В тот день дежурил лейтенант Уэлборн. Мы посвятили его в свой план. Он согласился — в случае провала дать нам ружья, а кроме того, мы предложили вывести нас — закутанных в серые одеяла и в надвинутых на глаза шляпах — в полночь, как будто мы — солдаты мятежников, идем на смену караула. А потом он мог свободно проводить нас до выхода из лагеря.

В тот воскресный вечер, за полчаса до наступления полной темноты (последний момент, когда охранники могли пройти — даже в сопровождении офицера — без пароля), Браун, Вулф и Дэвис отправились якобы за лекарствами для заключенных. Поскольку они множество раз в день посещали склад, и часовые прекрасно знали их, показывать пропуска им не пришлось, а свой Джуниус отдал мне.

Несколько минут спустя вручив длинную, наполненную бутылками для лекарств коробку своему помощнику, я пошел за ними.

Будто не желая терять ни минуты времени, мы быстро пошли к ограде. Около полудюжины моих друзей — либо стоя прислонясь к деревьям, либо с госпитального крыльца, наблюдали за нами. Когда мы подошли к воротам, я взял у мальчика коробку и сказал ему — но, по сути, обращаясь, конечно, к часовому:

— Я выхожу, чтобы наполнить эти бутылки. Я вернусь через пятнадцать минут и хочу, чтобы вы взяли их и распределили между госпиталями. Ждите меня здесь и никуда не уходите.

Этот парень, прекрасно понимая суть дела, ответил: «Да, сэр». И я попытался пройти мимо часового как можно непринужденней.

Я уже давно понял, что если человек идет уверенно глядя вперед, без колебаний, даже с изрядной долей наглости — будучи даже в тюрьме — он может далеко уйти, и никто не осмелится остановить его. Несколько раз, как я уже рассказывал, я видел пленников, которые переодевшись в приличную штатскую одежду, спокойно, средь бела дня, уверенно миновав часового, сбегали из тюрьмы.

Думаю, и я мог бы поступить точно так же, но поскольку, таким образом успешно сбежали двое или трое, часовых, которые тогда стояли на своих постах, очень строго наказали. Охранник с ружьем в руках выступил вперед и спросил меня:

— У вас есть пропуск, сэр?

— Конечно, у меня есть пропуск, — ответил я со всем возмущением, какое только я смог вложить в свой тон. — В первый раз, что ли?

По-видимому, немного смутившись, он тихо ответил:

— Думаю, вы правы, но начальство очень строго относится к нам, и я не был полностью уверен.

Я предъявил ему подлинный пропуск моего товарища:

«ГЛАВНЫЙ ШТАБ ВОЕННОЙ ТЮРЬМЫ КОНФЕДЕРАТИВНЫХ ШТАТОВ,

Солсбери, Северная Каролина, 5-е декабря 1864 года.

Джуниус Г. Браун, гражданин, имеет разрешение на проход через внутренние ворота для помощи в доставке лекарств в госпитальные бараки военной тюрьмы.

ДЖ. А. ФУКУА, Капитан и заместитель начальника охраны».

Мы долго размышляли о том, как мне использовать чужой пропуск, и мои два товарища порекомендовали мне применить столько хитростей и уловок, что если бы они все свои таланты обратили в этом направлении, они бы могли стать поистине выдающимися мошенниками. Но все-таки мы решили, что лучше идти напрямую, потому что, если бы охранника возникли какие-либо сомнения, я бы мог для проверки отправить его в главный штаб. И там, конечно же, ему бы подтвердили истинность моих слов.

Но все прошло гладко. Часовой медленно прочитал его, затем сложил и вернул его мне со словами:

— Пропуск в порядке. Я знаю почерк капитана Фукуа. Следуйте дальше, сэр, извините за задержку.

Я уверил его, что его действия, если учитывать данные обстоятельства, совершенно оправданы и продолжил путь. Больше всего я боялся, что в течение ближайшего получаса, прежде чем я выйду за пределы тюрьмы, я встречу какого-нибудь офицера или другого знакомого мне тюремщика.

