И потому трясинный царь метался, не в силах принять решение. Тянуло поторопить людишек, но страшился последствий. Время такое: все мелкие божки на Руси слабеют, а ежели кто усилится, то будет торчать как сосна посреди чистого поля.

А он, Горь-Топень, иначе прозываемый Гниль-Шепотун, был из богов наимладших, но совсем не из глупейших. Скорее из хитрейших: малой силе для выживания потребен великий ум или великая хитрость.

Но и на сугубое лукавство найдётся опасная простота.

И прозывается она — люди.

Всё, что лукавый бог затеет, коварные планы выстроит, плутовством добудет, — всё это в одночасье рухнет из-за людей. И наипаче всего — из-за женщин. Ибо женщины суть всему. Голова и основа, но притом наизлейшая опасность.

…А было так.

С той древности, как поселились Бранковичи и Гдовичи во Владимире Суздальском, так и начали родниться меж собой. И дюжины лет не проходило, как брали жён или мужей из соседского клана. Правда, лишь в младшие и боковые семьи, в древние тайны не посвящённые и к новейшим задумкам не допущенные.

Хоть и дружили меж собой ведовские рода, но и тайно враждовали тоже.

Но много ль той вражды? Да, перекупали иногда по завышенной цене целебные травы да волшебные коренья, чтобы соседям не досталось. Да, пускали слухи тайные о прыщах волдырных да болячках стыдных, кои от чужих зелий и притираний происходят. Да, ломали честную цену и продавали втридёшево, если царские закупщики приезжали.

Но то дело понятное. Роду надо расти и возвышаться, даже ежели соседушка-полуродич удручён и истово верит, что ему наступили на родную мозоль и плюнули в любимый эликсир.

Вот так жили Моржи и Куницы, дружили-вражили сотни лет, но до главных тайн соседей не допуская.

Главные семьи хранили старые пергаменты, древние рецепты и новые придумки.

Потому и брали себе жонок и мужей лишь из родовичей. Изредка — находили на стороне, в иных городах и весях, но с непременным отказом прежней семьи от девицы или парубка. Выход из прежней семьи закрепляли особенным ритуалом у алтаря Живе, давая новое имя и с тем — новую жизнь.

На беду обоим родам, Даниле, сыну Старшего мастера Гдовичей, начала сниться в жарких снах Ольга Бранкович, девица из главной семьи.

Девица та мила, густоброва, сребролика и разумом быстра. И возраст подходящий, заневестилась уже, семнадцать зим минуло с тех пор как Жива допустила её в мир. Бранковичи давно подыскивали ей мужа. Слали гонцов и в Новгород, что на Волге, а також в Пинск и Полоцк, где дружественные ведовские рода пребывали.

Здесь-то, во Владимире, нужных женихов не сыскалось: иль возраст не тот, иль положение неподходящее, в род Куниц взять не выйдет. Про Гдовичей даже и не думали, невозможное дело!

А Данила пылал сердцем и разумом. Лишался ума. Сгорал день за днём, чернел будто ближний бор, через который огненный пал пронёсся. Каменел, как земля под гневом Дажьбога. Не помогали ни волшебные настои, ни чудесные притирания.

Родные с ног сбились, ища причину хвори и способ ту победить. Судили да рядили, жертвы на алтаре Живы приносили. Древние пергаменты перечитывали, таблички глиняные из сундуков доставали, свитки папирусные разворачивали. Но чужой мудрости и собственной пользы не обрели. Лишь на паре табличек месопотамских тонконогими арамейскими птичками велась история о схожей хворобе. История длинная, а таблички короткие, рассказ до исцеления не дошёл, прервался в самом начале.

Кто-то из младших, неразумных, предложил даже в Суздаль отправиться к тамошнему Ордену Креста. Ходили слухи, что крестовые монахи ведают в поправке жизненных сил и снятии чёрной порчи.

Младшего побили батогом, конечно, за сущеглупость и урон родовому имени.

Но Даниле это не помогло. Как сох, так и сох, о причине своего недуга никому не признаваясь. Куда ни пойдёт, чем ни займётся, а перед глазами та, среброликая и чернобровая. А ночью… постыдно сказать, что снится ночью. Такое жаркое, что и палящее зноем лето кажется холодным.

