— Или его ввели в заблуждение, и он поспособствовал настоящему преступлению. Поэтому и отказался от сана позднее, — предположил Дэвид.

— Разве что миссис Хьюз сможет что-то рассказать. Вот если бы мы могли поговорить с ней!

— С ней собрался поговорить Годдард, только вряд ли его интересует вся эта безумная история с детьми.

— Раз он согласился допросить её, то всё же интересует, — сказала Айрис. Она надеялась, что её усилия не пропали даром: она день за днём повторяла, что черновик и упомянутые в нём усыновление и тайна могут быть связаны с убийством леди Клементины.

— А что вы думаете? — Дэвид отошёл от окна и сел в кресло напротив Айрис. — Я пытаюсь соединить в голове всё, что знаю… Её ссору с кем-то, усыновление, черновик, письмо отца в кармане… Господи, о чём я говорю?! Я пока не мог уместить в голове даже то, что она поменяла детей. И я… Я не совсем тот, кем себя считал. То есть, тот, но в детстве я рос в другой семье, отзывался на другое имя… Это как узнать, что тебя усыновили, но не совсем. Вчера было ещё хуже, я просто метался по комнате и не мог понять, как я вообще оказался в такой ситуации, что мне делать теперь…

— Но ведь ничего не закончилось, — сказала Айрис.

— Да. К сожалению, да, — вынужден был признать Дэвид, снова поднимаясь с кресла. — Руперт захочет вернуть себе своё настоящее имя. Он уверен, что он — настоящий Вентворт. Уж увереннее меня точно… Я просто не знаю, чему верить! И во что бы я ни верил, у него есть доказательства, а у меня… У меня ничего нет.

— Кроме моих выводов, которые ничего не значат, — печально добавила Айрис. — Но зато нашлась Марта Хьюз. Она может что-то знать, если не всю правду, то хотя бы часть. А Руперт… Он сказал, что всегда это знал, помните? Когда услышал про подмену. Это правда? Он что-то помнил?

— Когда был ребёнком, давно, в детстве. Мне казалось, это было ближе к мечтам, фантазиям. Он хотел быть её настоящим сыном. Понимал, что приёмный. и хотел, чтобы всё было иначе. А после того, как он уехал в школу, мы о таком больше не разговаривали.

— А вы были у него дома? — спросила Айрис. — В Кроли?

— Да, несколько раз. Но обычно Руперт приезжает сюда.

— Видели фотографию сэра Джона у него на столе?

— С Черчиллем? Видел. Здесь тоже такая есть, просто убрана.

— И вам это не казалось странным? В сознательном возрасте Руперт видел его совсем мало. буквально несколько встреч. И на столе у него стоит не фото женщины, которая его воспитала, а фото её мужа, которого Руперт по сути не знал.

— Честно говоря, я просто об этом не думал. Возможно, Кристина не хотела, чтобы там стояло фото матери. Знаете, таинственное исчезновение, потом ещё слухи про женщину в чёрном… — Дэвид усмехнулся, а потом внимательно посмотрел на Айрис: — У вас опять есть версия?

— Пока нет. То есть, мне надо подумать… Я обещаю, что если придёт в голову что-то стоящее, я сразу скажу.

Айрис встала с кресла и подошла к двери.

— Вы выйдете к обеду? — неожиданно спросил Дэвид.

— Не думаю, что мне стоит это делать. Руперт сейчас…

— Его не будет. Он не очень-то хочет со мной пересекаться.

— А мне показалось, что у него очень боевой настрой.

— Нет, он просто плохо контролирует себя. Это первая реакция. Когда у него есть время подумать или когда он вынужден подумать, то ведёт себя более разумно. Он попросит принести обед в комнату, я уверен.

— Вы очень хорошо его знаете… — заметила Айрис. — Даже для брата.

— Меня учили этому с детства — смотреть, в каком он состоянии. Моя мать и няня постоянно говорили: «Ты же видишь, какой он сейчас, лучше не тревожь, придёшь потом» или «Видишь, как он расстроен, попробуй успокоить, у тебя лучше получается». Странно, конечно… Мы росли вместе, но у него очень долго был карт-бланш на выражение любых эмоций, а мне ничего было нельзя. Я должен был вести себя достойно, «как Вентворт». Так что, вы придёте?

— Да.

— Спасибо.

