Обычно в этот день, мы выходили к порту и наблюдали, как один за другим снимаются с якоря корабли, выстраиваясь в причудливый караван.

Волны, словно лаская на прощание борта советского северной флотилии, омывали уходящих белыми бурунами.

Во главе этого величавого и размеренного шествия, издавая протяжные сиплые гудки, по волнам медленно шел в основной ледокол.

За ним, выстроившись в ряд, шли корабли поменьше. Конвой уходил к горизонту.

Люди в эту ночь были немногословны. Одевшись потеплее и подняв повыше меховые воротники своей зимней одежды, они распивали спирт или водку из одной фляги, молча передавая ее из рук в руки. В этом молчании были сокрыты осознание своей прочной связи с материком, тоска по дому и любовь к оставшимся там близким, ощущение бескрайности нашего родного Союза и надежда на доброе будущее.

А еще то, что стоящий рядом вместе с тобой является частью чего-то большего. И это большее не имеет материального измерения.

Это был единственная ночь, когда люди Поселка могли позволить себе погрустить о том, что где-то далеко есть совсем иная жизнь.

Где-то, где люди бывают счастливы совсем по-другому, по-бытовому. Они счастливы, читая хорошие книги под мягким желтым светом настольных ламп или торшеров. Где радуются хорошим оценкам детей в школе, или просмотру хоккея на экране цветного телевизора, на который семья копила два года.

В отличии от Сервера. Где счастье часто заключено в кружке горячего чая в коченеющих руках в сложной геологической экспедиции.

Или в отсутствии следов олова в только что намытом в ледяной воде шлихе. Нет олова, значит, может присутствовать золото.

Или в простой улыбке друга, который удержал тебя от падения на спину, когда взваливаешь на спину тяжеленный рюкзак, оступаешься и пытаешься найти устойчивое положение.

Люди молчат, потому что знают, что работают для тех, кто там, далеко могли читать под лампами и смотреть хоккей.

Когда за горизонт уходил последний конвой с транспортами, и энергия «материка» как бы отступала, растворялась, Поселок вновь погружался в атмосферу зимнего Севера. С его пронзительно красивыми рассветами и холодным дыханием.

У людей появлялось ощущение, что они в гостях у невидимого гигантского, седовласого и седобородого старика и духов из местных преданий.

Конечно, геологов, людей бесстрашных и верящих в силу человеческой воли и разума, местные легенды и мифы совсем не пугали. И мы уважительно относились к ним. Так же, как и к местным танцам или игре на диковинных музыкальных инструментах. То есть просто, как к культуре или обычаям. Не более того.

Но мне нравилось думать и представлять, как люди, пришедшие сюда десятки веков назад и выбравшие место своим домом, выходили навстречу к силам природы и договаривались с ними о сосуществовании.

Местные всегда располагали меня к себе сакральным, бережным и уважительным отношением окружающей природе. Конечно, глупо звучит, но иногда мне казалось, что природа отвечала им тем же.

С этими мыслями, окунувшись в предчувствие наступающей зимы, я дошел до места

То самое здание гостиницы, возле которого я и Сема дрались с двумя артельщиками, уже опустело.

Прибывшие вместе с транспортом гости Поселка, уже поднялись на борт своих кораблей. В вестибюле гостиницы, если так можно было назвать небольшое помещение прямо на входе, никого не было.

Я прошелся по коридору в поисках дежурной, но нигде ее нашел. Я вернулся к столу, выполнившему роль стойки регистрации гостей, и заглянул в раскрытый журнал записи посетителей.

Быстро найдя номер комнаты Кати и Марины, я решил не терять время и сходить туда.

Остановившись у двери, я прислушался. Но в номере было тихо. Я постучался.

Никто не ответил. В этот момент я заметил, что в двери снаружи торчит ключ.

Подождав еще немного, я легонько толкнул дверь. Она оказалась не заперта.

— Есть кто-нибудь? — спросил я, заглядывая в щель, — Марина? Ау. Это Илья

Мне никто не ответил. Я огляделся по сторонам, вытащил ключ и никого не увидев, вошел в номер.

