— Твой телохранитель… Немного необычен, — я всеми силами пересиливала себя, чтобы не оборачиваться через плечо каждую минуту, пытаясь рассмотреть арабийца.

Ада, которая все это время пыталась сориентироваться по указателям, кажется, даже не поняла моего вопроса.

— Муар-джа? Он из клана южных хасаджинов, взращенных суровой пустыней Лайджанар, — будничным тоном объяснила набелитка. — Они видят единственной целью своей жизни — служение нашему Дому.

— Муар-джа — это имя такое? — я смутилась. Прежде мне не приходилось ни слышать, ни читать о арабийцах.

— Ну точно деревенщина, — рассмеялась Ада, по-доброму, без злобы. — Его зовут Дарен. Муар-джа — это название его клана, что-то вроде фамилии. «Муар» — имя его предка-основателя, а «джа» — приставка, обозначающая род деятельности. В его случае — воин.

Я смутилась еще сильнее, но была рада, что Ада не стала язвить как обычно. В те моменты, когда она переставала строить из себя высокомерную богачку, она становилась приятной и интересной собеседницей.

— Арабийцы только военным делом промышляют?

— Ну, в основном да. Еще они неплохие охотники, следопыты и проводники. Они выносливы, легко переносят экстремально высокие температуры, а в бою почти непобедимы. А главное — немногословны.

— И как ты его перестала бояться? — в какой-то момент я почувствовала взгляд угольно-черных глаз Дарена на себе, и по телу волной прошла дрожь. — Да еще эти устрашающие татуировки под глазами…

— Да я и не перестала, — Ада потупила глаза. — Просто привыкла к этому чувству. А татуировки у них на лице — это символы, говорящие о происхождении и заслугах, понятные только самим арабийцам.

После этих слов я почувствовала себя ужасно невнимательной — как я могла не замечать, как напряжена набелитка, как подрагивает уголок ее рта и время от времени мечутся глаза в сторону. Месяц назад я бы списала такое поведение за неуместную горделивость и презрительность. Но то был страх, сковывающий девушку под немигающим пристальным взором. Каждый день, год за годом…

Мне стало ее жаль — жить с самого детства в тени человека, что, подобно тюремщику, наблюдает за каждым твоим действием. И как она только не свихнулась еще, с таким-то давлением.

Неожиданно я почувствовала, как меня взяли под руку. Ада прижалась поближе ко мне и подмигнула. Я хотела было отстраниться, смущенная и обескураженная, однако догадалась, что это ее попытка справится с волнением. У меня никогда не было близких подруг, кроме Каталины, и только она могла позволить себе подобные вольности, зная, как мне тяжело дается контакт с посторонними.

— Знаешь, — начала я. — Я не могла и подумать, что мы с тобой вот так вместе куда-то пойдем. Ты оказывается, довольно интересный человек, если бы не вела себя как заноза.

— Я бы не вела себя как заноза, если бы ты не вела себя, как деревенщина! — она хмыкнула, а потом, задумавшись, добавила. — Ты первая на моей памяти, кто не побоялась ответить мне. Остальные пытались только угодить в надежде оказаться в милости у моего Дома.

— В момент я не стала раздувать конфликт и удержала Максимилиана от дуэли только из-за того, что поняла, кто ты, — я подняла на Аду глаза, рассчитывая увидеть в них разочарование, но девушка внимательно слушала. Черная шелковистая прядь сползла, и Ада быстрым движением убрала ее за ухо. — К тому же я думаю, что насилие — не способ решать проблемы.

— Разве девиз вашего Дома гласит, что сила важна?

— Наш девиз «Сильными не рождаются». Он о том, что сила приходит с упорным трудом, будь то физическая сила, или сила духа, — поправила я ее. — Я не хотела, чтобы обо мне думали, как об истеричке, отвечающей на любой косой взгляд вызовом на дуэль.

Набелит рассмеялась.

— Да, думаю, примерно такую славу бы ты себе и снискала. И, тем не менее, все равно ты к своей персоне решила привлечь внимание, — она запнулась, виновато покосившись. — Я… так и не успела тебя поблагодарить.

— За что? — я удивленно поглядела на набелитку.

— За историю с Десаем. Я тогда сомневалась, думала, что там может быть какой-то подвох, но…

— … Не смогла отказать?

