— Браво, — похлопал Семягин в ладони и заулыбался.

Промывальщики приподняли брови и почесали затылки. Видимо, так быстро у них «знак» еще никто не находил.

Но «знак» не есть признак удачи, прошу прощения за каламбур, и следующие несколько недель это наглядно показали.

Я качал и пытался услышать шипение и увидеть пузырьки на перевернутой вверх дном резиновой лодке.

Вчера мы собрали наш крайний лагерь и двинулись по воде. Мы плыли на трех резиновых лодках вниз по течению речки не имевшей названия, но среди геологов названной Ржавой за рыжие каменистые берега.

Малые ручьи стали уже замерзать и промывать грунт становилось все сложнее.

Можно сказать, что снег застал партию Семягина врасплох. Его ждали через две недели. Но раз снег пошел, то до того, как лед схватит реки оставалось совсем недолго.

В устье Ржавой нас должен был забрать морской катер. Семягин сетовал, что в этом году не повезло ни с погодой, ни с промывкой и образцами.

Свистел острый юго-западный ветер, пронизывая людей до кости. Я думал, что это такое образное выражение, пока сам на своей шкуре не ощутил, как ветер тонкими и больными иглами, действительно до костей,продувает человеческую плоть.

У берегов и на заводях рождалась тонкая белесая корка льда. Вода, так же как и окружающие деревья, была уже черной и негостеприимной.

Я слушал, как искусно матерились и промывальщики, и геологи. Никто уже не стеснялся. Материться они начали, когда с неба посыпались белые мухи, норовящие вместе с ветром доставить открытым частям тела неприятные ощущения.

До самого снега была надежда, что мы намоем что-нибудь стоящее, что наша работа, преодоление трудностей и самих себя не пройдут впустую.

По грудь в раскисшей глине, в ледяной воде. С упорством Сизифа, подбадривая себя шутками и скабрезными историями, каждое утро люди вставали бились с природой за золото. А она в этот раз не очень хотела им делиться. Вот и мы, похоже не смогли в этот раз победить природу.

Как в том анекдоте про корриду и маленькие яйца на тарелке: «Простите, сеньор. Да это именно, то что вы заказывали — „Яйца Коррида“. Сеньор, коррида тем и прекрасна, что непредсказуема. Человек не всегда побеждает быка, как сегодня».

Природа словно была избирательна открываясь самым достойным и отвергала остальных.

А чем же они не достойны? Не хуже других. Порой другим промывальщикам и десятой доли труда на поиски не приходится затрачивать.

А тут каждый день без дураков, все по-взрослому! Промывка! Шурфы! Шурфы! Промывка! Никто не филонил, не увиливал от труда, все выкладывались на сто процентов.

А результат ноль. Тут не просто станешь виртуозно-трехэтажно рефлексировать на эту тему. Тут впору баллады на русском матерном слагать. Но до баллад не дошло. Только до клятв.

Кто-то горячо клялся, что ноги его больше «ни в жисть» не будет в тундре.

Семягину, конечно, тоже не сладко. Сам выбирал участок, сам подбирал команду. Но ничего не нашли, кроме «знаков». А «знаки» Семягину не нужны, он не студент-практикант, чтобы «знакам» радоваться.

Он сейчас сидел на носу передней лодки. Я читал по его лицу, что его мучило разочарование. Он иногда поглядывал на тяжеленные ящики с образцами и мне казалось, что он испытывает жгучее желание пустить их на дно.

Хорошей качественной разведки не получилось, не говоря уже о прорывных открытиях, нанесенных на карту и записанных в дневник.

Нет ничего, что можно было бы предложить руководству в Управлении, покрывающее провал осенней партии. Бывает экспедиция в целом не удалась, результат так себе — средненький. Но с золотом. Тогда, что называется, победителей не судят.

Все мы знали, что наше Геологическое Управление не признает плохих погодных условий, объективных препятствий. Критерий — результат. И точка.

