— 'Я пущенная стрела,
Нет зла в моём сердце, но
Кто-то должен будет упасть,
Кто-то должен будет упасть,
Кто-то должен будет упасть… всё равно…'
Дальше следовал спуск стрелы с тетивы и болезненное падение какой-то чёрной тени в балахоне.
— «Маверик со своим помощником, личность которого удалось установить следствию — это оказался ещё один наёмник, преступник, разыскиваемый и заочно приговорённый к казни в шести странах мира, Джеймс Ньюпорт, Одарённый Воздуха в Ранге Ратника, ждал внизу, не заходя в ресторан. Да ему этого и не требовалось, ведь он, как Одарённый Разума в ранге Вой, способен брать людей под контроль на расстоянии до четырёх сотен метров без непосредственного зрительного контакта».
— «Вот он и взял под контроль Алину, сидящую в комнате вместе с Юрием. Взял её под контроль и заставил стрелять в него, рассчитывая убить сначала его, а потом заставить её совершить самоубийство, разыграв сцену ревности для создания ещё большего скандала».
— «Алина промахнулась. А дальше… дальнейшую сцену, за последнюю неделю, прокрутили, пожалуй, по всем телевизионным каналам. И не по одному разу. Но, всё же, давайте посмотрим это ещё раз», — произнёс ведущий и кадр сменился.
Теперь снова был ресторан, камера, снимающая это видео, была направлена точно на окно. Хорошая камера, профессиональная, закреплённая на хорошем штативе. Качество этой съёмки не шло ни в какое сравнение с качеством предыдущих «служебных» плёнок.
В следующий момент окно взорвалось облаком осколков, из него вылетел сначала стул, а затем и сгруппировавшийся человек с бесстрастно-пугающим лицом. Да-да, бывает и такое. Это, когда вроде бы оно совершенно спокойно, не дёргается ни одна мимическая мышца, нет ни улыбки, ни оскала, ни морщин или ещё чего-то в таком роде, но ты смотришь на это лицо и совершенно точно понимаешь, что тот, чьё оно, пряма сейчас будет тебя убивать. Быстро, безжалостно, возможно, жестоко.
Стало понятно, что съёмка замедлена. Сильно замедлена. Почти что покадровая. И только поэтому возможно было рассмотреть такие подробности, как выражение лица летящего человека, его одежду и позу.
Человек медленно снижался по баллистической траектории, одновременно с тем, занося руку для удара. Потом последовал непосредственно сам удар всей массой этого человека, через локоть, в задранное кверху лицо другого человека, стоявшего внизу, на тротуаре, слегка в стороне от остальной журналистской толпы.
В замедленном показе было видно и сам удар, и то, как смялись нос с переносицей под тяжестью локтя, и то, как неестественно дёрнулась и «сложилась» его шея, и то, как уже тело, а не живой человек, упало на асфальт, ударилось об него, как раскололся затылок, как брызнула оттуда кровь.
Как нанёсший удар человек сгруппировался, мягко и пружинисто коснулся асфальта обеими ногами, как прокатился по нему, как вновь оказался на ногах и уже рядом с телом. Как быстро и бесстрастно проверил, есть ли там признаки жизни.
Как повернулся в сторону, что-то там увидел. Как округлились его губы в каком-то слове.
Быстрое переключение на другую камеру, которая показывает то, что увидел прыгун. Точнее, кого. Девушку, вышедшую недавно из дорогой машины и теперь подходившую к толпе журналистов, которых тоже хорошо было видно с их камерами и фотоаппаратами.
Затем «серп» искажений воздуха, падающие тела. Снова переключение камеры на прыгуна, который как раз вытащил пистолет и нож. Рывок прыгуна вперёд, с одновременной пальбой из пистолета. Точнее, сначала было движение досыла патрона в патронник, а после рывок и стрельба…
В общем, всё то, что я тогда сделал. Только не «от первого лица», а со стороны. Склеенное из кадров съёмки разных камер, благо (для монтажёров) их там было много.
В замедленном виде это всё смотрелось… красиво. Страшно, но красиво. Хотя, конечно, особенно сочные детали, вроде плещущей крови и отлетающих частей тел журналистов, были «замылены» и, по большей части, вырезаны вовсе. Перед авторами ведь не стояло задачи показать «мясо», «жесть» и «натуру». Перед ними стояла задача показать… меня. И они показали. Так показали, что у меня самого холодные мурашки по спине пошли.