Ада кивнула. Ее рука сильнее сжала мое предплечье.

— Ты нашла в себе силы высказать свое мнение, я — нет. Ты очень честная, это несвойственная аристократам черта, тем более для представителя Великого Дома. И твои слова тогда меня отрезвили… А еще милая, особенно когда пытаешься вести себя, как придворная дама.

Кончики моих ушей загорелись.

— Н-на самом деле я просто не знаю, как себя вести с жителями столицы. Перед отъездом отец предупреждал меня, что люди здесь сильно отличаются как по образу жизни, так и по образу мыслей… И я для себя решила, что всегда буду стараться все делать правильно, чего бы мне этого не стоило.

— А я вот просто не думала, что можно вести себя как-то иначе. Все мои сестры всегда задирали меня, были высокомерны и заносчивы, и в итоге я всегда проигрывала им во всем. Пока не решила, что буду играть по их правилам. И до приезда сюда так и получалось — если я хотя бы на миг не демонстрировала характер, меня считали слабой. Я была уверена, что везде так, во всех провинциях. Но я рада на твоем примере увидеть, что ошибалась.

Подруга уставилась куда-то в сторону, разглядывая стеклянную витрину магазина, но выглядела озадаченной. Я решила сменить тему, чтобы разрядить обстановку и уйти подальше от неприятного разговора.

— Как тебе дался переезд?

— Я была рада вырваться из-под опеки матери, — с напускным безразличием пожала плечами Ада. — Я — девятый ребенок в семье, а потому сама рада, что меня сюда сбагрили.

— Девятый?! — ужаснулась я.

— Ах, прости, тебе, наверное, не слишком знакомы наши традиции, — спохватилась Ада. — На самом деле, у моей матери я лишь третий ребенок, но в гареме падишаха не принято делать различий между родственниками. Они все мне матери, братья и сестры. Так уж у нас заведено. Есть старшая жена, ею становится та, кто первая рожает наследника падишаху, обычно это первая взятая в жены девушка. Хотя бывают и исключения — я слышала, что у пра-пра-пра-деда была супруга, которая родила ему семь дочерей, и несмотря на то, что была его первой женой, так и не стала старшей. Старшая жена имеет некоторые преимущества при дворе падишаха и перед остальными женами-султаншами, а также следит за гаремом, в том числе и за наложницами.

— А разве не могут этим заниматься городские стражи или личная стража падишаха? Вон, те же арабийцы…

— Мужчинам запрещено приближаться к гарему, если они не евнухи. Знала бы ты, как часто несчастные султанши ищут утешение в объятиях других мужчин… — в голосе Ады промелькнула еле заметная грусть.

Я знала о традициях Дома Набелит в очень общих чертах, никогда не углубляясь в восточную культуру слишком сильно. Для меня подобное было немыслимым.

— Если жена правителя будет поймана на измене, ее ждет смертная казнь, — очень серьезно сказала Ада. — Ее сыновья становятся евнухами, а дочерей отдают в наложницы или на красные улицы. Естественно, своего положения в Миреме и родового имени они лишаются, как и любых привилегий. Таким дают новую фамилию — Мулахт, «запятнанные» в переводе с набиреса.

— Зачем же они ищут себе отношений на стороне?

— Ох, не понять тебе женское сердце, Камилла, — Ада потянула меня за руку, и мы завернули в очередной проулок. — Кто-то ревнует. Кто-то несчастен из-за того, что супруг не уделяет им достаточно внимания. А кто-то был выдан замуж против воли за нелюбимого человека. Это их слабость, за которую платят ни в чем не повинные дети.

Тем временем перед нами открылся вид на портовую часть Пецинии. Я, закрыв глаза, втянула воздух, сразу же вспомнив порт родного города — знакомые звуки, шелест волн, крики чаек… Все это стояло перед глазами, но все же различия сразу бросались, стоило открыть веки. Например, никогда не думала, что порт может быть таким чистым. Словно бы всю грязь пытались убрать подальше от глаз столичных жителей. Вычищенные доски почти блестели на солнце — отродясь такого не видела в мар-де-сеальском городском порту. Не было ни праздно шатающихся моряков с бутылками в руках, ни дворняг, вынюхивающих съестное.