Не пройдя вперед и на 10 шагов, я увидел, что по террасе главного штаба прогуливается дезертир из нашей армии по имени Дэвидсон, который узнал и поклонился мне. Я надеялся, что он не выдаст меня, но, тем не менее, все еще волновался по этому поводу. Я продолжал, и несколькими ярдами дальше, в узком проходе, где невозможно было избежать встречи, я увидел идущего навстречу мне одного офицера, который знал меня лучше, чем кто-либо другой — адъютанта-лейтенанта Стоктона. Наблюдая за ним издалека, я подумал, что вот оно — то наше неотвязное невезение, из-за которого так часто рушились наши планы. Но я доволен, зная, что мои соратники смотрят сейчас в окно, и если они увидят, что я попал в беду, то сразу же, по возможности, пройдут внешние ворота и спасутся.

Мы встретились, я пожелал Стоктону доброго вечера и несколько минут говорил о погоде, или о каком-то другом предмете, в котором я не испытывал особого интереса. Затем он пошел в штаб, а я двинулся своим путем. Еще несколько ярдов — и я встретил третьего мятежника — Смита — он хорошо знал меня, поскольку жил в пятидесяти футах от моего барака. В этой тюрьме не набралось бы и шести конфедератов, которые были лично знакомы со мной, но мне уже начало казаться, что именно сегодня все они, словно сговорившись, решили собраться в одном месте.

Не осмелившись войти в госпиталь мятежников, где, я был уверен, меня сразу узнают, я спрятал коробку с лекарствами за дверь и спрятался в небольшом флигеле. Так я и сидел там, ожидая благословенной тьмы и беспокоясь, что сейчас придет сержант с солдатами, чтобы отвести меня обратно. Но все было тихо, никто не пришел. Мне невероятно повезло. Стоктон, Смит и Дэвидсон вряд ли осознавали, что меня уже нет, я покинул тюрьму. Полагаю, что их беспечность объясняется необычайно солидным и убедительным видом коробки для лекарств!

Как только стемнело, мои трое друзей присоединились ко мне. Мы прошли через внешние ворота прямо перед носом охранника, который думал, что мы были либо хирургами, либо санитарами. И затем, в этот дождливый воскресный вечер, впервые за двадцать месяцев, мы почувствовали себя совершенно свободно на пустой и широкой дороге и без штыков мятежников ни рядом, ни позади себя!

Отойдя на милю от тюрьмы, мы устроили привал на мокрой земле засеянного тростником поля, а Дэвис отправился на поиски друга, который задолго до побега обещал нам приют и ночлег. Мы лежали на земле и вдруг услышали звуки шагов прямо к нам идущего человека. Мы еще плотнее прижались к земле, и, затаив дыхание, прислушивались к биению наших собственных сердец. Он прошел так близко, что его пальто чиркнуло по моей щеке. Мы лежали возле дороги, протянувшейся через поле от одного дома к другому. Вскоре вернулся Дэвис и своим тихим «Сюда!» позвал нас. Мы поползли к нему — он ждал нас у изгороди.

— Все в порядке, — сказал он. — Идемте.

Он вел нас по кустам и лугам, пока мы не увидели нашего друга, который, чтобы спрятаться от дождя стоял под деревом.

— Слава Богу! — воскликнул он, — наконец-то вы здесь. Хотел бы я укрыть вас в своем доме, но в нем полно гостей, и все они мятежники. Но я все же отведу вас в одно безопасное место. Через полчаса я должен покинуть город на ночном поезде, но я скажу…, где вы, он придет, и вы встретитесь с ним завтра.

Он отвел нас в амбар — его было видно из тюрьмы — рассказал нам, как спрятаться, пожал нам руки, пожелал нам удачи, а потом вернулся в свой дом к ничего не подозревающим гостям.

Мы поднялись по лестнице на сеновал. Дэвис и Вулф сразу же зарылись в сено так. Что даже голов не было видно. Джуниус и я, после двух часов нелегкого труда, пробрались в самое безопасное место — у самой стрехи — где голова к голове, мы разлеглись вытянувшись в полный рост, наслаждаясь просачивавшимся сквозь щели свежим ночным воздухом.

Чудесный — чистый и вкусный — он так отличался от того смрада, из которого мы только что вырвались! Как сладко пахло это сено! Как «безмерно довольны»[193] были мы, думая о том, что наконец-то мы свободны! Под крики тюремных стражей — «Десять часов, все хорошо!» мы, подобно Абу Бен-Адему[194], погрузились в глубокий и спокойный сон.