Айрис показалось, что он хочет сказать что-то ещё, но Дэвид так ничего не сказал. Но когда она взялась за ручку двери, он произнёс:

— Айрис, я хотел сказать…

Она повернулась к нему — потому что ждала его слов.

— Вы мне нравитесь. Очень. Но сейчас… Полицейские ищут убийцу моей матери и подозревают меня, я, оказывается, усыновлённый ребёнок, а мой брат наверняка подаст в суд…

— Не то время, не то место, — тихо произнесла Айрис. — Я понимаю.

Печаль и обречённая, болезненная нежность сдавили ей грудь.

— Но я хочу, чтобы вы знали.

Айрис кивнула, а потом спросила:

— Вы охотитесь на лис?

— На лис? — озадаченно переспросил Дэвид. — Нет, но…

— То есть, не охотитесь?

— Нет. Мой дед охотился, но он умер, когда мне был год с небольшим, а отец… У них была не такая семья, я имею в виду, что у них не было поместья, конюшен, егерей…

— Вот и хорошо, что вы никогда этим не занимались. Отвратительная традиция.

— А если бы я сказал, что охочусь?

— Тогда бы у нас с вами ничего не получилось.

***

Утром Айрис пришла в библиотеку даже раньше положенных восьми тридцати. Всё равно она уже давно не спала. Есть тоже не хотелось, и она просто попила на кухне чай, поболтав заодно с миссис Пайк. Та рассказывала забавные случаи, происходившие с Наггетом, который лежал на лежанке у двери во двор и как будто прислушивался. Истории, сами по себе смешные, никого не веселили. Они с миссис Пайк пытались делать вид, что всё хорошо, всё как обычно, но обе понимали, что всё совсем не хорошо. Даже хуже, чем когда леди Клементину только нашли. Мюриэл, пусть они и не испытывали к ней большой любви, была под арестом в участке, Руперт после признания Фенвик мог стать владельцем Эбберли и всего остального, а Дэвида считали основным подозреваемым в убийстве матери.

В библиотеке Айрис механически пролистывала страницы, вносила записи в журнал, печатала карточки. Давно ей не работалось так спокойно. А всё, наверное, потому, что она ужасно не выспалась. Спала часа три или четыре за всю ночь, не больше.

И почему до сих пор не придумали способ заставить мысли замолчать? Они крутились и шумели в голове, и к середине ночи ей уже казалось, что это не обычный монолог, как будто разговариваешь сам с собой, а целый хор голосов, которые наперебой говорили то о признании Дэвида (радостно и с надеждой), то о перепутанных детях (громко и тревожно), то о расследовании смерти леди Клементины (почти с отчаянием — потому что объяснения по-прежнему не было, всё точно тонуло в густом тумане). Были и более тихие шепотки, звучавшие опасливо, стыдливо, а изредка, наоборот, тщеславно… Ведь если она, именно она, а не кто-то другой, разгадает загадку, то и Дэвид, и инспектор Годдард, и профессор Ментон-Уайт, и даже её собственная мать будут смотреть на неё другими глазами. Но эти мысли терялись на фоне других, оглушительных, не дающих ей спать и заставлявших сердце учащённо биться.

Айрис бесконечно перекладывала в голове кусочки головоломки, и раз за разом приходила к мысли, что существовал только один способ сложить их правильно, только одна последовательность событий, которая всё объясняла.

Попробуй приладить их один к другому иначе, и картина разрушится.

Вчера Айрис пообещала Дэвиду, что если ей придут в голову стоящие идеи, она обязательно расскажет ему. Но вот эта идея, вернее эти выводы, были слишком пугающими, чтобы их озвучивать.

Айрис не была уверена, что у неё хватит смелости.

Она сможет рассказать всё Годдарду — просто как одну из версий, — но бросаться такими обвинениями перед Дэвидом… Даже когда она просто думала об этом, по телу пробегала неприятная, болезненная дрожь.

Мысли лихорадочно крутились в голове, и Айрис, поняв, что всё равно не уснёт, включила свет, села за стол и начала пересматривать записи в своём блокноте с самого начала. Она просидела над ними с полчаса, а потом глаза наконец начали слипаться.

Айрис легла в постель, устроилась поудобнее и приготовилась уснуть. Сон пока не шёл, но и той раздражающей путаницы мыслей в голове тоже не было.