Так это было или нет, но дела с газетой шли хорошо. Уже были найдены люди, удовлетворявшие своей политической незаметностью требования начальства.

— Издавать газету решил господин Борщевский, — объявил Яковлев, довольно потирая руки. — Очень солидный господин, ни в чем предосудительном не замешан. И услужлив по самой своей профессии...

— То есть?

— Он официант. А редактором — господин Соколов.

— А это кто?

— Просто наш товарищ. Рабочий. Знает отлично, что в конце концов пойдет в тюрьму. Идет на это с открытыми глазами. Уже готов целый список «зиц редакторов». Понимаете, у нас уже есть опыт «Правды». Управление по делам печати накладывает на газету за статьи, подрывающие устои самодержавия, колоссальные штрафы. Денег на штрафы у нас нет, значит, редактора сажают в кутузку. И представляете, Павел Карлович, у нас много товарищей, согласных на то, чтобы садиться. А ведь у них семьи, дети... Ну мы, конечно, не дадим им с голоду умереть, но все же какая самоотверженность, нравственная чистота, идейность!.. И я определен на службу — перед вами ответственный секретарь редакции газеты «Наш путь». Печататься будем в типографии Будо на Мясницкой. И с товарищами мы уже составили редколлегию.

И она вышла! Настоящая ежедневная газета со списком сотрудников.

— Смотрите, смотрите, — кричал Яковлев, — видите, какие у нас сотрудники: Ленин, Горький, Демьян Бедный — петербургский поэт, потом все наши! И условия подписки! И адрес редакции и конторы!

Да, трудно было привыкнуть к тому, что газета большевиков продается совершенно открыто! Штернберг в субботу 25 августа, проходя по Страстной площади мимо газетного киоска, не отказал себе в чисто ребяческом удовольствии: подошел к киоску, ткнул пальцем в «Наш путь», лежавший на прилавке, купил газету и тут же развернул ее. В трех минутах ходьбы отсюда, в Гнездниковском переулке, сидит в своем кабинете начальник охранного отделения Полковник Заварзин. А большевистскую газету можно купить в киоске и открыто, на глазах у всех, читать, читать, читать.

Участие Штернберга в газете Яковлев отклонил мгновенно.

— Подумаешь, о кометах или еще о чем-то небесном будете писать! Без вас найдем ученых. Да и нет у нас места для того, чтобы небом заниматься! Тут дай бог с землей управиться! И не следует вам, Павел Карлович, ходить в сотрудниках большевистской газеты.

— Я что, полковника Заварзина обману, что ли? Да он про меня и мои убеждения знает!

— И пусть себе знает! А пальца в рот ему класть не надо. Вот ведь и Слава к газете не имеет отношения! Слава, скажи же Павлу Карловичу!

Друганов молчаливо кивал головой в знак согласия. И Штернбергу оставалось быть только зрителем. Правда довольно активным зрителем тех трех напряженных недель, когда в Москве выходила легальная большевистская газета.

Конечно, репрессии обрушились на газету с первого же номера. Собственно, и первый номер, и второй, и третий — все считались арестованными.

Николай приходил утром из редакции, которая помещалась в типографии, и тут же валился спать. Спал он не больше трех-четырех часов в сутки. Перед тем как заснуть, рассказывал Штернбергу очередные приключения с газетой.

В основе сложных отношений между редакцией «Нашего пути» и цензурой лежало то, что газета подлежала «последующей цензуре». Предполагалось, что первый экземпляр напечатанной газеты редакция посылает цензору, а сама терпеливо ждет разрешения. Как правило, «терпения» на это у московских большевиков не хватало. Когда в типографию являлась полиция с ордером старшего инспектора Познанского на конфискацию газеты, она заставала лишь несколько экземпляров («Еще будем когда-нибудь пользоваться архивом цензуры!» — говорил, улыбаясь, Яковлев, подымая вверх палец), обрывки упаковочного материала и не успевших разойтись рабочих. Погром, конечно, наступал, полиция разбивала стереотипы, рассыпала набор, старалась испортить рулоны бумаги. Рабочие в свою очередь умудрялись делать мелкие пакости полицейским: пачкали белые полицейские кители несмываемой типографской краской, заставляли полицейских в поисках газеты залезать в немыслимые дыры, откуда они вылезали чертовски вымазанные... Пока все это шло в типографии, номера газеты распространялись на заводах, а иногда даже, невзирая на формальную конфискацию, продавались в киосках. Не было случая, чтобы полиция арестовала весь тираж. Большевики-телефонисты выключали на ночь у Познанского телефонный аппарат, и пока он звонил в бюро повреждения, пока дозванивался в полицию, газета расходилась. Подписчикам газету не посылали: ее арестовывали на почте. Тираж расходился в розницу. Первый номер был напечатан тиражом в восемь тысяч, следующие распространялись уже по двадцать две тысячи.

