— И ты пробовал резать?

— Ну, так, ткнул разок, — признался пацан. — Но ты не думай. Я до того месяц для охранников пиццу таскал со станции и лечебное зелье выменял.

— Брат, небось, знатно удивился.

— Ага! — повеселел синевласый. — Он спал, а я ткнул. Ну, дал мне по башке, но не обиделся.

— Погоди. Ты всерьёз что ли брата ножом пырнул?

— Не пырнул, ты что. Просто руку порезал. А как иначе-то?

— Иначе — что?! — изумился Егор, но махнул рукой: — Так, всё, потом обсудим. Ты мне показать что-то хотел?

— А, да. — мелкий обвёл рукой комнату. — Тут мы обычно собираемся, если что. Посидеть, поболтать, сожрать чего. Девчонки к себе почти не пускают, а к нам приходят. Может из-за ящика? — он ткнул в сторону телевизора.

Егор огляделся.

Да, крупная комната, настоящая гостиная в полном смысле слова. Десяток шагов в ширину, двадцать в длину. Пара диванов, несколько кресел. Стол с проигрывателем пластинок, пачкой журналов, листами бумаги, стаканом с карандашами и ручками.

На столе ещё какая-то ерунда: скрепки, кнопки, резинки и прочее. Россыпь мелких зелёных и жёлтых кристаллов в чашке с отбитой ручкой. Пяток чашек с кофейным налётом на дне.

Тумба около стола с огромным пузатым телевизором. Похожий Егор видел у одного из дедушек: тот как купил незадолго до распада Союза, так и не менял. Хотя, кажется, последние годы не включал. Короче, огромная такая штуковина шириной в косую сажень с округлым кинескопом из толстенного стекла.

Высоченные книжные шкафы у стен. Пара платяных шкафов пониже.

Невысокий холодильник со стеклянной дверью, через которую виднелись заиндевевшие коробки, бутылки с молоком или кефиром, куски сыра, колбасы, ещё какая-то снедь. На холодильнике — чайник и вазочка с кусковым сахаром. Банка с кофе. Пара коробок с чайными пакетами.

Потухший камин посередине внешней стены, огороженный кованым заборчиком, с отдельным местом для наколотых чурбачков.

И — двери.

Дверь в коридор на выход и пять неизвестных дверей.

К одной из них, в самом дальнем углу, Егора и поволок новый знакомец.

— Моя комната, — с этими словами распахнул створку перед Егором. — Заходи! Глянь, как круто обустроил!

Комната, и правда, оказалась интересной.

Во-первых, довольно большая, примерно пять на пять метров. Во-вторых, двухэтажная. В дальнем левом углу установили сколоченную из дерева лестницу. Впрочем, наверх хозяин гостя не повёл. Чего, мол, смотреть — кровать, да сундуки со шкафами.

А вот первым этажом хвастался.

Ну, письменный стол, зеркало с полками под мыльно-рыльные, да одежда на крючках на стене у двери — эка невидаль! На тумбочке маленький холодильник из гнутого стекла, плотно забит цветастыми жестебанками. Рядом, на полу, плетёная из ивы ведро-мусорка, засыпана с горкой этими же банками, но пустыми и смятыми.

Прямо холостяцкое жилье, даром что хозяину десяток лет.

Холодильник Егора заинтересовал. Ну, красиво же! И необычно: толстое прозрачное стекло, слегка заиндевевшее изнутри. Но никаких агрегатов не видно, только снизу сплющенная туба, с нарезной батон величиной. Осмотрев и, не увидев шнура к розетке, уточнил:

— На аккумуляторах?

— Не, раз в месяц литр холода заливаю и достаточно, — отмахнулся Зорко.

Гость сделал вид что понял и продолжил осмотр.

А посмотреть было на что.

Все свободные стены Зорко завесил плакатами. Некоторые яркие и новые, а иные тусклые, выгоревшие на солнце, мятые и драные. На всех — всякое разное. Абстрактное, но с отлично выписанными деталями. Не враз и поймёшь что именно изображено.

Нашёлся даже плакат, с которого срисовали принт для футболки Зорко.

Тот, с глазами и топорами. На нём Егор и залип.

В который раз ломик ворохнулся, желая подсказать, но не находя слов.

— А что это?

— И ты?! Тоже не узнал?

— Ну… — Егор всерьёз задумался. Обилие глаз смущало. — Драка шогготов?

— Кого?! — пацан с подозрением уставился на Егор. — Каких ещё кокотов?

