Придя в отчаяние, Художник схватил камень и рванулся к ней, но мудрец перехватил его. Вопреки внешнему впечатлению, тщедушный старец оказался очень силен. Художник не придумал ничего лучше, чем обрушить камень ему на голову.

Голова мудреца расплылась и потеряла цвет, став черной. Его глаза белыми буравчиками впились в вечность.

– Не может быть, – произнес Художник, вырываясь из цепких лап твари. – Вы тоже?

– Боюсь, что так, – ответил старший мудрец – кошмар.

– Художник! – закричала Юми, приближаясь к нему.

Она затряслась, видя, как весь окружающий пейзаж начал меняться. Здания почернели и задымились. Черными стали даже земля и небо.

– Все это время, – через боль процедил Художник, – они были просто… марионетками? Кошмарами, не способными самостоятельно мыслить?

– Нет, машина позволяла им оставаться самими собой. – Лицо старшего мудреца перекосилось и задымилось, но очки странным образом остались на месте. – Обычное дело, когда мы ей нужны. Но крайне непросто балансировать на тонкой грани между воспоминаниями о том, кем мы были, и пониманием того, кем мы стали. Нельзя допускать, чтобы мы осознали свою природу. Иначе возможны… затруднения.

Существо, которое называло себя Лиюнь, повернулось к Художнику и Юми и приняло волчьи черты. Кромешная тьма с иглами по бокам. Это же тот самый стабильный кошмар, за которым он охотится!

В отличие от мудреца, Лиюнь, кажется, утратила всю память о своем прошлом. И о Художнике тоже. Двинулась вперед, опустившись на четвереньки и разросшись до громадных размеров.

– Вы ее не получите! – Художник встал между кошмаром и Юми.

Существо остановилось, и Художнику на миг показалось, что оно узнало его.

– Мальчик, – произнес старший мудрец-кошмар, – кого, по-твоему, ты защищаешь?

Он замер, похолодев. Повернувшись, увидел, что Юми упала на колени. Она тоже искажалась – меньше остальных, но заметно. Ее кожа превращалась в дым. Она посмотрела на него. Ужас неестественно исказил ее черты.

– Нет… – прошептал Художник. – Не может быть…

Он утратил способность думать.

Юми. Юми…

– Никаро, – хрипло произнесла она. – Я… Что со мной… происходит?..

– Печально, – произнес старший мудрец, вновь хватая Художника за руку. – Должен признать, духи это здорово придумали. Связали одну из девчонок с чужаком, чтобы прочнее удержать ее душу и не позволить нам изменять ей память. Почти сработало.

Он развернул Художника и толкнул к машине, возле которой продолжали хлопотать остальные мудрецы, также превратившиеся в кошмары.

– Прости, что так долго провозились, – сказал бывший мудрец. – Понимаю, чем дольше задержка, тем тяжелее удар. Однако машину требовалось зарядить – наш источник питания не сработал. Кроме того, нужно было изловить нескольких беглых духов. Ума не приложу, как им удалось улизнуть. Спасибо, что помог вернуть их в темницу.

– Прошу вас! – взмолился Художник и потянулся к Юми, не в силах вынести ее жуткие конвульсии. (Девушка царапала ногтями собственные руки, словно пыталась содрать кожу, и из ран сочилась густая тьма.) – Прошу вас! Позвольте мне ей помочь.

– Машина теперь наш властелин, – прошептал в ответ бывший мудрец. – Прости.

Он кивнул коллегам. Его пустые глазницы расширились. Другой кошмар дернул рычаг, и по телу Художника пронесся холод. Затем раздался отчетливый, жуткий щелчок.

То, что связывало Художника с Юми, порвалось. Его отбросило далеко прочь. Силуэты резко уменьшились, и он ударился о тьму, словно упал с высоты в океан. Но продолжал двигаться, лететь, словно пущенная стрела.

Тьма.

Вспышки хионных линий.

Расплывчатые силуэты зданий.

И опять удар. О препятствие.

Все тело пронзила невыносимая боль, сопровождаемая тошнотворными хлопками и звуком, как у растягиваемой кожи. Когда звуки утихли, а боль улеглась, он очнулся в холодном поту посреди своей комнаты.

В своем теле.

Юми здесь не было.

