Она оставила его, не взглянув ему в лицо, и пошла дальше по прогалине. В следующий раз она не будет такой скаредной. Он подарил ей амулет, окликал ее из кузни, привел в старую шахту и чуть ли не напрямик сказал, что старый рисунок предсказывал семью, которую они когда-нибудь создадут. А Набожа была отвратительно скупа.

Она вернулась к действительности как раз в тот момент, когда мотыга Арка обрушилась на очередной ком.

— Пойдем к Пределу? — предложил он. Голос его звучал почти равнодушно, словно эта мысль случайно пришла ему в голову.

Она хотела забраться на Предел с Арком, увидеть все, что доступно взору, с того единственного места, откуда удалось заглянуть за границы Черного озера. Но мать собиралась делать сыр, и ей требовалась помощь. А еще нужно смолоть зерно в муку, нарезать соломы, чтобы починить протечку в крыше. Да еще накопать сального корня: его высушат, истолкут, смешают с горячим воском и приготовят целебную мазь для заживления нарывов на руках и губах деревенских детишек. Напасть невеликая, однако Набоже нельзя пренебрегать обязанностями ученицы знахарки Черного озера.

Она знала все хвори деревенских: больные десны Старого Плотника, заворот кишок Старого Дубильщика, слабое сердце Старого Охотника; у одной работницы — спазмы при кровях, у другой — бессонница. Набожа лечила и исправляла, и плакала, когда могла предложить лишь отвар душистой фиалки. Ее хвалили, а порой и вознаграждали за бескорыстие и мастерство в приготовлении чудотворных снадобий Матери-Земли. Выхаживая мастерового с Черного озера, она могла получить в подарок кусок кожи, охапку немытой шерсти. От работниц ей доставались только благословения, поклоны, восхищение.

— Мне нужно накопать сального корня, — сказала она Арку, надеясь, что он заметит ее искреннее сожаление.

Большой волосатый лист. Пурпурный цветок.

— Вроде кубка, — кивнула она, удивленная, что ему известно это растение. Но почему нет, при его-то приметливости?

— Я знаю хорошее местечко, — заметил Арк.

Он свернул на тропинку, что вела к болотам. Ей нравилось, как легко он ступает, почти не тревожа лесную подстилку, и как проводит рукой по растущим вокруг высоким травам: их опушенные колоски скользили по его ладоням, по мозолям, оставленным мотыгой. Набоже представилось, как его ласковые руки опускаются с ее щек на шею.

Могла бы она сказать, кто ей больше нравится: Молодой Кузнец или Арк?

Это зависело от того, кто находился ближе, от того, какие особенные события она недавно перебирала в памяти. Она могла бы назвать Арка, когда думала о душистых фиалках или о дрожи, пробирающей ее при звуках песни снегиря. Но когда Набожа думала об амулете или о том, как стояла на коленях у стены старой шахты, дороже ей казался Молодой Кузнец. И снова ее тянуло к Арку, когда она вспоминала золотые завитки на его животе. А думая о глазах, опушенных густыми ресницами, опять выбирала Молодого Кузнеца. О, эти долгие часы, проведенные в раздумьях!

Набожа перечисляла про себя травы, росшие вдоль тропинки. Ее знание об окружающем изобилии расцвело три года назад, когда ей было всего десять. Тогда она потихоньку пристроилась в ученицы к древней старухе по прозванию Карга, которая принимала младенцев и выводила бородавки у жителей Черного озера, которая знала, что женщина с кровями не должна брать мед из сот. Дружба их началась в тот момент, когда Карга решительно встала на пути Набожи, загородив узкий проход между прогалиной и болотом.

— Что ты ищешь, дитя? — спросила Карга. Голос ее напоминал скрежет кремня о кресало. Ему под стать были сморщенное лицо и глаза с редкими ресницами.

— Крапиву собираю, — ответила Набожа, почтительно отступая перед старой женщиной.

— Ничего не найдешь у самой тропинки. Все уже оборвано.

Карга сдернула горсть желтых цветков с тонкого стебля и сунула в висящий на плече мешок.

— Кровяной корень, — пояснила она, принимаясь рыться в земле толстыми и загнутыми, как когти, ногтями. — Хорош от расстройства кишок. — Она вытащила из почвы толстый корень и разломила пополам: мякоть точила красный сок.

