— Дела как идут, Владимир Петрович?

Не отнимая трубки от уха, Файдыш стал рассказывать:

— Очень упорные бои... Главным образом на подступах к Кремлю. Наши уже на Никольской. Но продвигаются очень медленно, юнкера ведут с кремлевских стен страшнейший огонь.

— Мы здесь как бы в глубоком тылу... Тут нам ничто не угрожает. И наша главная задача, Владимир Петрович, формировать все новые отряды и направлять их туда, в Центр. Через Каменный мост, через Устьинский, а если будет потребность, то и через Краснохолмский... Вот сейчас этим и будем заниматься! Где же наш секретарь? Где Люся, товарищи?..

Стоящая в углу студентка из Коммерческого — в таком же пенсне, как и у Люсик Лисиновой, — всхлипнула и повернулась лицом к стене.

— Убили товарищ Лисинову, — мрачно сказал Файдыш. — Убили на Остоженке. Недосмотрел — ушла туда с ребятами. Проклятая Остоженка! Добрынина оттуда недавно привезли.

— Он ранен?

— Тяжело ранен. Не знаю, жив ли.

— Кто его заменил на пречистенском участке?

— Командование принял Арутюнянц. И Мышкина я послал туда.

— Ах ты боже мой! Как жалко товарищей! Бедная Люсик! Товарищ Файдыш, нет сейчас никакой надобности форсировать операции на пречистенском участке. Максимов мне сообщил, что Рябцева в штабе округа нет. Он перебрался в Кремль. В штабе на Пречистенке сидит группа офицеров и юнкеров. Они изолированы, никакого значения для хода боев не имеют. На них нельзя тратить ни одну нашу жизнь! Блокировать штаб, пусть сидят себе, черт их возьми! Сами сдадутся! А нам сейчас надобно все силы бросить на Центр. И даже не на Александровское училище, а непосредственно на Кремль! А куда отправили Добрынина?

— В Градскую.

— Ах, Добрынин, Добрынин!.. Я потом съезжу к нему. А теперь, товарищи, давайте сколачивать отряд для отправки в Центр. Пойдем через Устьинский мост. И я пойду с ним.

В отряде немногим больше ста человек. Красногвардейцы с Михельсона и Бромлея, студенты-большевики из Коммерческого, солдаты из Александровских казарм. Винтовки почти у всех новенькие, привезенные с Казанской дороги, патронами набиты брезентовые подсумки и карманы. За отрядом солдаты тащили пулемет, тарахтевший по булыжнику мостовой. Штернберг своими большими, размашистыми шагами шел впереди. Ему было жарко, он расстегнул кожанку, фуражка сбилась набок, и ветер трепал вырвавшийся клок седых волос. Два часа назад, когда он присел к столу в штабе и узнал о гибели Люсик и о ранении Добрынина, он на какое-то мгновение почувствовал такую усталость, что ему показалось: не встать ему с этого стула... Потом это прошло, и сейчас он шагал так, как будто не было позади холодной бессонной ночи на Воробьевых горах и чугунной усталости, накопившейся за эту невероятную неделю.

Отряд через Житную, Полянку и Екатерининский переулок вышел на Большую Ордынку. Странно было видеть, что, несмотря на бои в городе, у булочных стояла очередь, из водоразборных колонок несли ведра с водой, мальчишки в подворотнях играли в казаки-разбойники...

Через Большую Татарскую отряд прошел к Устьинскому мосту. Вот где уже кончалось то, что Штернберг называл глубоким тылом, и начиналась настоящая война. Патрули не пропускали через мост никого из гражданского населения. По мосту, из «глубокого тыла», почти непрерывно шли вооруженные рабочие. Шли отрядами по двадцать — тридцать человек, шли группками по пять — десять, шли одиночки, догоняющие свой отряд. Проносились грузовики с вооруженными солдатами, санитарные автомобили с красными крестами на бортах.

Отряд Штернберга прошел на Варварскую площадь набережной, мимо огромного Воспитательного дома. Здесь уже чувствовалось дыхание близкого боя. За Зарядьем, на Мининской и Красной площадях шла отчаянная стрельба. И это была не беспорядочная ружейная стрельба, знакомая по первым дням боев. Все звуки перекрывала артиллерия. Почти непрерывно и быстро били трехдюймовки, а время от времени где-то далеко справа ухали шестидюймовки. И был слышен свист тяжелого снаряда, проносившегося откуда-то справа... Со Швивой горки — быстро определил Штернберг. Значит, Демидов пустил в ход свои тяжелые... Их у него много!

