Он мог убить эту молодую женщину в одном случае. Если это убийство — месть.

Получалось, что убить могла каждая группировка.

Узнать бы, как ее убили.

Ко мне вернулся слух, я слышал, как кричал инспектор.

— Ты в молчанку будешь играть, ты оглох? Кто был твоим подельником? Отвечай!

— Товарищ младший лейтенант, скажите, как ее убили? — я поднял глаза на милиционера, — это очень важно. Если вы мне расскажете, я смогу примерно объяснить, что произошло.

— Что⁈ Здесь вопросы задаю я!

В дверь постучались. В дверной проем просунулся голова одного из дружинников.

— Товарищ младший лейтенант, вам просили передать, что гражданка Гинзбург выжила. Врач из больнички, забыл фамилию, на «В» начинается не может до вас дозвониться.

Вот это новость! Спасибо доктору Верещагину! Чувствую — должен ему по гроб жизни. Поставлю ему за такое бочку спирта.

— Выйди! Сколько раз я говорил, без стука не входить деревня! — участковый матюкнулся и зло посмотрел на меня.

На выходе от участкового меня встречал Сёма.

— Ты все это время стоял на улице?

— Ну ты даешь, конечно. Чего они от тебя хотели?

— Признания в убийстве.

— А ты что?

— У нас плохие новости. Марину хотели убить и повесить это на меня.

— Марину,убить? кто⁈

— Это и есть плохая новость. Я пока не знаю.

— Какая тогда хорошая?

— Она выжила, дуболом, — я улыбнулся ему, — и меня отпустили.

— Вот это ты сейчас меня удивил. Я всякое мог подумать, но такое. Постой, ведь ты говорил, что она отравила Гибаряна, значит, кто-то хотел потом убрать ее?

— Чувствует мое сердце, что все началось с Гунько.

— Да вряд ли с Гунько.

— Забыл, как он меня специально отстранил?

— Там, во время поисково-спасательной операции он проявил себя, как нормальный мужик. Вряд ли это он. Там другие силы замешаны

Я посмотрел на моего друга. Сема все еще был недоволен, что его не взяли.

— Ясное дело. Он сам трусоват.

— Мент сказал, что трудовой коллектив проголосовал против меня.

— Да, — опустил голову Сема, — Что будем делать?

— Пойдем в порт. Провожать лето. Народ уже собирается.

Из окрестных домов выходили люди. Они все двигались в одном направлении.

Кто-то шел парами, кто-то компаниями друзей, а кто-то поодиночке, встречая по пути знакомых и образуя новые компании.

Вся толпа ручейками стекалась в большую полноводную реку направлявшаяся к порту. Прохладный воздух, прорываясь через холмы вдоль поймы, доносил свое свежее дыхание с глубин материка до океана.

Земля парила под холодным небом, заволакивая клубами густого тумана всю акваторию порта, береговые здания и множество судов, больших и малых, пришвартованных к многочисленным пирсам, растянувшимся на многие тысячи метров.

На пирсах, нависая клювами над водой, замерли краны, словно четвероногие марсиане из «Войны миров» Герберта Уэллса.

Мачты ледоколов, транспортов, ледоколов, катеров и спасательных буксиров причудливо выступали сквозь клубы тумана. На всем протяжении гавани, по одному и другому берегу, слышался лязг цепей, скрежет судовых лебедок, голоса команд.

Два небольших буксира, натужно пыхтя и беспрерывно подавая короткие предупреждающие сигналы своими сиренами, медленно выводили на открытый рейд порта транспортный рефрижератор «Советское Приморье»

Казалось, что он утаскивает с собой короткое Северное лето. Люди смотрели на корабли уже встроенные в полярный конвой.

Сема где-то раздобыл нержавеющую морскую флягу, открутил крышку пригубил и протянул ее мне. Я сделал обжигающий глоток и вернул фляжку обратно.

— Как думаешь, Куницын сможет выбить новые фонды? Я не могу представить, чтобы Поселок оставили.

— Ты знаешь сколько мы с Гибаряном за неделю намыли?

— Вы же полтора месяца с гаком провели в разведке…Сколько?

