Художник дрожал. Трещал по швам. Держался на пределе сил.

Этот Художник макнул кисть в тушь, вытекшую из сумки Аканэ, и начал рисовать.

Длинная черта на бетоне. Завитушки с обоих концов. Побег бамбука.

Силуэт кошмара изогнулся, но в следующий миг тварь еще сильнее вытаращила белые глаза и ринулась на Художника, заставляя того отступить на шаг.

Оказавшись в считаных дюймах от кошмара, Художник побелел как смерть. Он крошился. Глаза едва не вылезли из орбит. Но тут он услышал всхлип Тодзина и нашел в себе новые силы. Снова опустил кисть и с решительным видом хлестнул ею по лапам чудовища. И продолжил рисовать.

Нет, не просто рисовать.

Творить.

Широкими мазками он покрыл фантомной тушью все пространство вокруг себя и Тодзина. Он смотрел прямо в глаза чудовищу, даже не опуская взгляд, чтобы увидеть, что получается.

Кошмар попятился. Художник надвигался на него. С каждым шагом, с каждым взмахом кисти он теснил тварь, на ходу создавая произведение искусства, ранние фрагменты которого, впрочем, уже начали исчезать. Юми сообразила, что тушь ненастоящая. Но разве в таком случае кисть не должна исчезнуть первой?

Нет. До Юми дошло: кисть – продолжение самого Художника. Его неотъемлемая часть, столь же естественная, как и его сердце. Лежа на земле и глядя, как он с помощью своего мастерства, искусства и силы воли теснит кошмар, Юми осознала.

Она с самого начала была права.

Духи нашли для нее настоящего героя.

Кошмар съежился, жутко скрутился, его громадные когти втянулись, а скелет как будто треснул от резкого сжатия. Морда сузилась, вынужденная подстраиваться под образ, созданный Художником на бетоне. Это было уже не чудовище, а нечто дружелюбное, с четырьмя лапами и виляющим хвостом. Тварь догадалась, что рисует Художник, и завыла – полностью стабильные кошмары могли даже говорить. А затем развернулась и помчалась прочь от колдовских штрихов, на ходу обретая прежний устрашающий облик.

Побежденный, униженный, но не уничтоженный кошмар скрылся в ночной мгле.

Художник упал на колени без сил. Кисть в его руке наконец исчезла. Позади Аканэ помогла Тодзину сесть, и они тупо уставились вслед кошмару, не понимая, какая сила его прогнала.

Художник слабо улыбнулся Юми – и заметил, что та не двигается.

– Юми! – воскликнул он, но голос прозвучал тихо, сдавленно, как будто из-под воды…

Юми хотела ответить, но лишь клацала зубами. Ее тело содрогалось от спазмов, зрение отказывало. Тьма перед глазами сгущалась.

– Юми! – Над ней склонилось взволнованное лицо Художника. – Что с тобой?

– Так… холодно… – прошептала она, едва дыша.

Он в панике склонился над ней, протянул руки.

Тьма почти накрыла ее.

Но тут Художник заключил Юми в объятия.

Их сущности слились воедино. В поразительную, дурманящую чувственную смесь.

Жар вспыхнул у Юми внутри, словно в топку вдруг поддали воздуха. Он наполнил ее целиком. Его жар. Их жар. Она резко вдохнула, словно утопающий человек, и обмякла.

Художник отпустил ее. Пот заливал его лицо. Юми успела подставить локти, чтобы не удариться о землю, и задышала резко, отрывисто. Она больше не замерзала. Так они и сидели, дрожа, пока Аканэ и Тодзин не подошли и не помогли ей встать.

Быть может, теперь-то они поверят?

Через час они снова сидели в лапшичной. Художник – за отдельным столом, наблюдая за взволнованной болтовней остальных. Все расспрашивали Юми о ее самочувствии, как будто ответ мог меняться ежесекундно.

На вид она была в полном порядке. По крайней мере, больше не умирала от холода. Ребята предлагали отвести ее в больницу, но Юми настояла, что предпочла бы поесть чего-нибудь теплого в теплом месте.

Поэтому они пришли сюда. Юми принялась уже за вторую миску лапши, острой и горячей, точно кипяток. Художник недоумевал, как она может есть такое не обжигаясь, но у ее народа были странные отношения с жарой.

Художник испытывал крайнюю усталость. Тварь что-то вытянула из него, как и из Юми, но, к счастью, не складывалось ощущение, что навсегда. Усталость была как от недосыпа, но он впервые почувствовал ее, пребывая в форме духа.

