— Ну так какой это был оркестр? — выдохнула сквозь зубы золотокудрая, золоторукая, золотогубая, или какая она там. Спросила совсем ни к месту, Ася уже давно потеряла нить рассуждения.
— Симфонический? — спросила Екатерина Алексеевна.
— Симфонический, — тут же подхватила Ася, уверенная в подсказке. По разочарованному вздоху экзаменационной комиссии поняла, что ошиблась. Это была не подсказка, это была засада, равнодушие, усталость, пренебрежение. Да все что угодно, только не поддержка. Ася с тоской глянула на Екатерину Алексеевну, поняла, что такая бессмысленная учеба забодала, и что в этот раз околдованность музыкалкой и учительницей улетучилась безвозвратно. Лучше бы с бабой Верой играла в карты и ела ириски с тёплым чаем, в тонком альбоме рисовала сухие розы, слушала спектакли по радио. Чего она, как Зоя Космодемьянская, постоянно совершала подвиги, кидалась на духовную амбразуру, ходила за музыкальную линию фронта.
Ася отсидела урок с Екатериной Алексеевной, в сотый раз сыграла про отважного капитана, услышала про водителя Бородулина, про зверское заднее колесо его машины, которое оставило Екатерину Алексеевну сиротой. Ася отметила, что эти Бородулины достали даже в музыкалке. В школе одна, здесь второй. Сколько в Губахе этих Бородулиных?
Голос учительницы бесконечно царапал слух, и Ася чувствовала, что внутри неё разгорается острая искорка неприятия, заставляя отдаляться. Отодвинулась в дальний угол, спиной к двери. Если сейчас кто-нибудь зайдет, обязательно шибанет. Когда урок закончился, собрала ноты, стала прощаться.
Учительница, обхватив себя руками, уставилась в темный вечер за окном. На фоне серебристого света луны черный барак виделся гигантским гробом. Он красился холодным пространством в пустынное грустное одиночество. По нему в отражении одинокого уличного фонаря судорожно скреблись когтистые ветви тополей. Ветер катил по дороге поземку, раскачивал тонкие, обледеневшие лапники елей, тенями деревьев крестил соседние дома. Вся жизнь для учительницы стала сплошным погостом.
Издалека, через крыши бараков наползла туча, закрыла луну, накинула на землю густую тень. И вдруг все пропало, точно туча заодно пролила черную краску на звезды. Тихая гиблая мрачность. Только сквозь щели окон доносилось соло ветра, заунывное траурное пение, в котором вспыхивали огоньки высоких нот, перемигивались хрусталики трагического сопрано.
Больше Ася в музыкалку не приходила. Правда, непонятно почему, летом ей все-таки выдали диплом об окончании класса домры. Одни тройки. Ну и на том спасибо.
После музыкалки Ася зашла в ДК «Энергетик». Это был последний шанс увидеть «Зорро». Асе не нравилось ходить во Дворец культуры. Экран здесь был маленьким, обвисшим, со швом посередине. Ну и классика жанра — за сеанс лента обязательно рвалась, хоть раз, хоть полраза. Голоса героев обрывались, кадры плавились серыми дырами, экран перекрывался черными крестами, в будке киномеханика громко хлестал конец ленты. Тут же начинался свист, гам. Пока киномеханик склеивал, заправлял, запускал, в луче света клубился дым сигарет, летал ворох шапок и пыли. Шурша, включался аппарат и начинал из темноты вытаскивать звуки, картинки: вновь скакали лошади, рубились всадники.
Ася не заметила, как вслед за ней в очередь в кассу притулился Шилков. О-хо-хошунька, как хорошо, что он оказался рядом, с ним не так позорно быть одной на вечернем сеансе. Он стоял за ее спиной вплотную и мучительно давил из себя улыбку. Что-то его тревожило. Когда до кассы остался один человек, Шилков все-таки разродился просьбой занять денег. Ася отсчитала требуемые шестьдесят копеек, купила билет. До начала сеанса еще сорок минут. Зашла в фойе, села на скамейку под большим зеркалом, постоянно поглядывала на мужской туалет, делала вид, что ждет своего парня, а он не торопился, заболтался, закурился. Рядом пристроилась девушка, бледная, круглая, как варенный пельмень. Ага, тоже играет роль ожидания. Ну и ладушки. Теперь они похожи на подружек.
