Мы шли по тропе вытоптанной животными вдоль береговой линии озера. В некоторых местах берег был заболоченный и порос высокой травой.

За небольшим мысом озера тропа уклонялась левее. Мой спутник шел и ворчал:

— Вот чует мое сердце, что ничего хорошего из этой зимовки не выйдет.

— Петрович, перестань. С чего ты взял, что мы тут на зимовку останемся?

— Зачем нам тогда дров на всю зиму запасать?

— Лучше сейчас два дня поработать, чем потом мерзнуть

— Понятно, лучше перебздеть, чем недо…

Петрович дойдя до поворота, не увидел, что тропа сузилась, оступился, чертыхаясь, провалился в грязевую жижу и, выскакивая из ямы, потерял там сапог.

Он стал громко материться и проклинать тот день, месяц и год, когда завербовался на золотые прииски на Север. Не меньше досталось названию корабля, на котором он прибыл в Поселок и его капитану.

Для того, чтобы исправить ситуацию ему пришлось ложиться на землю и искать сапог в студеной болотной каше рукой.

— Дай, я попробую, — предложил я своему спутнику уступить мне место на грунте, но от отказался, выразив мне свое старческое недоверие.

— Я сам, — кряхтел Петрович, шурудя в чапающей яме, — Ты мне тут не умничай, Илюха. Знаю я вашу геологическую породу, еще утопишь мой кирзач.

Как мне показалось эти попытки не приведут к результату и Петровичу придется чапать обратно в одном шерстяном носке, но после нескольких минут стараний и пыхтения, он все же сумел нащупать и вытащить свой сапог.

Петрович дрожал ему было холодно, но все же он отказался возвращаться на базу.

— Отпусти вас, инженерьё, одних в тундру, — ворчал он делая ударение в слове тундра на последнюю букву, — вы прям к медведю и придете.

Хоть я и завербовался промывальщиков, для рабочего персонала я так и не стал окончательно «своим».

Дело в том, что в других партиях, но не в нашей, семягинской, я наблюдал строгое разделение на «классы». Люди рабочих специальностей не любили геологов, и те отвечали им взаимностью

Рабочие жили только с рабочими, геологи — с геологами. Хоть и ели из одного котла, но каждая группа отдельно, в выходный каждая группа «отдыхала и проводила культурный досуг» отдельно от другой.

Как правило геологи не помогали рабочим носить собранные образцы.

Они говорили: «Моя рабочая обязанность — золотоносные образцы собирать, а его обязанность — эти самые образцы таскать. Чтобы не таскать, нужно было учиться.Не зря же говорится — не можешь работать головой, тогда работай руками».

За все время моей работы в предыдущих геологических экспедициях, за редким исключением, инженеры-геологи почти ни разу не помогли рабочим нести тяжелые грузы.

Если, кто-то из новичков рабочих пытался просить геолога о помощи, то обычно в ответ можно было услышать что-то вроде: «Не обижайся, брат, вам платят больше, чем нам. Как раз за то, что вы таскаете образцы с грунтом».

Что, кстати, было отчасти правдой — по итогу экспедиций рабочие получали процентов на двадцать-тридцать больше, чем геологи.

Но в нашей партии коллектив подобрался без неприязни к друг другу и «классового неравенства». Если и были какие-то проявления, то подобные тем, что мне продемонстрировал Петрович, копаясь в грязи.

Он стал очищать от грязи свой яловый офицерский сапог, доставшийся по блату. Геологи давно уже ходили горных отриконенных ботинках. Но Петрович, как истинный консерватор отрицал все новшества и улучшения.

В небольшой заводи неподалеку мы нашли настоящее сокровищницу. Течение прибило сюда большое количество плывуна. Штук двадцать — двадцать пять кустов. При рачительном использовании этого хватит на десяти дневный цикл приготовления пищи.

Первые вытащили быстро прямо с берега, сложнее с теми, что «стояли» дальше в мелкой воде.

Я собрался снимать ботинки, но Петрович остановил меня жестом и протяжно спросил

— Ку-у-д-а-а? Куда лезешь, молодо-зелено? Наперед батьки в пекло? Я уже, один хрен собачий, намок! Я полезу!

