Из-за отсутствия овощей и разнообразия продуктов питания, цинга стала обычным явлением. Как и многие другие, я тоже пострадал от нее. 13-го августа от нее внезапно скончался майор Моррис из 6-го Пенсильванского кавалерийского. Его собратья по заключению хотели, чтобы его тело забальзамировали. Мятежники присвоили себе принадлежавших майору 100 долларов Соединенных Штатов и категорически отказались оплатить ими эту процедуру. Поэтому узники своими силами собрали 400 долларов Конфедерации. Некоторым офицерам — близким друзьям покойного — разрешили проводить его в последний путь.

В комнату под нами привезли 30 или 40 северян — мирных граждан. Их поселили вместе с дезертирами янки и обращались с ними невероятно жестоко. Их пайки были очень малы, а покупать что-либо им запрещалось. Мы проделали в полу отверстие, и каждый вечер отправляли им через него сухари и кукурузный хлеб. Узнав, что сейчас им будут выдана еда, они толпой стояли под отверстием, запрокинув головы, и даже подпрыгивали, чтобы схватить малейшую крошку, зачастую готовые сражаться за самые маленькие кусочки и тем больше напоминавшие хищных животных, чем людей. Некоторые из них, привыкшие к вкусной домашней кухне, ели арбузную кожуру и даже то съестное, которое им удавалось найти в плевательницах и других, еще более отвратительных местах.

Некоторые планы побега были изобретательны и оригинальны. Они отличались особой дерзостью. Четверо или пять офицеров, беседуя по-французски и будучи одетыми в мундиры Конфедерации, спокойно прошли мимо часовых. Капитан Джон Ф. Портер из Нью-Йорка, переодевшись в штатское платье, вышел из тюрьмы средь бела дня, свободно пройдя мимо всех часовых, которые думали, что это либо священник, либо просто мирный житель Ричмонда. Некоторое время его у себя прятала одна леди. Через негров он попросил у своих товарищей немного денег, и немедленно получил их. Потом с помощью проводника, он преодолел болота и добрался до позиций федеральной армии. И, уже будучи в полной безопасности, он в назначенный день попросил у ждавшей его дома юной леди ее руки и сердца. Вот таким он оказался предприимчивым женихом.

Долгими вечерами, когда все мы — слабые и бледные, страдали от столь скудной пищи, некоторые из моих товарищей с болезненным красноречием предавались полетам в эпикурейских небесах — подробно обсуждая, какие блюда они закажут, когда вновь посетят лучшие отели Нью-Йорка или Филадельфии. Эти душераздирающие дискуссии так меня раздражали, что я неизменно избегал участия в них, испытывая иногда страстное желание избить тех, кто постоянно подогревает эту неприятную тему и вынуждает меня постоянно думать о голоде, о котором я изо всех сил старался вообще забыть.

Обмен пока полностью приостановили, и пока в Либби не собралось несколько сотен офицеров, новые заключенные прибывали постоянно.

Среди узников постоянно ходили самые разнообразные слухи обо всем на свете, трудно вспомнить день без какой-либо сенсационной новости. Но они не были чистым вымыслом, но в тюрьме, как и в других местах, когда наступают трудные времена, казалось, сам воздух порождает подобные дикие фантазии, которые, передаваясь из уст в уста, разрастаются до невероятных размеров.

Вечером 2-го сентября все северяне были переведены из Либби в Кэстль-Сандер. Оказавшись на свежем воздухе, мы почувствовали наплыв странной слабости. Медленно и пошатываясь, мы преодолели разделявшие тюрьмы 300 ярдов.

Первую ночь мы провели в душном и грязном подвале, почти таком же отвратительном, как и виксбергская тюрьма. Но мы спокойно курили наши трубки, помня о том, что «Фортуна неустойчива, непостоянна, ненадежна и вечно меняется»[166], и спрашивали себя, что же еще преподнесет нам эта капризная леди. А в перерывах между этими размышлениями наш сон на грязном полу нарушался веселыми и игривыми крысами, радостно прыгавшими по нашим рукам и лицам.

