Вера Ковалёва покачала головой:

— Нет, господин офицер, этот чумазый дедушка нам, Кавалёвым, не родственник…

— Я ж вам сразу доказывал! Корова — моя. Да, хер офицер? — заегозил Лёньчик.

— Данке шён, фроляйн, — поблагодарил её Фридрих и повернулся к Лаврищеву. — «Версия», как фы выражаетесь, чумазый дедушка, не подтвердилась… Уговор у фас, русских, как я знаю, дороже денег. Я обещал оказать тебе высокую честь расстрелять фас самолично? Я своё слово буду держать.

Лаврищев угрюмо молчал.

— Ты где предпочитаешь умереть? Здесь или подальше от этой красавицы? Девушки не любят выстрелов. Фроляйн будет бояться. Вон там, в посадке, чудное местечко… Давай, сержант — или лейтенант? — не знаю фашего звания, топай туда.

Ноги у следователя налились свинцом и отказывались идти. Он обречённо взглянул на маму, сглотнул набежавшую слюну и прохрипел:

— Только не здесь. Не на глазах матери…

— К какой матери? — не расслышал Ланге. — Русские любят посылать всех по матери. Вы не любите мать?

— Вашу мать!.. — сплюнул себе под ноги следователь, понимая, что игра с Фридрихом проиграна.

Я люблю свой мать, — расхохотался, пугая стайку уток, подплывших к берегу. — И никого по матери, к матери не посылаю. Я посылаю сразу к Нему на небеса…

— Тафай! — привычно ткнул дулом автомата Курт.

— Отдыхай иди к матери, — сказал Фридрих рыжему по-русски. — Впереди у тебя будет много работы. А я только буду держать слово.

Солдат ничего не понял, спросил коротко:

— Was?

Фридрих повторил ему фразу по-немецки. И Курт, достав губную гармошку, что-то запиликал на ней, усевшись под в начале мостка, на котором лежало уже выполосканное Верой бельё.

…Они неторопливо шли к тенистой посадке. Лаврищев тяжело шагал впереди, Фридрих сзади. «Он не должен меня убить, — сверлила мозг следователя только одна мысль. — Если я погиб седьмого июля сорок третьего, то как бы я дожил до двухтысячных лет? Он не должен меня убить! Что я ему сделал? Ничего плохого. Просто тихо сидел в печи. И если бы не я, эта фашистская свинья не получила бы от прабабки Юлиана царский перстень с сияющим бриллиантом!.. Он не может меня убить…».

— Хальт! — раздался сзади голос Фридриха. И Лаврищев услышал, как немец взвёл курок своего «Вальтера».

Игорь Ильич зажмурился и почувствовал в затылке холодок близкой смерти. Прошла минута, другая… Время вдруг остановило свой бег. Напряжение было таким, что следователю показалось — ещё мгновение и его большая бритая голова разлетится на куски, как брошенный с балкона спелый арбуз.

— Стреляй, сволочь! — крикнул Лаврищев, не открывая глаз.

Выстрела он не слышал. Только белая вспышка в глазах, горячая острая боль — и он открыл глаза.

— Ты чего во сне орёшь, Лаврищев? — услышал он знакомый голос.

Хрусталики глаз следователя наконец сфокусировались, картинка перестала дрожать и расплываться. Он, с трудом понимая, что вернулся туда, откуда уходил, уснув в этих «чёртовых воротах в другое время», увидел склонившееся над ним лицо Юлиана.

— Жив? — тревожно спросил пасынок. — Ну и живи, Лаврищев. Живи, пока живой. Дважды, говорят, не расстреливают.

— А ты как здесь? — тихо, будто больной, выходя из кризиса, спросил Игорь Ильич.

— На каникулы из Берлина приехал.

— А я вот цветы поливал… И уснул ненароком.

— А вот спать тут не надо! — погрозил пальцем Юлиан. — Можно, следователь, и не проснуться.

…Клинская электричка со свистом пролетела недалеко от лесной дороги.

— Теперь с час будем ждать тверскую, — обернулась с недовольной миной на лице Мария Сигизмундовна. — Ты, Ильич, никак пример с наших футболистов берёшь. Тебе нужно заняться скандинавской ходьбой с палками.

— А я, ваша честь, — отозвался Лаврищев, — по вашей милости занимаюсь русской ходьбой с полным ведром. Потому и опоздали.