Я запер дверь изнутри на замок и решил быстро осмотреть тут всё.

Глядя на неубранный гостиничный номер, могло сложиться впечатление, что девушка совсем недавно отлучилась на некоторое время из своей комнаты.

В помещении было два раздельных спальных места с тумбочками, шкаф, узкий письменный стол, на котором стоял пузатый многогранный графин с питьевой водой и пара пустых стаканов. Видно, что к ним не притрагивались.

На кровати находился открытый, не до конца собранный чемодан. Часть аккуратно сложенной одежды все еще лежала рядом на постели.

На тумбочке я увидел журналистское удостоверение, выданное столичной газетой на имя Гинзберг Марины Иосифовны, пятьдесят первого года рождения. Здесь же лежала ее раскрытая дамская сумочка.

Боковым зрением я заметил краешек документа, выглядывающего из под кровати. Я наклонился и поднял пассажирский билет Марины на местные авиалинии. Так называлась малая авиация, перевозившая людей на небольшие расстояния на «кукурузниках».

Как ни странно, под кроватью также валялся ее паспорт. Я решил ничего не трогать и приступить к беглому осмотру комнаты.

Копаться в ее вещах не хотелось. Хоть она и была каким-то образом причастна к отравлению Кости Гибаряна, устраивать жесткий обыск я не стал.

Во-первых, всё же я не имел на это права, и чувствовал неловкость. А во-вторых, она могла вернуться с минуты на минуту.

Я приподнимал сложенные стопки одежды и пытался увидеть, не спрятано ли что-то между одеждой.

Ничего. Меня осенило. Нужно искать то, от чего она хотела бы избавиться.

Я огляделся и увидел корзину для мусора, стоящую у журнального стола.

Заглянув в нее, я нашел именно то, что искал.

В это же мгновение кто-то попытался открыть дверь снаружи. Я замер. Раздался стук.

Ничего. Меня осенило. Нужно искать то, от чего она хотела бы избавиться. Я огляделся и увидел корзину для мусора, стоящую у журнального стола.

Заглянув в нее, я нашел именно то, что искал.

В это же мгновение кто-то попытался открыть дверь снаружи. Я замер. Раздался стук.

Я быстро подобрал и положил в карман куртки баночку с таблетками клофелина, которые позже нужно было пересчитать.

Стук повторился. На это раз стучали более настойчиво. Я немного отодвинул плотные шторы от окна, но выглянув на улицу, понял, что сбегать из окна плохая идея.

По улице шли прохожие и они наверняка бы подняли шум. К тому же на улице светло и узнать меня им не составить особого труда.

Надо открывать.

Я направился к двери и отпер замок. На пороге стояла дежурная, не ожидавшая меня здесь увидеть.

— Молодой, человек? Что вы здесь делаете?

— Здравствуйте, — ответил я, как можно спокойнее, и, стараясь перехватить инициативу, ответил вопросом на вопрос, — прошу прощения, а вы дежурная?

— Я-то дежурная, а вот кто вы?

Она старалась заглянуть мне за плечо в комнату.

— Я друг Марины Иосифовны, зашел попрощаться перед вылетом. Почему вы так нервничаете?

— Еще один друг? — на ее лице отразились одновременно сомнение, удивление, женская зависть и презрение. Будто она не раз уличала Марину в чем-то предосудительном.

— Товарищ Гинзбург здесь?

— Нет, я сам ее жду.

— Она должна была уже три часа назад сдать номер. Она сегодня улетает. Покиньте помещение, молодой человек. Посторонним нельзя тут находиться.

— Вы сказали еще один друг, а кто еще приходил к Марине Иосифовне? Это важно.

— Вы сказали, что вы ее друг. Вот сами и спрашивайте. А я на такие вопросы отвечать не уполномочена. Выйдите из комнаты.

В коридоре раздались шаги. Знакомый голос спросил.

— Девушка, а… — и осексая, когда я вышел из номера.

— А ты что тут делаешь? — удивленно спросил Володя, глядя на меня. Он явно не ожидал меня тут встретить.