– Совсем запамятовал, – как бы спохватился он. – Чтобы освоить процесс рисования, обязательно нужно упражняться, стоя на голове.

Юми приподняла голову и увидела, что он уселся обратно на свой алтарь.

– Засунув палец в левую ноздрю. Неплохо бы сейчас потренироваться. Приступай.

Она едва не послушалась. Едва не попыталась встать на голову (будучи при этом в юбке), чтобы проверить, действительно ли ему хочется, чтобы она попусту тратила время, рискуя вдобавок получить травму. Если бы такое случилось, Художнику было бы поделом.

Но она решила не создавать прецедент, позволив себе баловство. Вместо этого уселась на колени и посмотрела Художнику в глаза, испытывая раздражение, которое обычно могла контролировать.

– Ты относишься к своей должности без уважения, – сказала Юми.

– Мой мир, – бросил он, – мои правила.

– Твой мир, – парировала девушка, – совершенно (низким стилем) нелепый. Мне нужно передохнуть.

Она подошла к окну, повозилась с защелкой и открыла раму. Хотелось свежего воздуха, пусть и холодного. Как Художник умудряется вывести ее из себя? Ее терпению можно позавидовать – все благодаря наставлениям Лиюнь. Почему же теперь она огрызается на этого мальчишку из-за каких-то дурацких шуток?

Воздух с улицы был прохладным по сравнению с нагретым воздухом комнаты. В нем витал странный запах, бодрящий и манящий. Похожий на аромат свежевыстиранной одежды. Улица была… мокрой. Юми посмотрела на небо, и ветер бросил ей в лицо капли. Дождь. Дождь разливается по земле, не испаряясь при соприкосновении с ней. Как удивительно! Почему же весь город не затопило?

А запах… Неужели так пахнет дождь, разливаясь в лужи? Юми не любила холод, но в этих запахах и в самом городском пейзаже было нечто притягательное. Экзотическое, чарующее. Вода, покрывающая землю… дождь, который можно понюхать… и улица, озаренная сиреневым и голубым светом.

Она посмотрела на улицу, на прохожих с яркими зонтиками. Одежда на людях была настолько разнообразной, что Юми задалась вопросом: как они решают, что надеть? Может, именно поэтому некоторые женщины даже в холодную погоду носят неприлично короткие, до середины бедра, юбки? Когда выбор слишком широк, мозг перестает соображать. Дело не в том, что эти женщины аморальны; просто у них проблемы с принятием решений.

Подворотня напротив дома привлекла ее взгляд. Юми даже не поняла почему. В этой густой тьме разглядеть что-либо невозможно. Да и нет там ничего, кроме теней…

Тут Юми окутал ночной холод. Ветер хлестнул ее, словно принял за точильный камень. Вдруг проголодавшийся дождь начал кусаться. Она закрыла окно и возобновила занятие – оставалось нарисовать бамбук еще шестьсот тридцать семь раз.

Если бы она присмотрелась или позвала Художника, быть может, они разглядели бы в подворотне живую тьму – ту, что оставляла следы на кирпичах и темный дымок, как от недавно погашенной свечи, вьющийся вверх, несмотря на дождь.

Юми заставила Художника прождать целую неделю – одиннадцать дней, – прежде чем позволила перейти к следующему этапу обучения.

Одиннадцать дней!

Каждый из этих дней он провел сидя, поднимая камни, оценивая их вес, их балансировку. Изучая их, пытаясь «понять». Ad nauseam[4].

Скука приобрела для Художника новую форму. Он не скучал, как человек, которому доступна сотня занятий, но ни одно не кажется привлекательным. Это была старомодная деспотическая тоска, к которой тебя вынуждает общество, где выбирать не из чего. Общество, где отдых считается грехом, а словосочетание «свободное время» используется, только когда речь заходит об очень богатых людях.

Все бы ничего, если бы не солнце. Художник запекался сверху и снизу, как блинчик. Солнечный свет здесь обладал совершенно изнуряющим свойством, вытягивал силы, погружал в сон. Художник думал, что здешнее солнце, возможно, питается волей тех, кто живет под его лучами.

