— Это всегда так приятно после долгой зимы, — я обдумываю метафору нашей жизни, когда заканчиваю наносить солнцезащитный крем на грудь. Мои руки прикрыты, поэтому я наклоняюсь, чтобы нанести излишки на ее бледную кожу. — Ты сгоришь, если не намажешься снова.

Хана быстро садится, заслоняясь от меня рукой и смеясь.

— Ладно, курица-наседка, я сама.

Я передаю ей бутылку, а сам откидываюсь в шезлонге, который поставила рядом с ней. На ней крошечное бикини из белого кружева, которое всего на несколько оттенков темнее ее бледной кожи.

В отличие от нее, моя оливковая кожа уже приобрела бронзовый оттенок. Тем не менее, на мне широкополая шляпа, и я с ног до головы покрыта солнцезащитным кремом в своем черном купальнике с высокой талией.

— Посмотри на меня, Хана! — кричит Пеппер, размахивая рукой так сильно, что чуть не теряет равновесие. Моя сестра разражается хохотом, когда маленькая девочка поднимает одну из гигантских водных лыж, крича:

— Одна рука и одна нога!

Хана роняет солнцезащитный крем и хватает с полотенца фотоаппарат, делая снимки.

— Сделай это снова! — кричит она, и я ухмыляюсь, наблюдая за ними.

Хатч согласился отказаться от своего суждения о том, что моя сестра оказывает «дурное влияние», при условии, что я пообещаю приглядывать за проведением свободного времени Ханы. Пока все хорошо.

— Она потрясающая. Чистый восторг, — Хана смотрит в свою камеру, просматривая снимки. — Я никогда не встречала ребенка, который был бы настолько спортивным. Как будто она может все.

— Мне нравится, как вы близки.

Я молчу, наблюдая за тем, как Хана поднимает аппарат и делает новые снимки мужчин в лодке и маленькой девочки, погружающейся в воду, когда они замедляют ход.

— Она действительно смотрит на тебя с уважением.

— Я не знаю, правда ли это. — Темно-синие глаза смотрят на меня, а затем возвращаются к камере. — У нас много общего. Мы обе потеряли родителей, когда были маленькими. Мы обе из супербогатых семей…

— Это еще далеко не все. Пеппер ходит в государственную школу, она пачкается, и никогда не была в Нью-Йорке.

— Она также очень внимательная и чувствительная. Только потому, что она игривая, люди не понимают, что ее тоже можно обидеть.

Ее голос тих, и у меня щемит в груди. Я знаю, что Хана чувствительна. Я вижу это в ее творчестве, и знаю, что именно это провоцирует ее саморазрушительное поведение.

— В ее возрасте тебе было очень больно, — говорю это тихо, словно подхожу к раненому животному, ожидая, вступит ли она в разговор или замкнется, как обычно.

К моему удивлению, Хана отвечает.

— Я была немного старше ее.

— Ненамного, — я колеблюсь, надеясь, что не слишком давлю. — Мне жаль, что меня не было рядом, чтобы остановить его.

— Никто не мог остановить его. Он был сильнее всех, — Хана откидывается назад, опуская камеру.

Ее слова вызывают в памяти образ маленького ребенка, маленькой девочки, которой темный монстр говорит, что она никогда от него не убежит, и никто не сможет ее спасти.

— Кто-то был сильнее его. Теперь его нет, — я изучаю ее глаза, закрытые за темными очками, и она не вздрагивает.

Она спокойна, как озеро перед тем, как мы спустили лодку на воду и потревожили воды.

— Хана? — Ее темные глаза медленно открываются и поворачиваются ко мне, слишком широкие, слишком круглые.

Но она ничем не выдает себя.

— Одним хищником меньше.

Лодка подплывает, а я все еще наблюдаю за Ханой в поисках любой эмоции — страха, нерешительности, удовлетворения. Но ничего не вижу.

— Кто готов съесть бургер? — зовет Дирк, направляя их ближе к пирсу, пока Хатч тянется к столбу, чтобы накинуть веревку.

— Я, я, яяяяяя! — громко произносит Пеппер, и Хана отворачивается.

— Ты всегда голодная! — на лице моей сестры появляется широкая улыбка, и она вскакивает, чтобы схватить Пеппер за руку, когда та перепрыгивает на деревянные доски.

