– Не трогай! – воскликнул Художник, хватая ее за руку.

Холод помчался прочь из тела Юми под воздействием сверхъестественного тепла; гусиная кожа мгновенно разгладилась, как покрывало при натягивании. Юми ахнула, затем слабо вздохнула, когда тепло заполнило ее целиком.

На этот раз Художник не спешил отдернуть руку. Он посмотрел на свои пальцы, тщетно пытавшиеся схватить запястье Юми. Вместо этого их кисти слились, и пульсирующий жар разогнал все мысли и чувства.

Наконец Художник убрал руку.

– Прости, – произнес он. – Но эту папку не трогай. Никогда.

– Почему?

– Потому что я так сказал! – рявкнул он. – Мой мир, мои правила. Не смей трогать. Ясно?

Юми кивнула.

– Хорошо. – Художник отступил. – Сегодня я научу тебя рисовать бамбук.

– Постой. – Юми нахмурилась. – На вашей планете растет бамбук?

– Конечно, – ответил Художник. – У вас он, что ли, тоже есть? Он ведь… не летает?

Юми помотала головой:

– Он растет там, где нет камней, а только земля. В холодных пустошах за границами обжигающего камня. Туда никогда не приходит тепло, поэтому лишь немногие отваживаются там жить. Но я видела бамбук и у холодных источников. – Она наморщила лоб. – А как ваши растения выживают без солнечного света?

– А зачем им солнечный свет? – недоуменно спросил Художник.

– Благодаря ему они… растут.

– Правда? – удивился он. – Значит, вот как вы существуете без хионных линий. В наших окрашенных городах есть большие поля, над которыми крест-накрест протянуты хионные линии; благодаря им растения развиваются.

Юми попробовала это представить. Значит, кроме Килахито есть и другие города? Как туда попасть? Казалось, город окружен непроницаемой тьмой.

Размышления Юми оставила на потом. Художник начал излагать тонкости рисования бамбука. Она по-прежнему не понимала, какое отношение имеет живопись к кошмарам. Неужели кошмары… боятся искусства?

Она не стала спрашивать. Если Художник захочет, сам объяснит. Пока что Юми решила стать прилежной ученицей и подать ему пример, как нужно себя вести. Не вставая с колен, она выполняла все его указания, выводила прямые линии кистью на бумаге, не перебивала и не задавала вопросов.

(Во многих культурных средах такое обучение считается самым лучшим. Меня это бесит. Оно максимально удобное для наставников, как будто учебный процесс служит исключительно их интересам.)

– Нужно почувствовать, как течет тушь, – объяснял Художник. – Смотри: сначала она черная, но чем дальше ты ведешь линию, тем светлее она становится и в конце концов вообще исчезает. Когда рисуешь, ты не просто воплощаешь на бумаге воображаемое тобой. Нужно видеть, чем тушь хочет стать. Ты…

Он сбился, и Юми вопросительно посмотрела на него.

– Не обращай внимания, – сказал он. – Сейчас покажу, как рисовать бамбук.

Художник несколько раз щелкнул пальцами рядом с одной из кистей и наконец смог получить ее копию. Не без труда он добыл души из бумаги и краски, уселся рядом с Юми и продемонстрировал свою особую технику рисования бамбука. Он весьма находчиво использовал естественные свойства туши, рисуя макушки стеблей более темными, середину – светлее, а внизу оставлял пятно, задерживая кисть на некоторое время. В его манере было нечто весьма органичное: как будто он не просто рисовал, а выращивал бамбук.

Художник повторил.

Затем еще.

И еще.

– Бамбук изобразить легко, – объяснил он. – И удобно, потому что можно просто запомнить принцип и рисовать достойные картины с минимальными усилиями.

– Поняла, – кивнула Юми. – Мне нравится, как все систематизировано. Но…

– Что? – спросил он.

– Ничего. – Юми потупила взгляд. – Я не должна задавать вопросов.

– Как я пойму, усвоен ли урок, если ты не будешь задавать вопросов?

Это было неправильно… но сейчас они находились в его мире. Следовали его правилам.

– На ритуальной площадке ты говорил, что в искусстве главное – эмоции, – сказала Юми. – Я не согласилась, и мне близка твоя манера рисования бамбука. Просто кажется странным, что ты говоришь о следовании принципам и рисовании без усилий. Наверное… я ожидала чего-то иного.