– Ты должен понять камень, – наставляла Юми, расхаживая кругами.

Когда она оказывалась напротив солнца, его свет просеивался сквозь нее, как сквозь витраж.

«Понять». Спустя неделю он так и не сообразил, что она имела в виду. По правде говоря, в тот день, несмотря на обещание новой темы, Юми все равно заставила его взвешивать камни «для разогрева».

Куда еще разогреваться в таком-то месте!

– Закрой глаза, – сказала она, обходя Художника.

На Юми было яркое зелено-голубое платье-колокольчик, с громадным бантом на поясе; ленты спускались почти до колен. На Художнике, разумеется, это платье сидело короче, но выглядело не слишком ужасно. Ему уже приходилось надевать церемониальные юбки в праздничные дни, и пусть цвета были слишком ярки, чтобы считаться мужскими на его родине, в Торио таких предрассудков не существовало. Здесь мужчины смело носили и розовое, и желтое.

Поэтому Художник не чувствовал себя униженным. По крайней мере, в этой одежде было удобно. Вдобавок в тот день жара не казалась такой… подавляющей. То ли он привык, то ли погода в самом деле улучшилась? Странно. Земля по-прежнему была горяча, но восходящие потоки теплого воздуха казались даже приятными. Они раздували юбку подобно легкому бризу.

(Я так и не выяснил, как работают эти потоки. Вот моя гипотеза: воздух устремляется вверх сквозь микротрещины в камнях. Способность растений парить в этих потоках также остается для меня загадкой.)

В отличие от одежды, наставления Юми казались Художнику весьма унизительными. Прошла целая неделя, а она по-прежнему не доверяет ему настолько, чтобы позволить упражняться без непрерывных высокомерных указаний.

– Закрой глаза. – Юми наклонилась и смерила его испепеляющим взглядом. – Живо!

Он тяжело вздохнул и подчинился.

– Теперь возьми камень.

Он выбрал камень. За ночь горожане заменили большинство камней, и этот был новым. Плотные рукавицы защищали ладони от жара.

– Почувствуй его. Взвесь. Найди центр тяжести.

– Не нужно заново повторять. Я…

– Тихо! – перебила Юми. – Ты ученик. Делай, что я говорю. Так положено.

По крайней мере, Художнику стало понятно, почему духи не позволили им прикасаться друг к другу. Если бы позволили, он бы уже ее придушил.

– Понимаешь камень? – спросила Юми. – Можешь мне ответить.

– Центр тяжести, – ответил Художник, взвешивая камень на ладони, – вот здесь, если положить его на этот бок. И вот здесь, если перевернуть. Тут, тут и тут – три выемки, за которые его можно прицепить к другому камню для стабильности.

– Молодец, – похвалила Юми.

– Вот в этой впадинке собирается тень, – тихо сказал Художник, – а вот здесь появляется зернистость, становясь грубее у вершины и отбрасывая едва заметные рваные тени. Камень не идеально овальной формы, и благодаря теням кажется, что посередине у него как бы талия. Там же проходит единственная кварцевая жилка.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила Юми после недолгого молчания. – Я ведь просила закрыть глаза.

– Я заранее его осмотрел, не сомневаясь, что ты попросишь поднять ближайший камень, – ответил Художник. – Хочешь, чтобы я понимал камни? У меня такой метод.

– Это не имеет отношения к сложению камней.

– А мне помогает. – Он приоткрыл глаз и посмотрел на нее.

– Тебе не помешает еще неделю этим позаниматься. – Юми сложила руки. – Мне пришлось упражняться не один месяц.

– Валяй, – сквозь зевоту бросил Художник. – Мучай меня назло. Трать время, пока духи ждут окончания моей подготовки и, возможно, страдают.

– Ну почему духи не могли, – произнесла Юми (низким стилем), – послать мне менее самовлюбленного помощника? Неужели других не нашлось?

– Может, – ответил Художник (высоким стилем), – ты настолько замечательная наставница, что им захотелось проверить твои способности?

Девушка отвела взгляд, как будто эта колкость в самом деле уязвила ее.

– Юми? – нахмурившись, нерешительно окликнул Художник.