— Извини. В лесу жил, — повинился Егор. Похоже, местные не причастились к великому таинству Ктулху. — Древесные грибы, подлёдные ягоды, дикие пчёлы, домашние медведи. Какая тут культура и история?

— А, ну да. Ладно. Это не кокоты. Это битва при Глазго. Узнаёшь? — с надеждой спросил малолетний панк. — Там где Вардонис Ел Бел победил, а потом оженился на побеждённой Евине Гес Тас. Средний на Старшей! Прикинь?!

Егор покачал головой. И добавил:

— Но вот глаза… Можно по контексту догадаться. Глаза. Глазго. Очевидно!

— А я им говорил! — возликовал синеволосый бунтарь и от яркости чувств хлопнул Егора по руке. — Я — твердил! Показывал! Объяснял замысел художника! В глаза тыкал! Ведь глаза же, глаза! Ясно же, что картина про Глазго! Малевич любил такие тонкие намёки, все знают. Вот, даже ты сразу понял, даром что лесной!

— Мне говорили, что городской, — осторожно уточнил Егор. — Обвиняли, можно сказать.

— А! Брешут. Забудь. — отрезал пацан. — Какой же ты городской, если… — и он обвёл Егора движением руки. — Ну, кто в городе так оденется, в это семейское шмотьё.

— И что не так?

— Сразу видно, что всё посконно и домотканно. Дёшево. Из семейника. Привык ты жить вдали от городов, — и он, явно кого-то копируя, произнёс: — Нет в облике благородного куража, тонкой иронии над простецами и дикого аэрического вдохновения.

Егор хмыкнул и покивал, соглашаясь. Да уж, в дороге точно не хватало тонкой иронии и дикого вдохновения. Выжить бы! и то дело.

Хозяин комнаты приволок к письменному столу стулья, достал из холодильника пару банок. И кивнул Егору на стул — садись, мол.

Тот и сел, чего чиниться. Взял банку, вскрыл, отхлебнул. На вкус — кола, только гнали её из свежей ёлки. Да и картинка на алюминиевой банке с деревом: голый высокий ствол и круглая зелёная шапка на вершине. То ли сосна, то ли пальма какая. И надпись наискосок: «Таалвасини — древа силы!».

А Зорко расстарался ради гостя. Нашёл тарелку, насыпал из пакетика жареной лещины. Туда же положил и пару крупных шоколадных конфет с оскаленной мордой медведя на фантике.

Егор ещё хлебнул. Диким хвойным горлодёром пробрало аж до нутра, с первого глотка такого эффекта не было. Пришлось закидываться орешками.

Синеволосый же подтащил стул ближе, присел и наклонился к Егору. Подёргал за рукав и прошептал заговорщицким тоном:

— Слышь! Ты не раскольник, случаем?

— Нет, вроде, — открестился тот. — Я вообще атеист… неважно. Вот те крест!

— А жаль… — вздохнул разочарованно Зорко. — Слышал я, что в ваших краях раскольники живут. И обычаи у них… ну, особенные, раскольничьи. Не как у всех, — и пацан стремительно покраснел. — Девчонки такие. Ну. Сам знаешь.

— Девчонки?

— Ну, без этих, без сложностей. Или врут?

— Ты не мал, случаем, о девчонках без сложностей думать?

— Когда-то ж надо начинать, — пожал плечами синепанк. — Ещё пару лет и начнётся средний курс зелий. А там, сам знаешь, как по мозгам долбает.

Лихо вскрыл банку, надолго присосался, сжал в руке пустую и бросил не глядя в корзину. Покосился на нахмурившегося Егора.

— Погоди. У вас в лесу и с этим не очень?

— Мы предпочитаем естественное развитие. Посконная ирония над простецами и всё такое.

— И как?

— Ну вот, не вымерли ещё, — неловко пошутил Егор и призадумался. К чему бы это отец ему постоянно на девиц намекал? Да и в записке Моржей поминал весьма своеобразно.

— Может и правильно, не знаю. Но мне родичи… прежние родичи… говорили, что без зелий у Моржей никак.

— А Моржи чего говорят?

— Моржи-то? — мелкий нервно хихикнул и оглянулся. — Ты Марковну видел?

— Ага, — Егор непроизвольно дёрнул плечом.

— Ну и вот. Выдаёт раз в месяц сумку с пузырьками и рецепт как их пить.

— И всё? Ты не спрашиваешь — что и зачем?

— Ты Марковну видел? — повторил Зорко и помотал головой. — Я не рискну!

Егор понимающе кивнул. Ну да, такую спросишь. Тридцатидневные курсы повиновения и ежевечерне три удара томиком Гардониуса Эс Эс по хребту, в лучшем случае.