На середине пути мы на наших лодках попали в место, где Ржавая имела плоские берега и особо сильно продувалась. из-за ветра на поверхности уже начал образовываться лед. Река здесь расширялась, и течения почти не чувствовалось.

Зато очень даже чувствовался ветер, который бил почти в нос, стараясь развернуть наши легкие суденышки в обратное направление.

Тонкая корка льда блестела по всей поверхности, от одного берега, до другого.

Борьба с ветром длилась почти до ночи. Нам пришлось колотить лед по очереди перемещаясь на нос. Веслами это делать было неудобно, и я попробовал своим топором.

Я привязал его при помощи пенькового шнура, толщиной с палец, к своему запястью, чтобы не утопить.

Казалось, что колоть лед было легче, но через минут пятнадцать рука задубела на ветру в буквальном смысле от брызг, поднимающихся после каждого удара.

Края льда были острыми, у всех устали руки. У некоторых они кровоточили. Все это время мы с опаской ждали, что сейчас может раздастся шипение. Такой лед мог вполне продырявить резину.

А это уже «полярный лис», как выражаются в грядущем. До берега метров семьдесят, не меньше, тут никакой чемпион мира по плаванию не доплывет.

К счастью глубоких порезов мы избежали. Обнаружили пузырьки только когда к утру сумели прибиться к берегу с широкой полосой воды безольда. Засохший и потрескавшийся илистый берег после нервной и тяжелой ночи в ледяной воде показался истинным оазисом в раю.

Кто-то из промывальщиков даже упал и стал его обнимать, любезно благодаря «Матушку-Землю» за приют.

Наша стоянка оказалась близка к устью, к которому мы шли.

Семягин дал нам сутки отдыха и времени на подготовку к следующему переходу. Он был небольшим, всего три километра по карте, но все же представлял сложность.

Моя лодка оказалась абсолютно целой. Я пошел помогать остальным.

Любые порезы на резиновых лодках нужно было заклеить. Никому не охота кормить сомов, в избытке обитающих в реке.

Моя лодка оказалась абсолютно целой. Я пошел помогать остальным. Температура воздуха была около нулевая с небольшим плюсом

Любые порезы на резиновых лодках нужно было заклеить. Никому не охота кормить сомов, в избытке обитающих в реке.

Коллегам повезло меньше. На второй и третьей лодке было много мелких неприятных порезов. Проблема была не в порезах а в том, что их много и надо было находить и клеить много заплат.

Для того чтобы обнаружить отверстия нужно было все время подкачивать и смачивать борта водой. А потом, найдя место, вытирать его на сухо.

Резиновый клей рассчитанный на плюсовую температуру приходилось прогревать у углей, так же как и заплаты, и лодки. То еще удовольствие.

Потом место повреждения и латку нужно было как следует обезжирить спиртом, ошкурить, потом еще раз обезжирить под дружное ворчание работяг о невосполнимой потере драгоценной жидкости.

На растянутую поверхность, смазанную тонким слоем клея с обеих сторон: лодки и заплаты, на ровное место без морщин и воздуха, прикладывали саму латку.

Потом начинался один из самых ответственных этапов — прокатка. На твердой поверхности, прижимая со всей дури, латку несколько раз прокатывали самой обычной стеклянной бутылкой.

Для определения времени схватывания клей наносили на контрольку: да таких же куска латки, один чуть больше площадью, чтобы часть клея оставалась снаружи. Это место через некоторое время щупали пальцем.

Если клей на контрольке высыхал, от он переставал липнуть к коже. Значит, клей и на латке схватился. Тогда эти два куска пытались отодрать друг от друга.

После схватывания лодку надували для проверки, но снова и снова находились новые точки требующие ремонта. Это не могло не раздражать людей.

Из всех самыми неприятным были мелкие порезы на днище. Наша лодка избежала этой участи, потому что вчера ночью я не давал ей заходить носом на не расколотый лед.

Чего не скажешь о двух других экипажах, которые устали настолько, что потеряли бдительность в этом вопросе. А может и понадеялись на то, что «пронесет».