12 сентября явившаяся в типографию полиция не просто составила очередной протокол о конфискации номера, а дала редакции и владельцу типографии расписаться под постановлением московской судебной палаты о запрещении газеты «Наш путь» «вследствие противоправительственного ее направления».

Конечно, в этом ничего неожиданного не было. Было решено заранее: когда газету закроют, редакция начнет ее выпускать под другим названием. В Петербурге не раз закрывали «Правду», и она каждый раз начинала выходить под новым названием. Москвичи считали, что они все это сумеют организовать не хуже, чем в Питере.

— Подсчитаем, — сказал устало Яковлев, вернувшись домой после бессонной ночи в типографии, — подсчитаем наши доходы и убытки. Выпустили мы шестнадцать номеров газеты. Из них двенадцать номеров были арестованы. То есть числятся в арестованных. Все они дошли благополучно до читателя. Штрафов они нам, гады, накидали много. Придется нашему Феде Соколову садиться... Ну, да ничего! Сейчас начнем думать о новой газете. Как вы думаете, Павел Карлович, «По нашему пути» — хорошее название? Я, знаете, составил целый список названий для газеты. Как закроют одну, сразу же начинаем выпускать другую. Закроют «По нашему пути», начнем выпускать «Путь жизни», «Ясный путь», «Прямой путь», «Правильный путь»... А?

— Только не переоценивайте наивность жандармов, — мрачно ответил Штернберг. — Они тоже кой-чему научились на опыте петербургской «Правды». И как бы все придуманные вами пути не привели вас и всю редакцию в одно место: в тюрьму...

Предсказания Штернберга сбылись быстро. Николай не успел довести до конца хлопоты об издании газеты под новым названием. 16 сентября его арестовали прямо на улице. В квартирах профсоюзных и партийных активистов ночью раздались звонки и послышались — нового они так и не придумали! — голоса: «Телеграмма»...

На какое-то время после ареста Николая Штернберг очутился снова в изоляции. Даже Друганов, который полусерьезно-полушутя называл себя тенью Штернберга, исчез. А когда вдруг появился, то с нерадостными вестями.

— Удивительно, что даже такой опытный человек, как Бина, попалась. Все они были в помещении редакции, по телефону связывались с союзами, писали... Ночью полиция нагрянула в редакцию и сразу же всех забрала. И Борщевского, и Осинского, Максимовского, Усагина, Суница, и, конечно, Бину. Мало того: полиция оставила в редакции засаду и аккуратненько забирала всех представителей заводов, которые приносили взносы рабочих на восстановление газеты. Только через два дня удалось дать знать заводам, что в редакции сидят жандармы.

— А Лобов уцелел?

— Алексей Иванович уцелел потому, что выехал из Москвы. Да вы же не знаете. Скоро приедут наши товарищи после совещания с центром.

Об этом совещании в деревушке Поронино в Австрии, где жил Ленин, Штернберг услышал не от Лобова, который нигде не показывался, и не от докладчика из ЦК Серафимы Ивановны, присутствовавшей на совещании и приехавшей в Москву с докладом. Штернберг, конечно, на это собрание не пошел. Не было на нем и Друганова. Но вскоре охранка выпустила большинство работников «Нашего пути». Почти всех, кроме Николая Яковлева, которого департамент полиции на четыре года выслал в Нарымский край.