Поэтому Художник не стал разглядывать тело, а просто посмотрел в глаза. Он шагнул вперед и наклонил голову, так что они едва не соприкоснулись носами, и вновь почувствовал странное тепло.

Пусть таращится. Пусть даже самоуверенно нависает над ним, даром что ниже ростом. Художник был творцом, а творцам положено наблюдать. Взгляд человека, обученного тонкостям светотени, геометрии и анатомии, порой может напугать. Взгляд художника – как острый нож, отделяющий кожу от жира и мяса. Художники смотрят так, будто могут вынуть из вас душу и воссоздать ее тушью или карандашом на бумаге.

После минутной игры в гляделки Юми прищурилась и чуть скривила губы. Такое выражение можно толковать по-разному, но Художник выбрал верную трактовку. Девушку удивило, что он так долго не отводил взгляд, и она сочла это достойным крупицы уважения.

– Ну что? – произнес он. – Так и будем стоять весь день?

– Духи выбрали тебя, – сказала Юми, – и прислали ко мне. Хочется верить, что они не ошиблись. Подумать иначе – все равно что предположить, будто меня саму выбрали без причины, а это нелепо.

– Ладно, – ответил Художник. – Но я по-прежнему не понимаю, что от нас требуется.

– Нужно поговорить с ними. То есть ты должен их призвать. Я не могу этого сделать, поскольку не имею возможности прикасаться к предметам. Мы призовем их, и этого должно быть достаточно. Быть может, тогда наше вынужденное… знакомство прекратится.

– А если недостаточно?

– Все равно нужно их призвать. Добиться ответов. Духи, сформировавшиеся и направленные на служение, теряют способность говорить – или намеренно перестают. Но только что призванные обладают даром речи и отвечают, когда я их прошу. Если они нам не подскажут, то и никто не подскажет.

– Договорились, – согласился Художник, еще немного наклонясь.

– Договорились, – согласилась Юми, еще немного наклонясь.

Они как бы мерились самолюбием. Он еще чуть-чуть наклонился. Она тоже. Тогда он замер на волосок от нее и улыбнулся. Дальше двигаться было некуда.

Поэтому она вытянула шею и упрямо ткнулась в него носом.

Художника охватило тепло.

Понимание.

Он разделил ее разочарование, гнев, смятение.

Между ними установилась связь.

Страсть.

Они одновременно отшатнулись друг от друга, расплескивая воду. Художник тяжело задышал. Несправедливо, что…

– А-а-а! – выкрикнула Юми в небеса. – Что за несправедливость! Почему это так отвлекает?

Она посмотрела на Художника столь же пристально и погрузилась в воду по подбородок – укрылась, насколько было возможно. За все это время она ни разу не моргнула.

– Хватит пялиться, – буркнула девушка.

– Пялиться? – Художник с показным безразличием отвернулся. – На что? Юми, я не вижу ничего достойного моего внимания.

Тут ему стало стыдно, ведь он вовсе не был хамом. Он вышел из водоема, убеждая себя – несмотря на приливший к щекам румянец, – что ему все равно, смотрит Юми или нет. Чхэюн и Хванчжи принесли ему полотенца и чистую одежду.

– Обманщик, даже не думай снова свалиться в обморок! – прокричала сзади Юми. – У нас сегодня много работы!

Юми обескураживало, что после посещения множества городов она не могла вспомнить их названий. Она слуга народа Торио; разве не логично, что следует помнить, кому она помогала?

Но она почти не видела этих городов. Только их холодные источники (или бани, если источника в городе не было), святилища и ритуальные площадки. Посещенные места накладывались друг на друга в ее памяти. Порой она даже думала, что ее вновь и вновь привозят в один и тот же город, что ее кибитку водят кругами, пока она спит, создавая иллюзию переезда, и в конце концов останавливают там же, откуда начался путь.

Юми стыдилась таких мыслей, потому что места, где она вершила ритуал, были важны для тамошних жителей и даже уникальны. Взять хотя бы святилище, в котором сейчас под ее руководством преклонил колени Художник. Обычно святилища устраивали в садах с холодными камнями, чтобы цветы могли держаться как можно ниже к земле.

