– Снова попытаешься заморочить мне голову своими уловками? Давай! – он призывно закатал рукав рубашки и дернулся навстречу. – Что еще ты сможешь мне показать? Что еще я о себе не знаю?

Приглашенная к действию, Нина разожгла внутри себя все глубокое презрение, что питала к Данте, и крепко сжала его ладонь.

Ему было лет пятнадцать – нескладный к своему возрасту, худой от нищеты и недоедания, бледный, скорее, по природе, нежели от затворничества. Данте напоминал призрака, правда, бестелесностью не обладал. Он ощущал на себе каждый безжалостный по силе удар, наносимый сверстниками, – боль пронзала ребра, спину, ноги, солнечное сплетение. Данте лежал на земле, закрыв голову руками, пока врезающиеся со всех сторон ботинки яростно втаптывали его в грязь. Он спасался как мог, весь состоя из отчаянного желания убивать. Он был унижен и бессилен против своего унижения. Неспособность в одиночку противостоять натиску толпы, чудовищная несправедливость заставляли душу Данте досадно закипать слезами. Но проявления слабости он допустить никак не мог.

Страдания усугублялись тем, что он стал объектом возмездия совершенно незаслуженно.

Им нужен был Горан. Толпа требовала Горана, не Данте. Кто-то уличил парня с кипенно-белыми волосами в излишнем интересе к сумке одноклассника и заставил вора спасаться бегством. А когда в поле зрения возник кто-то похожий на Горана, разбираться в путанице никто не стал. Жажда наказать карманника ослепила рассудок. Данте терпел избиение, пока настоящий виновник трусливо прятался в кустах, не способный заступиться за брата и признаться в проступке. Данте мельком перехватил испуганный взгляд Горана, наблюдавший за актом расправы со стороны, и раздосадовано стиснул зубы.

Удары отдавались с удвоенной болью.

Данте отстранился от Нины, вжавшись спиной в стену. Он только что пережил то, от чего отрекся, казалось бы, навсегда. Нина встревоженно накрыла губы ладонями, ее руки дрожали. Она пропустила через себя весь ужас беспомощности, обид и одиночества Данте, тупой болью сковавшую сердце. Нина ощутила себя жестокой и недостойной прощения. Она лично приняла участие в издевательствах, когда подняла наружу это воспоминание.

– Что же ты со мной делаешь, – слабым шепотом произнес демон, запрокинув голову. Он беззвучно плакал и напрасно пытался скрыть слезы.

Нина и сама смотрела на него через влажную пелену взмокших глаз. В груди вопило сострадание. Хотелось утешить Данте, забрать себе все его терзания, но он не дал шанса.

– Убирайся.

Нина бежала в свою комнату, не оглядываясь, чтобы никто из прислуги не увидел на ее щеках противоестественную сырость.

Каждый раз, когда отдаленный квартал на севере загорался ярмарочными огнями, он начинал играть долгим праздником, и толпы людей, не знавших, чем занять себя в Порт-Рее, создавали живой заслон от ненужного внимания. Кай вел Нину вглубь ночных гуляний. Петлял, как сумасшедший, ныряя из одной толпы в другую, судорожно стараясь запутать следы, потеряться.

– Что мы здесь делаем? – Нина упорно протискивалась сквозь столпотворение.

– Скрываемся.

– От кого?

– Меня не покидает ощущение, что за нами могут следить.

Все обстоятельства и сопровождавшие их волнения Кай принимал за предвестие беды. Он никак не мог забыть угрозы Данте – белый демон всегда проявлял недоверие, и стоило полагать, что бдительность его по-прежнему не иссякла, особенно когда за спиной Лоркана сплетались нити интриг. Кай полагал, что предательские замыслы фамильяров не могли минуть дьявола, а потому озабоченность из-за возможности случайно засечь в толпе близнецов казалась более чем оправданной.

Кай приткнулся к стене паба, утягивая Нину за собой. В грохоте музыки и толпы он пытался прийти к окончательному осознанию грядущего исхода. Все, что дала ему Нина, привело к необратимой жажде жизни, терзавшей своей недосягаемостью, к умению проявлять симпатию и сердечность. К гибели Кая.

Жалел ли он об этом? Нисколько.