Он скинул сапоги, штаны и одежду, которая могла промокнуть, оставшись в одной рубахе и черных семейных трусах.

Он подтаскивал плывун к берегу, ближе ко мне, шагая то по колено, то по пояс в ледяной воде. Это было сложно, потому что илистое дно не желало отпускать кустарник, который пойдет нам на топливо.

Снова поднялся ветер. Не такой, как с утра, но тем не менее пронизывающий.

Я видел, что Перовича прям трясет от холода. Вытащив на берег последнюю, я предложил ему срочно одеваться и идти в лагерь отогреваться.

Петрович не возражал, он так замерз, что не мог говорить.

Благо возвращаться было недалеко, всего метров четыреста. Семагин завидев, что я веду старика укрыв его своей курткой, начал отдавать какие-то распоряжения дежурному по кухне, стоявшему у большого котелка и что-то стряпавшего.

Когда мы подошли ближе, то я увидел, что он готовит наваристую уху из щуки с небольшой порцией желтых рифленых макарон.

Большие куски благородной рыбы плавали в прозрачнейшем бульоне с мельчайшими золотистыми капельками деликатесного рыбьего жира.

Невесть откуда взявшаяся, почти разварившаяся луковица, игриво сверкала своими бело-серыми ажурными боками, плавающая в ухе вместе щучьей головой, распространяла чудесный, божественный аромат на всю округу.

Значит, кто-то из наших уже успел удачно порыбачить.

Дежурный поискал взглядом подходящую посуду, потом живо схватил большую пиалу с темно-синим узбекским рисунком, зачерпнул половником уху, попробовал, чтобы она была не слишком обжигающей, наполнил чашу и передал ее Петровичу.

Но холод настолько растят его организм, что мой спутник был в не состоянии ни держать пиалу в руках, ни сделать глоток. Когда я попробовал поднести ее к его губам, взяв чашу в свои руки, Петровича так трясло, что он снова не сумел отпить.

— Так, все понятно. Быстро, шару!

Дежурный кивнул и метнулся в палатку-лабаз, в которой были сложены съестные припасы.

Выскочив он ловко переставил уху, и прямо на огне стал кипятить воду в в чистой консервной банке с высыпанной внутрь пачкой чая.

Пока он готовил шару, я сбегал в палатку и принес одеяла.

Укрыв Петровича мы стали ждать пока закипит вода. Шара готовилась так: вначале заваривался крепкий чай, практически чифир, на поллитра воды пятьдесят грамм сухой заварки. Чифир должен был быть обязательно перекипяченным.

Потом в него добавлялась сгущенка, примерно треть банки на поллитра. Сгущенку, а затем две части спирта. Сто грамм прям в кипящую массу.

Сгущенку и первую спирта часть помешивали ложкой. Когда масса приобретала однородный светлый оттенок, ее снимали с огня и добавляли еще сто грамм спирта.

Шару нужно было немного остудить. Но в холодное время года это не составляло труда.

Дежурный сбегал к озеру и опустил раскаленную банку в холодную озерную воду.

Шара на вкус напоминала что-то типа сладкого «Бейлиса», только значительно крепче.

Человек выпивал несколько глотков и все его тело тут же начинало гореть. Спирт, чайные ферменты и углеводы моментально делали свое дело.

Он бегом вернулся назад, я поддерживал Петровича за голову, когда ему осторожно вливали в рот шару.

Минут через пять Петровича перестало колотить и к нему вернулась способность говорить и управлять своим телом. Я оглядел озеро и увидел первые признаки надвигающегося тумана.

Дежурный показал мне на уху и вопросительно посмотрел на меня. Я почувствовал, как ощущение голода обволокло желудок и кивнул. Поесть горячего первого сейчас — это подарок небес. Мне тоже не мешало бы согреться и подкрепить силы.

— Что случилось? — с серьезным выражением лица спросил Семягин разглядывая меня и Петровича

Я хотел было ответить, но мой старик остановил меня жестом. Он начал уже рассказывать, но тут где-то слева раздались три выстрела подряд с одинаковыми паузами между ними.

— Что случилось? — с серьезным выражением лица спросил Семягин, разглядывая меня и Петровича