Я медленно выдыхаю, разочарованная тем, что мы были так близко. Затем мой взгляд скользит по изгибам мышц Хатча, когда он привязывает лодку. Он в плавках и футболке, и я представляю, как мы плаваем в озере, наши тела скользят друг по другу в прохладной воде, плавки сползают ниже, купальник исчезает…

Хатч поднимает глаза на меня, и злая ухмылка кривит его губы. Он запрыгивает на пирс и направляется прямо к тому месту, где я сижу, кладет обе руки на подлокотники моего кресла и наклоняется ближе.

— Тебе лучше перестать так на меня смотреть, иначе мне придется отвести тебя в укромное местечко.

— Я готова, когда ты будешь готов.

Хатч наклоняется ближе, прижимается своими губами к моим и давая мне почувствовать вкус его языка. Он соленый и пахнет кокосом от солнцезащитного крема, и я тянусь вверх, чтобы провести рукой по его обросшим щекам.

— Так, народ, держите себя в руках. — поддразнивает нас Дирк, проходя мимо нас по пирсу.

Рассмеявшись, Хатч тянется к моим рукам, выпрямляясь. Я позволяю ему подтянуть себя, хватаю со стула белую хлопковую накидку и иду за ним туда, где Шрам уже жарит гамбургеры на одном из открытых грилей возле зоны для пикников.

— Тихий, но смертоносный, — поддразниваю я, держа Хатча за руку, пока мы приближаемся к группе.

— Все это правда, но я бы доверил ему свою жизнь.

— Я пытаюсь решить, доверю ли я ему свою сестру.

Хана отходит в сторону, держа Пеппер за руку, а Шрам протягивает им две бумажные тарелки с толстыми котлетами для гамбургеров на булочках. Хана смотрит на еду, и у меня сжимается горло, вспоминая ее беспорядочное питание.

— Я приготовил это для тебя. — Низкий голос Шрама привлекает внимание Ханы, и ее губы напрягаются, прежде чем расплыться в осторожной улыбке.

— Спасибо, — она смотрит на возвышающегося над ней мужчину-зверя.

Он легонько касается ее предплечья.

— Я присоединюсь к тебе через минуту.

— Выглядит ВЕЛИКОЛЕПНО! — кричит Пеппер, направляясь туда, где Дирк расставляет приправы на деревянном столе.

Он протягивает ей безалкогольный напиток, прежде чем открутить крышку с бутылки «Abita Amber» и сделать большой глоток. (прим. Abita — янтарное светлое пиво)

— Это может быть идеальный день.

Шрам смотрит на нас, и от его волчьих глаз у меня замирает сердце. Он действительно пугающий. Он на несколько дюймов выше Хатча, но стройнее. Его тело длинное, худое, с покрытыми чернилами мышцами.

— Бургер или хот-дог? — Хатч бросает взгляд на столы для пикника и обращается к Дирку. — Коул слоу?

— А то! — Его брат поднимает пластиковый контейнер.

— Дай нам пару сосисок, — подмигивает мне Хатч. — Я сделаю тебе хот-дог в южном стиле.

— Это не по-южному, если в нем нет чили! — я слегка пихаю его руку, и он поднимает брови.

— Послушать тебя, так ты много знаешь.

— Ты ведешь себя так, будто я никогда здесь не была. Я знаю, как приготовить хот-дог из Южной Каролины.

Подняв обе руки, Хатч одаривает меня белоснежной улыбкой.

— Что будет леди?

На этот раз я подмигиваю ему.

— Нам, пожалуйста, пару хот-догов. Только не называй их «по-южному».

— Да, мэм, — Хатч негромко хихикает, и от этого у меня сжимается живот.

У меня еще не было возможности увидеть его игривую сторону. Это сексуально, и желанная передышка от напряжения последних нескольких недель.

Шрам кладет две красные сосиски на булочки и протягивает их. Хатч колеблется, и здоровяк усмехается, прежде чем положить один хот-дог на его тарелку.

— На минуту я подумал, что ты пытаешься посадить меня на диету.

— Твои штаны все еще впору, — язвит Шрам.

— А если бы не сидели, что бы было? — Хатч встает в полный рост.

— Ты был бы слишком велик для своих штанишек. — Голос у Шрама низкий и хриплый, с легким акцентом.

Хатч хихикает.

— Засранец.

Наблюдая за тем, как они общаются, словно братья, у меня возникает множество вопросов, особенно когда я поворачиваюсь и вижу, что моя сестра смотрит на нас, откусывая от своего огромного гамбургера.