Кай навис над Ниной, требовательно заглядывая в глаза.

– Прежде чем мы войдем, я хочу…

– Серьезно? – рассердилась она, зная его желание наперед.

– Я не смогу завершить свою часть сделки. Какой резон бороться за жизнь, которой у меня никогда не будет, и лишать жизни того, кто свободен и имеет виды на полноценное будущее? Я предал дьявола, но не здравый смысл.

Нина выслушала его с лицом серьезным и осмысленным, проникаясь к словам зримым уважением. Пусть и безмолвно, она поддерживала выбор Кая, и тот не сомневался, что Нина была готова нести наказание вместе.

– Никто не знает, сколько нам осталось. Возможно, это будет последнее воспоминание. Позволь мне увидеть лучшее.

Они сцепились в рукопожатии, как единомышленники, готовые держаться рука об руку против последствий, и Нина провела его через все, что Кай при жизни мог вспоминать со счастливым сердцем.

В пять лет он научился кататься на велосипеде и с неудержимым восторгом и светлой радостью рассекал по парковым тропам под алым пламенем заката.

В десять он испытал небывалую гордость, когда выиграл спортивные соревнования по плаванью. Он научился верить в себя, в свои способности, в умение побеждать.

В пятнадцать ему подарили проигрыватель винила, и подарок совершенно ошеломил его, ведь скромный семейный бюджет не позволял лишние траты. Кай начинал свой день с музыки, с ней же и засыпал, пока под влиянием гитарных партий не захотел творить музыку сам. Бурный прилив вдохновения увлекал его, напрочь лишая сна.

В двадцать он впервые по-настоящему влюбился. Ее звали Вивьен – полная противоположность Кая. Она красавица с мягкими чертами и обворожительной улыбкой, он же себя красивым не считал. Она очаровывала эрудированностью и способностью поддержать любой разговор, он не был образован. Однако, полный бесконечной любви, Кай не мог устоять перед столкновением их миров, совершенно не похожих друг на друга.

От осознания иллюзии грудь Кая наполнилась тяжестью, а вместе с тем и убежденностью, что он принял верное решение.

В стенах паба разливался гул споривших голосов и густые клубы табачного дыма. К ночи зал наполнился запахами спиртного, непристойными анекдотами, нескончаемым звоном бокалов. Заведение привлекало гостей неплохой выпивкой и приятным глазу полумраком.

– Повторить? – предложил бармен, выказывая дружелюбную ненавязчивость.

Джеймс ответил отрицательным движением головы.

– Волнуешься? – по правую руку за стойкой сидел Грей в непрестанном сопровождении Эрин. Ее присутствие напрягало мышцы сильнее томительного ожидания, хотя и стоило признать, что рядом с девушкой Грей приятно изменился – стал более живым, что ли. По-настоящему.

– Нет, – соврал Джеймс, беспокойно вращая в руке пустую стопку.

– Что скажешь, когда увидишь? – Грей услужливо решил не подавать виду, что распознал ложь.

– Не знаю, – отмахнулся было Джеймс, но вдруг основательно задумался. – Наверное, извинюсь.

Он столько раз представлял себе эту встречу и никогда не видел единого сценария. Он предвкушал разговор с Ниной и боялся столкнуться с ничтожной долей того, что от нее осталось. При любых условиях извинения висели между ними незакрытым гештальтом, вопросом, в котором они оба разобрались не до конца…

– О эта неизменная стопка в руке, – та, которой были посвящены его мысли, вторглась внезапно.

– О этот недовольный тон, – в сердцах отозвался Джеймс, даже не соизволив обернуться.

Все, что он хотел сказать и должен был, уступило место негодованию. Это была не его Нина, Джеймс презирал чудовище, работавшее на дьявола.

Обстановка ощутимо накалилась.

Джеймс окинул Нину взглядом из-за плеча и понял, что не ошибся в своих предположениях: она очень отдаленно напоминала девушку, некогда заставившую его питать симпатию. Взгляд был лишен человечности и источал ледяной мрак, горделивая поза с приподнятым подбородком выражала царственную величавость, под гнетом которой каждый из смертных ощутил бы собственное существование недостойным. Джеймс знал Нину как человека, который не стремился произвести впечатление, но отныне наблюдал обратное с давящей болью в груди.