Прижимаясь к Китайгородской стене, защищавшей от пуль, отряд вышел к Никольским воротам. Здесь господствовала артиллерия. На Лубянской площади батарея вела огонь по гостинице «Метрополь». И можно было видеть, как снаряды вырывают куски цоколя, как дождем осколков вылетают зеркальные стекла... Три пушки били прямо вдоль Никольской, по направлению к Никольской башне Кремля. Отряду Штернберга обрадовались. Готовили штурм Кремля, войска ВРК накапливались на Никольской, в Ветошном ряду. Белые в Кремле были полностью отрезаны от тех мест, где еще дрались отдельные отряды юнкеров.

Отсюда недалеко было и до Скобелевской. Но Штернбергу не терпелось добраться домой, в Замоскворечье, в поляковский трактир... Его усадили в попутный грузовик, и через час он был у себя. В комнате штаба было тепло после сырого, пронизывающего ветра.

— А далеко Арутюнянц или Мышкин? — спросил Штернберг. — Они на позиции?

— Арутюнянц там, а Мышкин недавно был здесь, — ответил ему кто-то. — Да сейчас разыщем.

— Разыщите, голубчик, — сказал Штернберг.

Он привалился к стене, расстегнул куртку и меховой жилет, закрыл глаза... Потом он вдруг встрепенулся, очнулся от совершенно непривычной тишины. Открыл глаза и увидел, что напротив сидит и внимательно на него смотрит Мышкин. Рядом с ним стоят в комнате солдаты и красногвардейцы. Ему показалось, что все на него смотрят... Смотрят и молчат. Ах ты стыдоба какая! Да он просто-напросто заснул. А Мышкин, эти солдаты и красногвардейцы старались его не разбудить!..

— Да, противное дело, Юрий Сократович, быть стариком! Вот заснул, — сказал сконфуженно Штернберг.

— Да что вы, Павел Карлович! Старикам лучше — у них меньше потребности во сне. А мне и Пете Арутюнянцу спать хочется до смерти. Мы с ним так по очереди прикорнем на полчаса-час и опять... А вы, верно, и совсем не спали. Мы выполняли ваше указание. Штаб не атаковывали, накапливали силы. А теперь, наверно, надо начать активные действия?

— Надо. Только предварительно штаб необходимо окружить полностью.

— Да мы уже вышли к Пречистенским воротам. У храма Христа-Спасителя белые в кольце. Мы у Пречистенских ворот, а наш отряд наступает на него и со стороны Каменного моста. Им деваться некуда!

— Много у вас людей для штурма?

— Да людей не очень много. Главным образом кожевники с «Поставщика». Хорошо вооружены, народ сильный и толковый. На рассвете, думаю, двинемся...

— Ну, с богом, товарищи! Только не лезьте на рожон. Вы же все молодые... И знаете, обидно погибнуть за час до победы... Придерживайте очень безрассудных. Да и сами... Добрынин в больнице?

— Умер Петр.

— Так... Ну, двигайтесь.

Все же Штернберг немного поспал. Пришел Косиор, посмотрел на него и сказал:

— Пойдемте со мной, Павел Карлович! Поспите часик у нас, у Советской власти... У нас спокойнее, здесь вам и подремать не дадут.

«Советской властью» Косиор называл Замоскворецкий Совет на втором этаже. Совет занимал две-три комнатушки, и работал он так же, как и ВРК, — круглые сутки, но Косиор действительно высвободил какую-то клетушку, составил из трех табуреток вроде постели и уложил Штернберга.

Проснулся в темноте. С трудом нашел выключатель, зажег лампочку под потолком и спустился вниз. В штабе спали. Спали, свернувшись калачиком на грязном полу, спали, положив голову на стол, спали, откинувшись головой к стене. У телефона моргал глазами, чтобы не уснуть, дежурный — молодой парень.

Штернберг уселся рядом с ним и стал крутить ручку телефона. Он довольно быстро соединился со штабом ВРК на Скобелевской. Аросева тоже нашли быстро. И голос у него был совсем не сонный.

— Новости, Павел Карлович! Хорошие новости. Руднев, очевидно, понял, что они проиграли. Собственно, город в наших руках. У них три-четыре пункта, где еще сопротивляются. Руднев прислал парламентеров. Предлагает начать переговоры.