На следующее утро нас построили в ряд, а потом наши имена записал старый надзиратель по имени Купер, который в очках и выцветшей шелковой шляпе выглядел как один из диккенсовских бидлов. На его вопрос о том, есть ли у нас деньги, все, как один ответили отрицательно. Когда он спросил, есть ли у нас ножи или другое оружие, все мы дали тот же ответ, кроме одного, который заявил, что в его жилете спрятана 10-ти дюймовая колумбиада.

Комендантом Кэстль-Сандера был капитан Джордж У. Александер, бывший мэрилендец, который участвовал в захвате «Французской Леди»[167] парохода «Св. Николай» недалеко от Пойнт-Лукаут, а впоследствии провел несколько месяцев в Форте Мак-Генри. Раньше он состоял на службе в военно-морском флоте Соединенных Штатов в качестве помощника инженера. Он увлекался литературой, в частности, написал несколько небольших пьес для ричмондских театров. Напыщенный и исключительно тщеславный, очень гордящийся своими перчатками, сапогами, огромными револьверами и красным поясом, он иногда бывал несдержан, но в целом, к узникам относился неплохо. Он поместил нас в «Комнату для гражданских», которую он назвал тюремным залом. Его стены побелены, на всех четырех окнах железные решетки, а в воздухе витали ароматы смежной «Клетки осужденных», невероятно грязной и вонючего помещения. «Зал» освещался газом, имелась печь для приготовления пищи, несколько коек и чисто вымытый пол.

В Кэстль-Сандер держали около полутора тысяч заключенных — тут были мирные штатские северяне, южные юнионисты, дезертиры янки, каторжники Конфедерации и 82 свободных негров, которые состояли при федеральных офицерах в качестве слуг.

Репутация этой тюрьмы была хуже, чем у Либби, но, как это всегда бывает, выяснилось, что не так страшен черт, как его малюют. Мы очень скучали по обществу офицеров Союза, но комендант и его подчиненные, в отличие от тюремщиков Тернера, относились к нам вежливо, они ни разу не оскорбили никого из нас.

В «Комнате для гражданских» были два северянина, которых звали Льюис и Скалли. Они прибыли в Ричмонд с секретным заданием от нашего Правительства, которое поручил им генерал Скотт еще до битвы при Булл-Ране, и с тех пор ни сидели за решеткой. Один из них был католическим священником, и благодаря его усилиям оба они до сих пор оставались живы. Но выглядели они очень плохо, и я не удивлялся тому, что из-за столь долгого пребывания в этом ужасном месте волосы Льюиса подернулись сединой, а на изможденных лицах их обоих застыло напряжение и беспокойство.

Побывав в разных тюрьмах Юга, я с восхищением наблюдал, с как заботливостью римская церковь относится к своей пастве. Священники часто посещали тюрьмы, чтобы побеседовать с католиками и удовлетворить их как духовные, так и телесные потребности. Капеллан Кэстль-Сандер был пресвитерианцем. Он раздавал тексты с молитвами, и каждое воскресенье проводил службу или во дворе, или в одной из больших комнат. Он бы даже безногого убедил в грехе занятий танцами.

С нами вместе здесь сидели преподобный Уильям Г. Скэндлин и д-р Макдональд из Бостона — члены Санитарной комиссии Соединенных Штатов. Доктор очень страдал от сильнейшей дизентерии. Комиссия никогда не делала разницы между страждущими юнионистами и конфедератами, одинаково даря и тем и другим свою щедрость и нежность, и, тем не менее, этих джентльменов, взятых в плен у Харперс-Ферри со всем их имуществом, мятежники продержали у себя более трех месяцев.

Джуниус был очень слаб, но в течение многих месяцев он проявлял удивительную жизнеспособность. Его ненависть к врагу и твердое желание не умереть в тюрьме мятежников, очень укрепили его. Подобно герцогине Марлборо, он не желал ни истечь кровью, ни просто сдохнуть.