался. Казалось под этим камнем в окружении скорбных серых шрамах покоилась брюзжащая, неудачливая натура. Но в остальном снежный покров тайги был нетронут. Хотя нет. То тут, то там, неглубокими язвочками пестрела цепочка заячьих следов. Под елью цепочка округлилась, свернулась в кучу. Наверное, здесь заяц развлекался чужим падением.

Ася сидела на камне и неожиданно почувствовала себя такой одинокой — будто одна не только на этой земле, но и во всем космосе: все от нее отвернулись, отгородились обидами, претензиями, недосказанностями. Казалось их так много, что невозможно сделать и шага, чтобы под ногами не захрустело колкостями. Внеземная тоска усиливалась холодом, матовой серостью воздуха, в центре которого, как мошка в капле смолы, навеки застыла Ася.

Когда Ася прикатила к подножью, Шилков уже поднимался навстречу.

— Что так долго? Я уже пол тайги пробежал. — Его волна обиды схлынула, и он предстал перед Асей мокрый, задыхающийся, с ног до головы запорошенный снежной пылью. — Смотри, — махнул он палкой в сторону. — Там лыжня разделяется. Я думаю, они пошли не к воронке, а правее.

Минут через тридцать выбранная лыжня закончилась небольшим пепелищем от костра. Вернулись к перекрестку, ушли по второй, по ней прошли примерно человека четыре, скоро разделились в три стороны, вторая была одинокой. Постепенно и третья лыжня одичала, стало понятно, что по ней шли вперед, и, не достигнув цели, вернулись.

— Фиговый из меня следопыт, — честно признался Шилков. — Может домой?

— Пошли, — сразу согласилась Ася и негромко добавила: — У нас получился поход на двоих. Правда наши остались без хлеба.

— И еще без сала, — улыбнулся Шилков. Неожиданно он воткнул палки в сугроб, сдернул с плеч рюкзак и не снимая лыж, устроился на ближайшем камне. — Давай поедим и обратно.

— Бедненькие как же они без хлеба и сала, — улыбнулась Ася. — Целый день голодные.

Ася достала хлеб. От холода он задубел, пришлось ломать.

— Нам больше достанется, — сказал Шилков и вдруг задумался, стал быстро рыскать в рюкзаке, негромко бурча что-то себе под нос.

— Что-то потерял?

— Слушай, а у тебя случайно нет с собой ножа?

— Зачем мне нож?

— Да, да, — стал вспоминать Шилков, — нож, топор, должен был принести Кропачев. Вот на него я и понадеялся. Как теперь сало будем делить?

Ася не видела проблемы. Их всего двое, можно кусать по очереди. Шилкову, видимо, это гениальная мысль не приходила в голову. Предложила. Скуксился. Вот после Светличной он бы не побрезговал… Блин, опять эта Светличная! Зараза такая!

Ася стала шарить по многочисленным карманам рюкзака. Отстегни-застегни. Шариковая ручка, пробка от бутылки, сломанный ключ, ключи от дома, запасные носки, варежки, кофта. Ковырялась медленно, надеялась, что Шилков передумает. Не передумал. Терпеливо ждал, грел сало руками, потом всё отдал Асе, себе отломил кусок от хлеба. Откусывал, вяло жевал и вдруг тихо сказал:

— Мы вчера расстались со Светой.

Ася охнула, подавилась, принялась кашлять.

Шилков обернулся.

— Вот скажи, у тебя есть мечта?

Ася задумалась.

— А у Светы есть, — ответил за Асю Шилков. — Я знаю, ты ее ненавидела.

Ася взвилась. Но Шилков продолжил.

— Вот почему так? Почему я здесь с тобой, а не с ней.

— Да пошел ты! — Ася вскочила и, надевая на ходу рюкзак, помчалась по лыжне.

— Постой! — заорал Шилков, бросился догонять. Догнал, стал хватать за руку. — Извини.

Ася широким шагом шла по лыжне и слышала, как он идет следом.

— Не иди за мной, — иногда оборачивалась она.

— Ты идешь в другую сторону.

— Я иду правильно!

Шилков обогнал по целине, встал на Асины лыжи поперек.

— Там воронка.

Ася вытянула шею. О божечки мои! Всего в метре!