Это же находилось посреди фруктового сада. Деревья здесь парили, цепляясь друг за друга. Они были прикованы цепями, мешающими взлететь высоко, но позволяющими постоянно находиться в движении. Воздух был холоднее, чем нравилось Юми, а недостаток солнечного света, не способного пробиться сквозь кроны, напоминал ей о мире Художника. Впрочем, сумрак здесь был иного рода: рассеянный, а не абсолютный. Лучи радостно плясали в листве. Деревья были усыпаны фруктами. Церемония проходила в тишине.

Садовников попросили покинуть территорию, чтобы не мешать медитации йоки-хидзё, однако человеческая рука ощущалась повсюду. Опавшие плоды собирали, не позволяя им превратиться в липкую кашу. Люди трудились здесь регулярно.

Это означало, что жители города не беспрекословно соблюдали традицию, предписывающую размещать святилища вдали от часто посещаемых мест. Юми уже сталкивалась с подобным, и… бунтарская частица ее души одобряла такой подход. Местные хотели, чтобы святилище было под рукой, пока они работают. На крыше виднелись скульптуры, изображающие духов, созданные йоки-хидзё лишь для того, чтобы присматривать за садовниками и успокаивать их своим обликом.

И правда, почему бы людям не приспосабливать традиции под свои нужды?

Такие мысли были опасны – заметив ухоженные деревья и скульптуры на крыше святилища, Лиюнь сильно нахмурилась, но все же с поклоном удалилась, оставив йоки-хидзё наедине с молитвами.

– У этой женщины явно проблемы, – вздохнул Художник, когда Лиюнь удалилась.

– Не смей дурно о ней думать, – возразила Юми. – Лиюнь-ними – безупречная опекунша.

– С чего бы? – ответил Художник. – Я же ей в лицо этого не говорю.

– Думать такое тоже плохо, – сказала Юми. – Ты йоки-хидзё, ты выше подобных мыслей. Не только твои поступки должны быть чисты, но и разум, и душа.

– Но…

– Жалобы – удел малодушных. Выпрями спину! Поклонись!

– Я не йоки-хидзё.

– Сегодня – йоки-хидзё, – парировала Юми, обходя его по кругу, пока он опускался на колени посреди открытого святилища. – Если не хочешь и завтра ею быть, делай то, что не могу делать я. К тому же йоки-хидзё, не способную служить, ждут серьезные последствия. Наказания случаются редко, но мы рискуем спровоцировать Лиюнь на крайние меры. Если это произойдет, духам мы уже не поможем. Чтобы не застрять тут навсегда, следуй протоколу и выполняй все, что я требую.

Художник протяжно, разочарованно вздохнул.

– Ладно, – ответил он (низким стилем).

Юми кивнула. Во время омовения у нее зародилась догадка, почему духи прислали этого на вид бесполезного человека ей на замену. Она собиралась вскоре проверить свою гипотезу, но сперва – медитация.

– Итак, – сказала она, – тебе придется произнести молитвы. Поскольку ты новичок, ограничимся шестью сугубо необходимыми.

– Шестью? – переспросил Художник. – И надолго это?

– Полчаса, – ответила Юми. – Примерно.

– Полчаса молиться? Но…

– Ты домой хочешь или нет?

Он проворчал, но, когда Юми начала произносить молитвы, принялся их повторять. Девушка подумала, что ей тоже следует на всякий случай встать на колени, и опустилась рядом, склонив голову и сложив руки в почтительном жесте. Пусть Художник на нее ориентируется.

Что важнее в молитве – слова или искренность? Пусть духи примут его слова и ее искренность.

Полчаса пронеслись быстро; Юми прежде не приходилось ограничиваться шестью молитвами, и она опасалась, что этого недостаточно. Но ближе к концу Художник стонал так, будто она заставляла его совершать нечто омерзительное, например самому нести свой багаж. Он покачнулся, и Юми решила дать ему передышку, прежде чем приказать…

– Эй! – резко бросила она. – Не закрывай глаза.

– Ну хотя бы минуточку… – взмолился он, сонно моргая.

– Если уснешь, мы опять поменяемся!

– Откуда такая уверенность? – пробормотал он.