— Ну да, две недели шли, неделю мыли, остальное время ушло на возвращение. Три килограмма. Если там в Москве посчитают, что этого недостаточно для проведения повторной разведки и последующего промышленного освоения, то я даже не знаю, что тогда им нужно.

— Верно,Илюх, это самые богатые шлихи за посдение лет двадцать.Ты начал вспоминать? Как у тебя с памятью?

— Фрагментами да. Но в целом пока не очень.

Не было особого смысла скрывать от Семы, что я действительно кое-что начинаю вспоминать. Просто надо быть внимательным. Я не стану ему рассказывать о том, как я здесь оказался. Мой друг никогда не узнает о грядущем.

Сема легонько подтолкнул меня локтем и мотнул головой куда-то в сторону. Я повернулся и увидел Сержа стоящего в длинном плаще моряка.

На макушку был накинут капюшон, в котором его трудно было узнать. Этот гигант под два метра ростом, смотрел вдаль. Я проследил за его взглядом. Портовые гудки катеров беспокоили стаи птиц, взмывающих в небо целыми тучами.

Сейчас я мог разглядеть его мясистый лицо в профиль. Высокий лоб, крупные скулы, глубоко посаженные глаза. Морщины. Пожалуй, ему было лет сорок пять. Вполне возможно, что меньше но жизнь в криминальном мире не проходит бесследно.

Он медленно повернул и мы встретились с ним глазами. В глазах бездна, от которой многие бы съежились. Но не я. Правда на моей стороне. Мне нечего бояться.

За спиной в бараках, где жили портовые рабочие, кто-то открыл окно и включил Высоцкого.

Я поискал глазами Сержа, но на том месте, где он только что стоял никого не было. Он словно испарился.

Наступила осень.

Осень календарная здесь на Севере не совпадает с географической, и тем более с геологической. Началась геологическая осень с отходом транспортов и ледоколов, а заканчивалась, когда геологов вывозят из тундры.

Я накачивал резиновую лодку насосом-лягушкой на участке Семягина. И ежился от утренней прохлады. Дежурный готовил завтрак на ветру.

Скоро будут лепешки с сыром и кофе. Нет ничего вкуснее, чем завтракать и прихлебывать обжигающий кофе на утро после тяжелого перехода. Я уже окончательно проснулся и мне больше не хотелось укрываться дополнительным одеялом в теплом спальнике.

Тело разогрелось от ритмичной работы стопой. Нужно накачать и найти мелкие порезы.

Я был благодарен Семягину за то, что он дал мне работу и взял меня в эту осеннюю экспедицию после того, как на собрании трудового коллектива большинство коллег проголосовало за отстранения меня от работы.

Взял он меня рабочим четвертого разряда, то есть простым шурфовщиком, которому приходится делать всю тяжелую физическую работу в экспедиции в добавок к своим обязанностям.

У Семягина в отряде работал Виталя Колпаков — его называли богом промывки. Отличался от остальных тем, что и в солнце, и в дождь, и в гнус, в шторм, и в безветренную погоду мог стоять по колено в канаве и намывать, намывать, намывать.

Многие работяги слагали о его заработках легенды и ставили его в пример случайным людям пришедшим в ремесло. Он был почти такой же легендой среди «государственных» промывальщиков, как Андрюха Рябой среди артельщиков.

Но к концу лета, его никто не мог найти. Ходили слухи, что он сбегает в тундру к одинокой местной вдове, улетает на «материк», вербуется на ледокол матросом, уходит в запой в тундру. А к началу геологической зимы он неизменно появлялся свежий и набравшийся сил.

Семягин всегда сохранял за ним место в экспедиции потому что такого промывальщика надо было еще поискать. Но штатную единицу надо было кем-то закрывать. Он предложил мне заменить Виталика.

Выбор у меня был не велик. Пока Куницын бился с министерскими я мог либо месяцами ждать результатов работы комиссии, которые не сулили ничего хорошего, либо уйти в осеннюю разведку в качестве рабочего. Я выбрал второе.

Ситуация с Мариной яснее не стала. Но через четыре дня после операции, успешно проведенной Верещагиным, ей показывали мои фотографии, она узнала меня, но категорически отказалась признавать мою причастность к нападению на нее.