Впереди черная пропасть, словно сняли крышку с колодца, так темно и мрачно. Вокруг каменные стены, в щелях рыхлые ели, кривые сосны, мох, остатки оборванных корней свалившихся деревьев. Укоризненно качая снежной головой, над пропастью нависла огромная ель, центр корней оголен, продуваем. Чудом жива. За жизнь держится всего двумя цепкими корнями.

— Это она, — вдруг поняла Ася и закричала на всю тайгу. — Это она!

— Кто она? — испугался Шилков.

— Шаманка! Ну то есть не шаманка, — затараторила Ася, — а дерево для шаманки. То есть дерево для бубна шаманки.

Шилков смотрел подозрительно.

Уже скоро Ася прошла по карнизу, осторожно подошла к висячему дереву, немного постояла, потом обернулась к Шилкову, улыбнулась. Да, это чрезвычайно рискованно, но она ступила на корень. От дополнительной тяжести дерево накренилось. Когда с веток сорвалась снежная шапка и рухнула на дно воронки, дерево выправилось. Теперь не достать. Из-под ног посыпались камни, чуть не утащили за собой.

— Ты жива? — услышала неуверенный головой сверху.

— Угу! — одеревенело ответила Ася, потом немного посидела, помотала головой, огляделась. Козырек постепенно уходил наверх. Глянула вниз. В принципе, не далеко, не убилась бы.

На дне воронки по-прежнему мрачно, прямо в центре саркофагом покоилось огромное черное дерево, из ствола зловещими пиками торчали остатки веток. На секунду Асей овладел страх, попади на такой шампур и пожалуйста: «Кушать подано, звери дорогие! — Тебе помочь? — окликнул Шилков. — Да-да, сейчас иду, — стала спускать ноги с карниза, нашаривать удобные выступы. — 'Кушать подано, звери дорогие!» — как сумасшедшая бормотала Ася, пробуя камни на устойчивость. Покрытый голубым мхом показался самым крепким, непроизвольно взвизгнула, когда из-под ног поползла земля. Зашуршало, заструилось. Напугал зловещий, рыдающий хохот. Ася ухватилась за хилую елку. Если не выдержит, то Асе конец. Грохот прекратился. Глянула наверх, увидела выражение тупого недоумения типа «ты умственно отсталая⁈»

Повисла, упираясь стопами в крошечный выступ, прижалась животом к гладкому срезу стены, поза неудобная и опасная. Глянула сверху вниз, лететь метра два. Страх будоражил кровь, заставлял бурлить, рвать вены. В глазах появились мерцающие огоньки, как после сварки. Ну же! Отпусти пальцы! Может, это последние секунды? На бледном фоне страха дерево внизу показалось круглым, черным и ярко выступающим, оно походило на лежащую статую святого — создалось ощущение, что дерево росло вместе с ужасом. Ася вдруг осознала, что у нее пропали злоба и обида — неприятности куда-то улетучились, она уже мечтала, чтобы хватило сил подтянуться и вернуться на устойчивый карниз, а оттуда на снег. Но сил вернуться не было.

Шилков тыкал перевернутой палкой в макушку:

— Держись! — пыхтел он, а у самого глаза горели состраданием и испугом. Это хорошо. Это действительно отлично. Это просто прекрасно, что он переживал за нее. От этого в теле появилась уверенность, которая давала силы спасаться. Петля палки призывно маячила перед глазами. Ася потянулась рукой и всем телом обрушилась вниз.

Ударилась, в боку появилась боль, словно его пропороли насквозь. На секунду в воображении Аси возникло видение тела на дыбе, над которым Богиня снега и тайги мурлыкала молитву. Ася повернула голову, скосила глаза, поняла, что фортуна подставила крыло и Ася приземлилась в аккурат между двух ветвей. Куртка задралась, оголила живот, обнажила розовую змейку царапины. Как орнамент, в четкой последовательности стали выступать точки капиллярной крови.

Послышался шум, сверху посыпалась камешки, трава, земля. Шилков сползал на корточках, хватался за корни, выступы. Словно любимую собаку, он гладил стену, уговаривал, увещевал. Неожиданно Ася вспомнила его первоклассника, с тремя длинными гладиолусами в руках, которые, как пики, торчали высоко над его головой, уж очень одиноко он тогда смотрелся. Теперь этот одинокий мелкий, склонился над ней и от него исходил заметный запах пота, тройного одеколона и хвойной смолы.