Все-таки кассирша гадина — дала неудобные места. Хотя, чего на человека зря гнать волну, зал полный, ни одного свободного кресла. Но непонятно, по какому принципу она продавала билеты, если получилось так, что Ася оказалась между Шилковым и Светличной. С ужасом вглядывалась, как они протискивались по узкому проходу. Пока они, запинаясь, перешагивали чужие ноги, она ехидно придумала остаться на месте. А чо? Клево получится… все будут видеть, что она пришла с парнем. Пусть Светличная удавится собственной злобой, а еще лучше — сбежит, грохнется без сознания.
Ася была уверена, что сегодня уже никто не испортит ей настроение и на тебе, горечь до пяток, словно съела куст алоэ. Светличная расцвела еще краше, от нее так и веяло сладким дурманом шарма. В своей прелести она достигла совершенства. Поток ее обаяния струился над всем залом, бил в полную силу. Мужик, мимо которого Светличная протискивалась, не удержался, будто помогая пройти, схватил ее за бедра. Светличная шлепнула приставаку по рукам. Он хихикнул, она показала язык, обменялись репликами, все по-семейному просто и привычно.
Светличная удивилась, когда увидела, что на их месте восседала одинокая никчема. Требуя разобраться, щипнула Шилкова за мизинец. Шилков просительно глянул на Асю. В его глазах сверкали огромные алмазы, плыли изумрудные туманы. Прямо башкой ухнула в восемнадцатый век. Еще секунду назад готова была пакостить и гадить, а теперь молила бога, чтобы свет поскорее погас. Она передвинулась на одно место дальше и порадовалась, что Шилков оказался между ними. Вместо «Зорро» показывали «Служебный роман», Ася могла бы и догадаться, когда кассирша заставила заплатить за две серии.
Шилков держал Светличную за руку, то ли подпитывался ее дикой силой, то ли пытался удержать. Он был оглушен, опьянен, он был переполнен, он был глубоко счастлив своей любовью. Ася не могла видеть это коварное «муси-пуси». Она откровенно завидовала Светличной и чувствовала, как яд желчности постепенно отравлял ее саму. Ася к такому раскладу была не готова. Не представляла, как надо реагировать, когда видишь любовь наяву. Это там, на провисших экранах любовь на высочайших божественных нотах, а в жизни такого не бывает. Не бывает! — хотелось орать Асе на весь зал. — Это в кино придумано отлично, а в жизни омерзительно плохо!
Что показывали на экране, помнила урывками, весь фильм подглядывала за Шилковым, как он не отрывался от Светличной. Она владела им, она его выпивала. Как из капельницы, вся его любовная сила уходила ей. Он погибал, а она расцветала, — эта мысль Асе стала чрезвычайно неприятной, она уже безмерно боялась за Шилкова. Он что, дурак, ничего не чувствует, не понимает? Сколько это будет продолжаться? Насколько хватит его сил? Как долго он ее удержит? Несколько дней? Несколько недель? Может, его хватит на всю жизнь? Скорее всего, это будет мучительное умирание, медленное испарение. Может, наоборот, он нуждается в этих любовных муках. — … Вот ты меня ударил. А я тебя зауважал! — сказал герой с экрана. — Врет ведь, зараза! — поняла Ася. — Далеко пойдете, — ответил другой герой… И Ася почему-то подумала, что Шилков, как этот другой герой, превращался в смелого Зорро и теперь своей героической любовью исправлял этот омерзительно жуткий мир.
Да уж, унесло Асю основательно, прямо-таки напридумывала, накрутила офигительных сказок.
После фильма Ася заторопилась домой. Пока толкалась на выход, на кого-то наступила, ее грубо оттолкнули — поругалась. Пока бежала домой, вздрагивала от каждой тени. Блин, ночью очень много уродливый теней, которые так и норовят схватить, утащить. Светличной хорошо, у нее есть провожатый, а у Аси нет и не предвидится. Ночью, в своей кровати, она еще не раз извлекала из памяти опьяняющее дивное мгновение. Она закрывала глаза, делала вдох и погружалась в грезы, где ее так же любили, ласкали, потому что она тоже обладала собственным любовным ароматом. Она так и уснула с чувством влюбленности в любовь и ощущением присутствия того единственного рядом, словно это было не во сне, а наяву.