Сюжет закончился на той самой сцене, как меня уводят наверх, поддерживая под плечи, сразу две красивых девушки. Яркий момент.
Ведущий там что-то ещё говорил, но я особо не вслушивался. Я смотрел на отца. Тот смотрел в телевизор. Внезапно я вздрогнул от того, что услышал его голос… из телевизора. Резко повернулся.
Там на экране, в своём кабинете сидел за своим столом Князь. И он говорил, пронзительно глядя точно в камеру, настолько пронзительно, что давил даже через посредство телевизора. Ну, он так умеет. Он вообще, очень внушительный и давящий человек.
— «Мой сын — не слабак», — произнёс Князь. — «И никогда им не был. Юрий поклялся отомстить и сделал это».
Последовала достаточно долгая пауза. Потом он продолжил.
— «Вы не поняли его песню. „Стрела“ — это не про обиду на Род или Власть. „Стрела“ — это песня воина, идущего на бой».
Потом ещё одна пауза. Чуть поменьше предыдущей.
— «Кровь — вода… чья кровь вода для воина, идущего в бой? Своя или…»
Снова пауза.
— «Я всё сказал», — добавил он после паузы. И ролик уже действительно завершился. Завершился он тем, что на экране появились последовательно две пары фотографий. Сначала живого и мёртвого Воздушника, под которыми, словно титры, медленно проползли имена и фамилии всех убитых им, когда-либо, людей. Не только телохранителя Мари и тех журналистов, но, видимо, и тех, кого он убил раньше, в других местах, так как список был внушительный.
А потом была пара фотографий Маверика. Тоже: живого и мёртвого. И вот под этой парой список был в несколько раз длинней. Даже, притом, что прокручивался он быстрее, заняло это несколько минут.
Что ж, красочное, очень наглядное завершение сильного сюжета. Снимаю шляпу перед режиссёром.
Дождавшись, теперь уже действительно окончания, я повернулся к отцу.
— Не только тебе плюнули в лицо, сынок, — веско ответил он на повисший в воздухе, но не высказанный вопрос. — И не только ты должен был ответить. Публично. За весь Род.
После чего, отец переключил канал на «Муз-тв», встал с кресла и вышел.
А там, как раз закончилась говорильня ведущего и включился мой клип… Хотя, какой, к сахару, мой? От моего там осталась только музыка, слова, голос и периодические небольшие вставки меня самого, кривляющегося у микрофона. Всё остальное — нарезка кадров из только что увиденной передачи. Очень талантливо сделанная нарезка.
— 'Ты открывал ночь, всё, что могли позволить
Маски срывал прочь, душу держал в неволе
Пусть на щеке кровь, ты свалишь на помаду
К чёрту барьер слов — ангелу слов не надо
А мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы
Тёмные твари, и сорваны планки, но
Если нас спросят, чего мы хотели бы
Мы бы взлетели, мы бы взлетели
Мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы
Там, на пожаре, утратили ранги мы
Нету к таким ни любви, ни доверия
Люди глядят на наличие перьев
Мы не ангелы, парень
Сотни чужих крыш — что ты искал там, парень
Ты так давно спишь, слишком давно для твари
Может, пора вниз, там, где ты дышишь телом
Брось свой пустой лист — твари не ходят в белом
А мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы
Тёмные твари, и сорваны планки, но
Если нас спросят, чего мы хотели бы
Мы бы взлетели, мы бы взлетели
Мы не ангелы, парень, нет, мы не ангелы
Там, на пожаре, утратили ранги мы
Нету к таким ни любви, ни доверия
Люди глядят на наличие перьев
Мы не ангелы, парень
А мы не ангелы, паре-е-е-ень…'
Тут было всё: и поворот моей головы после момента убийства Воздушника, где на мою щёку попала пара капель крови с ножа, выдернутого из его глаза, которую я машинально стёр левой рукой, освободившейся от бесполезного уже пистолета. Стёр и, так же машинально глянул на кисть руки. Тут и пожар был: кадры момента взрыва бензовоза издалека и кадры приехавших специальных служб, на которых мы с братом вытаскиваем Сумерского из огненного ада, в который превратился Пражский сквер.