Юми всегда считала появление Дневной звезды добрым знаком. Счастливым предвестием. Намеком на то, что первичные хидзё будут к ней открыты и благосклонны.

В тот день Дневная звезда казалась особенно яркой. Ее мягкое голубое сияние было хорошо заметно на западе, даже когда на востоке поднялось солнце. Важное предзнаменование, если вы, конечно, верите в такие вещи.

В старой шутке говорится, что потерянные вещи обычно оказываются там, где никто и не думает искать. Предзнаменования же, напротив, появляются там, где их ищут (даже если делают это не в первый раз).

Юми верила в тайные знаки. Иначе никак: знамение, явившееся в миг ее рождения, предопределило всю ее жизнь. Оно означало, что девочка – избранница духов.

Когда в кибитку вошли ее служанки Чхэюн и Хванчжи, она уселась на теплом полу. Служанки поклонились, как того требовал этикет, достали ложки и майпонские палочки и принялись кормить ее рисовой похлебкой, приготовленной снаружи на жаре земли. Юми глотала пищу, даже не помышляя о том, чтобы есть самой, – это считалось вопиющей бестактностью. Происходящее было элементом ритуала, а по части знания ритуалов она не имела себе равных.

Но в тот день Юми чувствовала себя немного рассеянной. Ровно сто дней до большого фестиваля в Торио – резиденции королевы. Это был девятнадцатый день с ее девятнадцатого дня рождения.

День принятия важных решений. День важных дел.

Возможно, в этот день она вправе попросить о чем-нибудь, чего давно хочет?

Но работа прежде всего.

Как только служанки закончили кормить, Юми встала и направилась к выходу. Чхэюн и Хванчжи открыли дверь ее личной кибитки. Юми глубоко вздохнула и спустилась на залитую солнцем землю, сунув ноги в деревянные сандалии.

Служанки немедленно подскочили и раскрыли огромные веера, чтобы скрыть ее от чужих взоров. Само собой разумеется, что жители деревни собрались поглазеть на Избранницу. На йоки-хидзё, девушку, повелевающую первичными духами. (Да, на их языке этот термин по-прежнему звучит лучше.)

Эту страну – королевство Торио – озаряло громадное солнце цвета обожженной глины. Оно было больше и ближе вашего солнца, и на нем были заметны разноцветные пятна, делая светило похожим на кипящую, пузырящуюся похлебку с пенкой.

Кроваво-красное солнце окрашивало ландшафт… в самые обычные цвета. Мозг – хитрая штука. Стоит вам пробыть здесь несколько часов, как вы перестанете замечать, что все оттенки чуть краснее привычного. Но в первые минуты по прибытии зрелище, конечно, будет завораживающим. Словно все вокруг только что вытащили из гончарной печи.

Прячась за веерами, Юми прошла через деревню к холодному роднику. Там она развела руки в стороны и позволила служанкам раздеть себя, чтобы…

Чтобы…

Юми задумалась. Было что-то странное во всех этих процедурах. Что-то неправильное. Не так ли?

Чего-то не хватало.

Она открыла рот, чтобы спросить об этом, но прикусила язык. Чхэюн и Хванчжи решат, что плохо выполняют свою работу, если она сейчас с ними заговорит. Но чем дольше длилось омовение, тем более странно ощущала себя Юми. Она постоянно косилась в сторону, ожидая увидеть рядом в источнике…

«Кто-то должен здесь быть», – невольно подумала она.

Это было бы ужасно. Стыдно. С чего ей желать, чтобы кто-то наблюдал, как она моется?

Поэтому она закрыла глаза и предоставила служанкам выполнять их работу.

Осерчав, Художник разрушил каменную башенку. Как и в прошлый раз, Пелена не сдвинулась с места. Неоднородная стена тьмы оставалась безразлична к его посредственным конструкциям.

Он пробовал медитировать, как учила Юми, но стоило закрыть глаза, и он вспоминал ее лежащей на земле, пожираемой ужасом. Вспоминал мольбу в ее взгляде и никак не мог успокоиться.

Произошедшее никак не укладывалось в голове. Может, мудрецы выкинули какой-то фокус? Не может Юми… Не может Юми быть кошмаром…

А если все-таки может, что это означает? Неужели он влюбился в порождение собственной фантазии? Случалось, что художники влюблялись в свои картины.