Художник посмотрел на душу листа, лежавшего перед ним. Вдруг она растворилась в воздухе, втянулась обратно в бумажное тело. Очевидно, он не мог удерживать души предметов долго. К счастью, хотя бы его одежда оставалась на месте… Юми прикрыла покрасневшее лицо.

– Не думай об этом, – сказал Художник, поднимаясь. – Просто повторяй то, что я тебе показал. Нарисуй бамбук тысячу раз, пока не сможешь делать это не задумываясь.

Юми кивнула и приступила к тренировке, но ее первые мазки оказались постыдно непропорциональными. Как у Художника получается так легко управляться с кистью?

Что ж, сделать тысячу рисунков она могла. На ее взгляд, это был лучший способ научиться. Она вжилась в роль прилежной ученицы, гордясь тем, что показывает хороший пример. Рисовала без возражений, пока не заболело запястье и не заныли колени. Но Юми молчала, не просила о перерыве. Ждала, когда Художник сам предложит.

Он не предлагал. Он с отсутствующим видом сидел на своем алтаре. Неужели не знает, что ему полагается контролировать ее работу?

Наконец их прервал очередной стук в дверь. Художник вышел из транса, посмотрел на Юми и заметил, что она буквально завалена бумажными листами.

– Юми, – сказал он (низким стилем), – ты еще рисуешь?

– Ты сказал нарисовать тысячу. У меня пока триста шестьдесят три.

Художник озадаченно приложил ладонь ко лбу. Снова постучали в дверь, и он жестом попросил Юми открыть. Та сочла это разрешением прервать занятие и подошла к двери. Чуть приотворила ее, чтобы гость не увидел, чем она занимается.

– Привет! – сказала Аканэ. – Ужинать пойдешь?

– Ох, – вырвалось у Юми.

В животе заурчало. Но в этот день она твердо решила обойтись рисовыми хлебцами и сухой лапшой. Художник показал, где хранились его запасы.

– Нет, спасибо.

– Юми, – Аканэ сложила руки и наклонилась, – ты весь день дома просидела?

– Ну… – промямлила Юми.

– Кто приезжает в Килахито, чтобы дома сидеть?! – воскликнула Аканэ. – Я такого не позволю!

Художник застонал.

– У нее привычка опекать, – тихо произнес он. – Гм… Скорее скажи ей, что у тебя учеба.

– Учеба? – переспросила Юми.

– А, ты еще не в старшей школе? Сильно младше Никаро? – спросила Аканэ.

– Скажи, что на три года. Но в текущий набор не прошла по возрасту.

– На три года, – ответила Юми, будучи уверенной, что не выглядит настолько младше. – Но в текущий набор не прошла по возрасту.

– Значит, у тебя экзамены через несколько месяцев, – сделала вывод Аканэ. – Это пустяки, кто бы что ни говорил. – Она поерзала. – Принесу тебе лапши. Только смотри не перетрудись, ладно?

Юми низко поклонилась, довольная, что отвязалась от Аканэ.

– В чем сейчас заключалась моя ложь? – спросила она, закрыв дверь.

– Среднюю школу оканчивают в шестнадцать-семнадцать лет, – объяснил Художник, – и сдают экзамены, чтобы поступить в старшую для профессионального обучения. Тут это считается очень важным. Несколько месяцев перед экзаменами подростки учатся по многу часов в день. Это хорошее оправдание, чтобы Аканэ не начала тебя повсюду таскать.

Юми понимающе кивнула, но все равно мысленно поблагодарила Аканэ за предложение принести нормальной еды. Затем вновь опустилась на колени и взялась за кисть.

– Юми, – одернул ее Художник, – ты не хочешь отдохнуть?

– Только если ты предложишь, мастер. – Она отвесила земной поклон.

Художник едва не расхохотался.

– Мастер? Я что, похож на мастера?

– Ты выполняешь эту роль, – не поднимая головы, ответила Юми.

– Подожди, – сказал он. – Если бы я не предложил отдохнуть, ты бы так и рисовала дальше? До каких пор? До потери сознания?

– Если бы того требовало мое обучение.

– И… ты бы выполнила все, о чем я попросил?

– Если это поможет мне натренироваться.