Но как сказать родичам, что желает нарушить древние традиции и ввести в старший род девицу Бранковичей?! Доверить ей тайны тайные и древности древние! Не златом и серебром оплаченные, а жизнями, кровью и поколениями Пепельных Хозяев, прошедших и ледяное Беломорье, и суровую Балтику, и густосельные леса Руси.

Сопротивляться было невмочь. А тут ещё беда роду — закончились запасы для зелий да мазей. Старогодние все израсходовали, а новых и нет — всю травень зноем побило. Вышли в поле и леса все родовичи, аж до баб на сносях дошло. Искали что могли, но возвращались хорошо если с вялым пучком нужной листвы иль парочкой кореньев.

Вот и Данила бродил по лесу, да так ему везло постоянно, что встречался с ночной гостьей своей. Бранковичи тоже рыскали по лесам и полям, пополняли запасы.

Поначалу с Ольгой перекидывался словом-другим, да и уходил далече.

Позже — разговоры вели, вместе травы собираючи.

Короткие. Длинные. На весь день, с зари и до сумерек.

И так вышло, что в конце месяца светозара, иначе изоком именуемым, признался Данила Ольге. И та призналась — нашли ей уже жениха в закатном краю, далее даже Пинска. Из литовцев, дальняя родня на седьмом киселе. Захудалый род, много за парнишку не попросят. По нынешней недородной године — удачная сделка, да и на вид жених приятен.

Парсуну Ольге прислали.

Почернел пуще прежнего Данила и ушёл молча.

Две недели в лес не ходил, две недели являлась к нему ночная гостья во сне с укоризной во взоре. Ночи, однако ж, были такими же жаркими.

А потом Гдович не выдержал, пробрался за соседский тын, проник в девичью светлицу, разбудил любушку и к сердцу прижал. Та противиться не стала, сама не заметила как украл её сердце молодой Быгник.

И там, в горячем шепоте и сплетении обжигающих рук, предложил Данила Ольге убежать вместе. Уйти на опасный, но свободный Юг, создать свой род. И приданое показал — несколько склянок с драгоценным эликсиром, тайным даром болотного бога.

Упросила Ольга своего любого не приходить больше в её светлицу, не пробираться за тын дома Куниц. Подождать немного, пока дело у них сладится, соберут нужное на дальнюю дорогу. Договорились молодые встречаться иногда в лесу, но реже прежнего. Будто бросил Переруг, бог ссор и раздора, лесную кошку рысь меж ними.

Одного не знали Морж и Куница, проследил за Данилой брат его младший, на год позже божественной Живой в мир допущенный. Проследил и задумался: как так сделать, чтобы стать ему, младшему, первым наследником в роду Пепельных Хозяев.

Был Ждан Гдович силён и хитёр, но духом червив и алчен. Умён не изрядно, хоть и не глуп. И придумки его выходили такие же, хитрые, но гнилые и ломкие. Очень он хотел брата подвинуть, и основание к тому имел: раз уж Данила сам решил бросить род Моржей, то надо ему помочь. Да так, чтобы кровушкой с головы до ног облить, чтобы не смог Данила в род вернуться, если передумает.

И как все схожие затеи, когда в руке и сердце держишь лишь свои желанья, а пользу рода бросаешь под ноги, кончилось всё большой кровью и смертями.

Кажется, и Горь-Топень рядом примостился, но лишь тенью и жаждой.»

Из переписки Светловульфа Олденскогос Кудеяром Три Башки и Два Поцелуя.

Собрание треснувших скрижалейв 105 томах.«Апокриф криволепный.Лжа недоказная.Обман заблужденский»

(Дописано позже, двумя почерками:«Эти твари развлекались, а нам выяснять?!»«Дверь там, сторукие всегда голодны.»)

Избавиться от пригляда Совы удалось не сразу.

До полудня было ещё больше часа, строгий наказ Балашова Сова исполнял неукоснительно. Сам начальник куда-то запропал, связь через говорилку не брала. Птичий воин знал, куда старшой делся, но не кололся. И наблюдение за гостями не бросал, а проказничать Егор опасался.

Вот и провели на скамейке полчаса в обнимку. Девица, бросив фразу, замолкла. Кажется, пару раз уронила слезу. Сопела в ухо и так упорно думала, что шорох стоял и ломик топорщился.