На полу лежала Эрин, обращенная остекленевшими глазами к потолку, и не дышала.

Разум заполонила тягучая тьма, однако у Грея нашлось достаточно выдержки, чтобы быстро преодолеть ее и здраво оценить ситуацию. Перед глазами развернулась сцена отравления наркотиками – смерть от асфиксии, удушение рвотой.

«С дурными бабами ты связываешься, Грей».

Он хмуро переглянулся с Винсентом.

Еще долго его не покидала навязчивая картина того, как работники первой помощи выносили накрытое тело. Грей возвращался под тяжестью навалившихся на все его существо переживаний, – здесь нашлось место несправедливости, раздирающей вине, обиде. Он не разбирал, что именно хотели донести внутренние голоса. Их было так много, и все говорили в унисон.

Безуспешно пытаясь разобраться в случившемся и самом себе, он одиноко мерил шагами гостиную, бросался из стороны в сторону до тех пор, пока над душевными разногласиями не взял верх гнев. Безумная ярость, которую Грей опасался и копил столько лет, закипела в жилах раскаленной лавой.

Зверь послушно уступил ему минуту эмоционального порыва.

С криком, заключавшим нестерпимую боль, Грей в слепом запале разбил кулаками стекло в шкафу и распоротыми в кровь костяшками принялся наносить удары по стенам, не ощущая ничего в умоисступлении. В считаное время он перевернул гостиную вверх дном и ринулся на улицу, чтобы оставить этот эмоциональный груз позади. Сел на ступени перед домом, трясущейся от перенапряжения рукой закурил.

Каким-то издевательским образом погода прояснилась, из-за угрюмых облаков показалось солнце и заскользило по лицу. В вершинах деревьев шумел ветер, легким дуновением остужая пыл. В безмятежность момента вмешивался только дребезг стекла, все еще стоявший в ушах после погрома.

Грей жадно затянулся дымом и вдруг расхохотался, как умалишенный.

«В чем дело?» – спросил Винсент.

– Я должен был это попробовать, – вспоминая себя в первый вечер с Эрин, ответил демон сквозь смех.

Ярость отступила, открыв путь к прозрению. Выплеснув наружу ту адскую смесь, что Грей держал в себе, он безучастно промолвил:

– Единственное, о чем я жалею – что согласился отправиться с ней в день нашей встречи. Разница лишь в том, что я не стал бы свидетелем ее смерти.

С поразительной легкостью Грей отпустил эту вину. Он вдруг понял, что все это время нуждался не в легкости искупления. Он нуждался в себе, в собственном голосе.

Выбор Эрин не его ответственность, не его грех, как и выбор Винсента.

– А ты и вовсе был мертв еще до того, как пришел к моей семье с оружием.

Впервые Грей ощутил полноту своей воли. Он знал себя. Знал цену своим поступкам, и была ли цена у того, за что он не в ответе.

Винс улыбнулся без яда и надменности, просияв лицом, как не сиял даже при жизни.

«Если бы ты не отправился с ней, стал бы тем, кто есть сейчас?»

Развеяв последнее сожаление, Винсент исчез навсегда.

Люк схватил с вешалки пальто и молнией покинул театр через служебный вход. Убегал столь суетливо, что редкому прохожему со стороны мог показаться предельно странным человеком, которого пугала перспектива быть пойманным. Вот только удирал Люциус не от преследования, не от правосудия.

От неумолчного шума толпы. От рукоплесканий и слепящих рамп. От обожания во взглядах.

Он дьявольски устал от театральной напыщенности и, сложно в это поверить, но он устал от собственного труда. Прежде желанный успех не пьянил с былой силой и не вызывал упоения в сердце. Блестящая, талантливая постановка, а именно так именовали ее критики в прессе, снискала особый восторг в массах – предел мечтаний творца. Но достигнутая мечта – столп разочарований. Она, как блеклое воспоминание о счастливых годах, навевала тоску о радости стремлений, некогда бивших пламенем изнутри; но пламя утихло, а вместе с ним и движущая творческая сила.

То ли остановиться на этом, то ли желать большего…

Мощное, надо ли говорить, отрицательное потрясение такого рода стало для Люциуса открытием.

Он вскинул взгляд в вечернее небо. Хмурое от серой тьмы, оно бросало на землю противную изморось. Люк подставил лицо прохладе, вслушался в равномерное постукивание капель о железный навес, в движение автомобилей, рассекающих сырые дороги. Постепенно успокаиваясь, всё охотнее отпускал неприятные чувства и даже подумал о том, что, будь сейчас при нем сигареты, он выкурил бы за милую душу.

– И все-таки у тебя получилось, браво, – из тени переулка обволакивающим потоком вдруг начал изливаться глубокий голос, волнуя зловещей размеренностью и силой.

Люк замер, в пробирающей до костей оторопи даже дышать перестал. Он слышал что-то знакомое и одновременно с тем далекое и туманное, как древний сон. Сражаясь с любопытством и страхом, демон усилием воли сбросил оцепенение и обернулся. Нашел взглядом притулившегося к стене театра мужчину в клетчатом шерстяном пиджаке. Тени черными мазками очертили квадратные скулы худого лица в бороде, залегли в глубокие впадины вокруг голубых глаз; свет слабого уличного фонаря блестел в светлых волосах, обнажая две небольшие залысины на лбу. Образ незнакомца, как и его голос, улавливался Люциусом с ощущением какого-то странного дежавю, словно они однажды встречались, но где и при каких обстоятельствах вспомнить, увы, не мог.

– Признаться, я не совсем верил в успех твоих намерений, основанных на том, что еще только должно случиться, поистине безумных замыслов, – продолжал говорить незнакомец, не выходя из-под покрова полутьмы, – но, тем не менее, первый этап позади.

– Я вас знаю? – голос Люциуса невольно сорвался в вопрос. Выуживая из памяти какие-то редкие детали, он не был готов им поверить.

– Конечно, знаешь, – невыразительный до этого тон мужчины радостно смягчился, – хижина, латынь, теория множественных вселенных, – он оттолкнулся от стены, представ перед Люциусом во всем своем немалом росте. – Ты учишься перемещаться в пространстве, задаешь мне непростые вопросы о том, сможет ли Лоркан Элфорд возродить межпространственный портал века не позже тринадцатого, и отчаянно желаешь спасти своих друзей.

Каждое его слово озаряло черную пучину совершенно неведомого раннее забытья. Всё, о чем говорил незнакомец, складывалось в неясные картины в уме. Воспоминания одно за другим сменяли друг друга, как будто приходя из какой-то другой, прошлой жизни. От сумасшедшего головокружения в ногах возникла слабость. Люк схватился руками за голову и прислонился спиной к двери в поисках опоры.

«Огастес, – вдруг осенило его, – незнакомца зовут Огастес».

Люк вспомнил старую хижину на краю мира – место начала его исканий. Место, где он впервые познакомился с собой.

Место, где он увидел будущее, в котором сможет избавиться от Лоркана раз и навсегда.

Но как же так произошло, что Люциус забыл о будущем, которым грезил в брошенной хижине и нащупывал путь наугад через множество временных петель?

Наблюдая за ослабевшим от встряски Люком, Огастес едва заметно улыбнулся:

– Что ж, похоже, эту историю ты расскажешь миру в другой раз. С нетерпением буду ждать.

И он ушел, оставив Люка наедине с ужасом накативших видений из прошлого, о котором он по какой-то причине напрочь запамятовал.

Ему было знакомо ощущение размытия границ времени, теперь он испытывал то же самое. Как будто время вовсе перестало существовать.

Что теперь?

Адская гончая клацнула окровавленными зубами.