— Краску готовлю для старшей дочки Старого Охотника, — сказала Карга. — Дубильщик зайца ободрал, а Рыжаве вынь да положь шапку красную.

Очень немногие на Черном озере красили шерсть, а кожу — и вовсе никто. Цвет не давал ни дополнительных сил, ни тепла, зато приходилось собирать травы, готовить краску, таскать дрова и воду для котла. И все-таки Рыжава позволяла себе прихоти вроде красной шапочки, а Старый Охотник был склонен баловать свое потомство.

— Обрезки мне отдадут, за труды, — добавила Карга. Она подняла ногу, вытянула лодыжку и, красуясь, повертела ступней, словно та была обтянута тонко выделанной кожей, а не разномастными кусочками шкур. — Зашнурую на ногах красную обувку.

Карга наденет красную обувку, а Рыжава скрестит на груди руки и фыркнет. Однако Набожа не осмелилась на улыбку.

Старуха наклонилась поближе:

— Ты получила это имя, потому что славишь Мать-Землю.

Набожа вздернула подбородок, довольная тем, что даже Карга знает о ее благочестии.

— Чудотворная сила Матери-Земли — доброе дело, — продолжала знахарка. — В деревне будет нужен человек, чтобы готовить целебные снадобья, когда я уйду.

— Ты куда-то уходишь?

— Пока нет, — усмехнулась Карга. — Но ты должна многому научиться.

Набоже понравилась эта мысль: все же лучше, чем быть только работницей, умеющей лишь сеять и жать и ничего не знающей о мире. И ей было приятно думать, что однажды болотники станут называть ее щедрой и мудрой. К тому же знание чудесной силы Матери-Земли может пригодиться ей самой. Вдруг однажды она тоже, как Карга, станет выменивать на кожу краску из кровяного корня?

В знак согласия девочка едва заметно опустила подбородок.

— Я стара, — сказала Карга. — Мы начнем сегодня.

Набожа и Арк брели по лесу. Тропинка у них под ногами была хорошо утоптана теми, кто ходил к гати, на Черное озеро: помыться, отколотить белье, а порой и просто найти умиротворение в столь благословенном месте. На болоте торф и тростник земного бытия соприкасались с туманом и тайнами богов, с тенями и шепотами тех, кто уже отправился в Другой мир — место, где нет ни голода, ни нужды, ни тревог. На болото шли бесплодные, лишенные покоя, убитые горем, хворые. Кроме слез, они роняли в озерную заводь жертвенные дары: красивые камни и керамические сосуды, грубо вылепленные из глины фигурки, изображающие крошечного нерожденного младенца, или глаз, зрящий отныне только сумрак.

Они подошли к гати, и Арк указал на заросли сального корня неподалеку, а также на упавшее бревно и камни, по которым можно было пройти, не испачкав ног в самых топких местах. Он подал Набоже руку, сильную и сухощавую: сплошь мускулы, жилы да кости. Жест привычный: не однажды Арк поддерживал ее, когда они спускались по склону, осклизлому от дождя, или взбирались по отвесным участкам. Но с того праздника он не прикасался к Набоже, ибо она не объявила о своем намерении взять его в супруги. Да, с того самого вечера они бывали вместе лишь в полях, и все же он всегда помогал ей встать с низкого камня, на который они усаживались напиться воды и утереть пот со лба. К чему раздумывать, если Набожа прежде сотни раз брала его за руку, которую он сейчас ей снова протягивает? Набожа не стала раздумывать. И Арк крепко сжал ее пальцы, словно опасаясь, что рука может выскользнуть.

Пробираться через топь было нелегко — может быть, именно поэтому он протянул Набоже руку? Но даже когда они вышли на сухой, ровный клочок крепко утоптанной земли, хватка Арка не ослабла. Ладонь Набожи сделалась влажной, но он не выпустил ее, а сжал еще крепче. Затем их пальцы переплелись, и Набожа, поддавшись искушению, погладила его по запястью большим пальцем.

Сальный корень рос крупной куртиной. Дюжина стеблей высотой до колена гнулась под тяжестью пурпурных цветков, полностью раскрытых на вершине завитка, и бутонов, все еще заключенных в чашелистики у его основания. Казалось чудом, что цветки расположились на стебле в точном порядке: от зеленых, незрелых, до пурпурных, уже развернувших лепестки.