Он гадал, почему в лапшичной непривычно много народа. Собрались не только художники. Но не успел он найти ответ, как с улицы ворвался Тодзин и подскочил к остальным. Вся компания в сборе: Масаку и Иззи тоже отпустили с дежурства.

– Бригадир поверил! – выпалил Тодзин. – Особенно после того, как я показал ему, что случилось с площадкой. Соннадзор уже вызвали. Ближайшее отделение – в Дзито, приедут через несколько часов.

– Отлично, – сказала Аканэ (высоким стилем). – Юми, они разберутся. Выследят этот кошмар.

– Прости, – извинился Тодзин, усаживаясь рядом с Аканэ, – что сразу тебе не поверили.

Юми встретилась взглядом с Художником. Стабильному кошмару осталось недолго. Если духи соединили их ради этой задачи, то она выполнена.

– Пока его не изловят, патрулировать будем по трое, – продолжил Тодзин. – И держать язык за зубами.

– Вот это мне не по душе, – пробурчала Масака. – Горожане должны знать, что происходит.

– Тебе просто нравится сообщать людям страшные вещи. – Иззи ткнула ее в руку.

– Ненавижу страшные вещи, – парировала Масака.

– Но ведь ты считаешь кошмары милашками.

– Они могут быть и милашками, – пояснила Масака, – потому что могут быть кем угодно.

– Юми, как ты? – спросила Аканэ.

– Нормально, – тихо ответила Юми. – Я согрелась, мне гораздо лучше.

– Ты храбрая, раз решилась пойти и доказать, что твой брат не обманывает, – сказала Аканэ. – Но это было крайне глупо. Надеюсь, теперь понимаешь?

Юми кивнула.

– Он сбежал? – спросила Иззи. – Когда увидел этот кошмар еще в первый раз? Сбежал в другой город? Вот почему мы его давно не видели, и вот почему он взял «отгул».

– Нет! – пылко возразила Юми. Ее глаза вспыхнули, и Художник улыбнулся, несмотря на усталость. – Мы с ним сегодня виделись. Вы все ошибаетесь на его счет. Очень сильно ошибаетесь.

Художник мысленно поблагодарил ее за заступничество, но заметил, с какими лицами переглянулись ребята. Ей нипочем их не разубедить. Но теперь ему не было так больно. В конце концов, она и его-то не полностью разубедила.

За последние недели, проведенные, пусть и незримо, в компании прежних друзей, он вспомнил, как ему нравилось быть с ними рядом. Осознал, что обида разъела его разум, как плесень разъедает картину, стирая истинные подробности. Описывая Юми характеры ребят, он был к ним немилосерден.

На самом деле они замечательные. Аканэ молодчина – держит их вместе не хуже любого клея. Следит, чтобы никто не чувствовал себя лишним. Забавно, что Тодзин так много говорит о культуризме, но при этом стесняется. А Масака? Ее так и не удалось разгадать. Действительно ли ее привлекает все мрачное, или это лишь видимость?

Ему нравилась даже Иззи с ее… иззистью. Да, пусть они больше не друзья ему. Но он может быть их другом. Втайне. Если сумеет забыть обиды.

Подошла Виньетка и уперла руки в бока.

– А ну выкладывайте, что вы от меня скрываете, – потребовала она.

– Прости, Виньетка, – любезно ответила Аканэ. – Дела художественные. Правила запрещают рассказывать.

– Меня ваши правила не касаются, – парировала Виньетка. – Я не человек. И вообще не совсем живое существо. – Она качнула головой. – Извините за толпу, хоть это и ожидаемо.

– Ожидаемо? – спросил Тодзин.

– Из-за трансляции, – объяснила Виньетка, недоверчиво посмотрев на него. – Высадка на другую планету. Космический корабль. Или вы забыли, что ваш народ вот-вот впервые вступит в контакт с другой цивилизацией? По крайней мере, официально. Хозяйки лапшичных, очевидно, не в счет, даже если у них классные задницы.

Высадка?

Уже сегодня?

Художник повернулся и оглядел толпу через призму новой информации. Люди возбужденно болтали, дожидаясь, когда Виньетка включит хионный приемник, что она и сделала вскоре после того, как отошла от столика ребят. Художник поднялся и уставился на светящиеся линии за стеклом. Приемник располагался высоко на стене, чтобы всем было видно. Хион задрожал, затем сложился в образ начальника экспедиции, сидевшего в командном кресле. Трансляция велась с борта космобуса, подошедшего совсем близко к «звезде».