Наконец Игорь Ильич доковылял с ведром дачной клубники до маленькой железнодорожной платформы, где останавливалась электричка на Москву. Мария Сигизмундовна, шедшая все семь километров без поклажи, уже минут десять ждала своего мужа, читая объявления, густо облепившие железобетонную будку билетной кассы. Прямо над окошком висела свежая полоска бумаги с текстом, набранном на компьютере: «Всё для взломщиков: отмычки, фомки, маски». Внизу красовался телефон продавца.

— Ты посчитал, сколько шагов сделал от дачи до платформы? — спросила супруга Игоря Ильича обиженным голосом.

— У меня всегда нелады были с математикой, — рухнул на лавку Лаврищев. — Где-то три, семь тысяч…

— Не дурачься, Ильич, — попросила мужа жена. — Совсем обалдел наш малый бизнес. Ты погляди, какой набор для взломщиков предлагают по сходной цене.

Игорь Ильич мельком глянул на объявление и только махнул рукой.

— А знаешь, я читала, что дурные предчувствия заразны. Ты меня заразил…

— Сожалею.

— Как ты думаешь, наш замок, на три оборота с секретом — надёжен?

— Минут пять провозятся…

— Кто провозится?

— Взломщик.

Мария Сигизмундовна после этих слов ещё больше расстроилась.

— Нужно позвонить Юлиану, — сказала она. — Если он приедет к нам раньше, чем доберёмся мы, пусть подождёт. Под дверью. У меня дурное предчувствие…

— У меня оно с утра не проходит, — ответил Лаврищев.

— Ты думаешь, всего пять минут? Ведь я за этот замок пять тысяч отвалила…

— У меня другое дурное предчувствие, — отмахнулся Игорь Ильич, поднимаясь с лавки. — В какой вагон садимся?

— Какое другое?

— Квартиру нашу сегодня не обнесут.

— А когда её обворуют?

— Может быть, попозже… Через год. Или два… У меня предчувствие, что случится или же уже случилось то, что мне снилось ночью.

Электричка мягко остановилась у платформы, двери, тяжко вздохнув, с глухим стуком открылись.

— Ильич! Видишь сколько народу!.. Береги клубнику!

Лаврищев, извиняясь направо и налево, с трудом влез в переполненный тамбур. Тощая Мария Сигизмундовна проскользнула без потерь, если не считать сбитую с головы чьим-то локтем соломенную шляпку.

— Мужчина! — вскрикнула бывшая судья. — Не размахивайте руками. Тут кругом люди…

— Если мы такие нежные, то на такси ездите! — ответил мужик в тельняшке.

— Не ваше дело, на чём нам ездить! — возразила Мария Сигизмундовна, ввязываясь в состязательный диалог «обвинения» и «защиты».

— Лаврищев, выставив вперёд ведро, легко продрался через стену пассажиров к своей жене, шепнул ей на ушко:

— Я же говорил: давай, Маша, на машине поедем!

Супруга вздохнула:

— Ну, погорячилась, погорячилась, Ильич. С кем не бывает?

— Бывает, — согласился эксследователь. — И на старухе бывает прореха.

Мужик в тельняшке поправил Лаврищева:

— Проруха!

— Что, уважаемый? — спросил Игорь Ильич, больно толкая «полосатого» говоруна ведром в бок.

— Я говорю, и на старуху бывает проруха, — ответил тот.

Игорь Ильич кивнул:

— Сперва прореха, а потом уж проруха. Вон, матрос, у тебя сзади на тельняшке — прореха.

— Согласен, — миролюбиво улыбнулся пассажир. — Знать, скоро и проруха будет.

…У двери своей квартиры Мария Сигизмундовна, прежде чем вставить ключ в замочную скважину, обратилась к мужу:

— Осмотри, пожалуйста, замок, следователь. Мне кажется, вот тут появилась свежая царапина.

Лаврищев нагнулся, чтобы получше разглядеть на декоративной пластине, которая прикрывала замочную скважину, действительно появившуюся свежую царапину.

— Мда-а, — неопределённо протянул Игорь Ильич. — Царапина свежая. Остаётся выяснить, кто царапался.

Мария Сигизмундовна вцепилась в локоть Лаврищева, шёпотом спросила: