Я вздрогнул и дёрнулся. Осознав, что чуть не упал. Видно, откат догнал. Или перенапряжение. Расслабился слишком резко.

Чуть не упал. И упал бы… если бы меня не поймали.

Я повернул голову в одну, потом в другую сторону.

Под одно плечо меня поддерживала подбежавшая Мари… а под другое Алина.

И вспышки камер. Вспышки, вспышки, вспышки…

Хм, ну, что сказать? Всё логично, всё, как полагается — «Победитель получает всё!».

«Раненого героя», «под белы рученьки» две спасённые девы отконвоировали назад в ресторан. Правда, это было моим волевым решением, а не их. Их мнения разделились: Алина хотела немедленно увезти меня на своей машине к себе домой, подальше от камер и фотоаппаратов журналистской братии. Подальше от всего… этого, лежащего и растекающегося по асфальту под ногами собравшихся и не спешащих расходиться «акул пера», к которым ещё и зеваки начинали присоединяться. А Мари, наперекор ей, следуя своей, в общем-то, правильной логике, хотела утащить меня в Кремль, о чём тихо сообщила мне, как, до этого, своё мнение сообщила Алина. Вот только, в логике Мари имелся один изъян, о котором она как-то не догадалась подумать: машина была, но водителя больше не было. Трудно оставаться дееспособным водителем, когда тебе отрубают голову воздушным лезвием. Ну, примерно так же, как и эффективным телохранителем. Указывать, правда, на это обстоятельство, никто не счёл нужным.

Мари… она и так была бледная. Старалась держать голову прямо, поменьше смотреть вниз, под ноги. Вдыхать только очень поверхностно и исключительно через рот — правильная тактика для человека, не имеющего достаточного практического опыта общения с трупами и смертью.

Хотя, будет неверным сказать, что такого опыта у неё не было совсем — Княжеская семья, как никак… нет в такой семье права и возможности упустить этот момент в образовании своих детей, не важно какого пола. Посещение боен и моргов для Княжеских отпрысков было обязательным элементом воспитания. Его проходил я. Его проходила и Мари. Я знаю об этом точно, так как до четырнадцати мы достаточно часто с ней общались, своими эмоциями с впечатлениями со мной девочка делилась. Как и я с ней.

Однако, позволить себе показать слабость перед камерами для нас было недопустимо. Точно так же недопустимо, как и устраивать споры. Понимали это все трое.

Поэтому, выслушав оба их тихих предложения, я властно и решительно, но так же тихо, заявил им обеим сразу: «Наверх!», и даже попытался отстраниться, чтобы пойти самостоятельно. Последнего, правда, мне сделать, понятное дело, не дали. Но и спорить не решились. Не та ситуация. Не то место, и не то время.

Так что, от взглядов и фотоаппаратов, мы с девчонками укрылись в здании. На том самом арендованном ранее втором этаже. Где меня усадили-сгрузили на диван перед простреленным телевизором, рядом с чудом уцелевшим и устоявшим на месте столом.

Чувствовал я себя уже, на удивление, сносно. Словно бы и не прыгал только что со второго этажа, не катался по асфальту с битыми стёклами и не дрался с Одарённым неизвестного мне Ранга. Синяки были. И царапины были. Но, серьёзных порезов, к счастью, не было. Как и переломов с сильными растяжениями. Ну, ещё чувствовалась во всём теле некая «забитость». Ощущение, которое бывает в мышцах после их очень качественной проработке на целевой тренировке. Когда ты идёшь к раздевалке, и у тебя, вроде бы, ещё ничего не болит, но ноги или руки, в зависимости от того, что именно прокачивал, прям ватные. Поднимаются трудно, двигаются неточно, подгибаются, подрагивают, не слушаются.

Вот только, сейчас было это не с отдельными частями тела, а со всем сразу. Блин, да у меня даже веки, уши и пальцы ног именно так чувствовались! Перенапряжёнными. Челюсть едва ворочалась. Дышать тяжело было… классное ощущение! Не представляю, как такого на обычной тренировке добиться можно. Как же у меня всё завтра-послезавтра болеть будет…

Однако, сперва дело, состояние потом. А дело было одно: найти мой телефон и вызвать СБ Долгоруких. Именно они должны были прибыть на место преступления первыми. А я почему-то был уверен, что журналюги снаружи, даже в полицию позвонить не догадались. Им ведь подобное действие и в голову-то не придёт. Для них же важнее всего сенсация! А сенсация — вот она: кишками и кровавыми лужами расползается под ногами, доказывая, насколько в действительности опасна профессия репортёра… светской хроники.

Мы поднялись наверх быстро. Всё ж, не настолько я был слаб, как могло показаться в первый момент. И стоять, и ходить, и по ступенькам подниматься мог вполне себе самостоятельно.

Мой телефон, по моей просьбе, принялась искать Алина. Мари просто достала свой и протянула мне. Это оказалось быстрее. А номер Мамонта я помнил наизусть — удосужился-таки выучить после происшествия в «петле».

— Борис Аркадьевич? — после окончания длинных гудков и установления связи, подал голос я.

— Юра, ты? — удивился и напрягся собеседник на той стороне. — Где Маша? Что с ней?

— Мари в порядке, рядом со мной.

— Хорошо, Юр, как раз хотел тебя предупредить: Маверик и Семёнова бежали из-под стражи во время пересылки их из Москвы в Петроград…

— Уже знаю, — поморщился я. Что-то моё отношение к Борису Аркадьевичу и ко всей его службе, с каждым новым поводом для общения, сползает всё больше и больше к уровню отношения писателя к его Полиции в его мире. То есть, к тому уровню, когда обращаешься к ним только для того, чтобы зафиксировать факт правонарушения и не остаться крайним, а не в надежде, что преступление будет раскрыто, украденное найдено или «зло будет наказано». Только зафиксировать факт. В решении же самих проблем — надеяться только на себя. — Маверик лежит внизу, на тротуаре. Вместе с ещё шестью трупами. Высылайте людей. Пишите адрес… — и я продиктовал ему название улицы с номером дома, благо неплохо их помнил, так как сам добирался сюда на такси. Борис Аркадьевич переспрашивать не стал. Коротко сказал: «Еду», велел оставаться на месте и отключился.

Алина как раз отыскала мой телефон и теперь протягивала его мне. Причём, на нём, прошлый вызов ещё не был окончен! «Разговор» всё ещё продолжался. Получается, Перельман так и не «бросил трубку»?

— Алё? Пётр Моисеевич? — взяв аппарат в руки и приложив его к уху, произнёс я.

— Юра? Ты выжил? — раздался взволнованный голос старого музыканта.

— Очередной раз, — улыбнулся сам себе я. Не уверен, что голос мой передал эту улыбку. Она была и горькая, и саркастическая, и весёлая одновременно. При этом, в тоне моём проскользнули и нотки искренней теплоты, обращённой к этому человеку.

— Хм, судя по ответу, вам стрельба, прерывающая разговор не в новинку? — хмыкнул мой собеседник. Причём, с явным облегчением, которого и не пытался скрыть.

— Пожалуй, — отозвался я. — А почему вы всё ещё на связи? Почему не едете в СБ?

— Молодой человек, — видимо, окончательно определился с тем, как ко мне обращаться старый Профессор. Не то, чтобы я был против обращения к себе с его стороны на «ты» и по имени, но, похоже, ему самому так было проще чисто психологически. Всё ж, мальчик, которого он гонял деревяной линейкой, вырос. И мальчик этот — сын Князя. — Когда слышишь выстрелы в телефонном разговоре, трубку бросать не следует. Наоборот, надо включать запись разговора и ждать развязки — так беседовать потом с представителями компетентных органов будет гораздо спокойнее, — поучительным тоном проговорил он. Мне прямо так и представилось сразу его лицо и указательный палец, которым он качает рядом с этим лицом.

— О как? — подивился я такому ответу. — А вы, оказывается, мудрый человек, Пётр Моисеевич!

— Неожиданно услышать такую характеристику, но не скажу, что не приятно.

— Пётр Моисеевич, — убрал всё веселье я. — Надеюсь, вы уже собрались?

— Да, конечно, — коротко и тоже серьёзно ответил он.