— Вы никогда не сможете победить 7 000 000 человек на их собственной земле. Мы будем сражаться до последнего человека! Мы умрем в последнем окопе!

Мы напомнили им, что решимость, которую они выражали, отнюдь не была изначально свойственна им — имея в виду Бэнкрофта, как доказательство того, что даже индейские племена, воюя с ранними поселенцами Новой Англии, говорили тем же языком. Мы спросили у одного техасского полковника, которому особенно нравился „последний окоп“, что он, собственно, имеет в виду за этим выражением — неужели он в самом деле намеревался сражаться даже после того, как их армии будут разгромлены, а города захвачены.

— О, нет, конечно! — восклицал он. — Вы же не считаете меня безумцем, не так ли? Пока у нас есть армия, мы будем сражаться с вами. Если вы одержите победу, большинство из нас уедут в Южную Америку, Мексику или Европу.

В понедельник вечером генерал-майор Форни из Алабамы отправил офицера, чтобы тот проводил нас в его штаб-квартиру. Он принял нас очень холодно, и мы старались отвечать ему тем же. С некоторыми из его штабных офицеров, очень любезных молодых людей, получивших свое образование на Севере, у нас состоялась очень приятная беседа.

Джейкоб Томпсон из Миссисипи, Министр Внутренних Дел при Бьюкенене, а теперь полковник штаба генерал-лейтенанта Пембертона, тоже был там. Со свойственным старым политикам упрямством, он беседовал с нами два или три часа. Он утверждал, что некоторые из наших солдат жестоко обращались с его престарелой матерью. Он заявил, что в тюрьмах Севера в настоящее время содержится как минимум 3 000 мирных южан, которые никогда в руках не держали оружия и сидят за решеткой только за то, что они якобы нелояльны.

Многие офицеры мятежников рассказывали о том, что на Севере людей запросто хватают и сажают в тюрьму без всякого повода. Они очень серьезно заверяли нас, что с самого начала войны на Юге под арест не попал ни один гражданин — за исключением случаев, предусмотренных законом и в полном соответствии с четко определенными и открыто оглашенными обвинениями. После этого мы не раз удивлялись, когда выяснялось насколько наглой и беззастенчивой ложью были все их рассказы.

Во вторник вечером мы отправились в Джексон, штат Миссисипи, в составе отряда из сорока других пленных северян. В основном это были солдаты из Огайо — молодые годами, но как солдаты — ветераны — сыновья фермеров, с умными и серьезными лицами. Армия Пембертона находилась на марше. Наш поезд медленно шла мимо его лагерей, а вовремя получасовых остановок частенько оказывался полностью окруженным огромными толпами вражеских солдат.

Ребята из Огайо и их конвоиры находились в наилучших в такой ситуации отношениях — пили виски и играли в юкер. Они высовывались из вагонов и, вступая в длительные словесные перепалки с находящимися снаружи солдатами, кричали:

— Эй, вы! Слышите? — это янки идут! Не останавливайтесь, если не хотите, чтобы старый Грант схватил вас!

— Как дела на Севере? — отвечали конфедераты. — В Нью-Йорке хлопок — доллар и двадцать пять центов за фунт!

— А что на Юге? Мука в Виксберге 155 долларов за баррель, и ни у кого ее нет!

Тщетно ожидая ответа на этот ошеломляющий удар, Бакайс спел „Янки-Дудль“, „Звездный флаг“ и „Тело Джона Брауна“, тем самым окончательно добив сбитых с толку противников.

В Джексон мы прибыли еще дотемна. Несмотря на то, что я был пленником, я вошел в него с гораздо большим удовольствием, чем в последний раз — потому что мой язык теперь был свободен, и мне не нужно было ни под кого маскироваться. В маленьком и унылом городе царила паника. Мы вышли, но не прошло и пяти минут, как к нам подбежал мальчик-газетчик с криком: „The Mississippian“! Экстренный выпуск!» А потом уже немного потише он обратился к нам:

— Как дела, янки? Вы прибыли в столицу в самое время. Такой паники вы никогда раньше не видели. Все бегут. Губернатор Петтус призвал людей стоять твердо и держаться, а сам сбежал раньше, чем чернила высохли.

В Джексоне мы побыли три дня. После подписания обязательства нам разрешили пообедать в пансионе, расположенном в нескольких кварталах от тюрьмы, а также посетить редакцию «The Appeal». Эта газета, изначально печатавшаяся в Мемфисе, после появления нашей армии переехала Гренаду. Когда в Гренаде стало опасно, она перебралась в Джексон, оттуда в Атланту и, наконец, в Монтгомери, штат Алабама. Это был и в самом деле, весьма подвижный «Appeal».

Его редакторы очень любезно снабдили нас одеждой и деньгами. Они, казалось, были одержимы войной и не верили в дело мятежников, во имя которого они пожертвовали очень многим, отказавшись от своей 30-ти тысячной мемфисской недвижимости. Теперь они являлись самой предприимчивой и читаемой газетой Юга. Их не мучило злорадство — они называли Президента «м-ром Линкольном», а не «Иллинойским бабуином», а нас — «мерзавцами-янки», а «нежеланными гостями».

«Джентльмены, которые пытались ночью проскочить мимо артиллерийских батарей, и после того, как им удалось избежать смерти от снарядов и ядер, от кипящей воды паровой машины и от огня, охватившего их судно, были выловлены из реки спасательной командой. Каждый из них, чтобы спастись, крепко держался за тюк с сеном».

Армия Гранта шла к Джексону. Мы жаждали его прихода, постоянно напрягая свой слух, чтобы услышать гром его орудий. Мятежники, как обычно, объявили, что город не может быть взят, и будет защищаться до последней капли крови. Но накануне нашего отъезда нам доверительно сообщили, что авангард федералов уже в 25-ти милях, и некоторые подразделения уже вошли в город.

В обществе 45-ти безоружных военнопленных нас посадили на груженый боеприпасами поезд — при нем находилось менее дюжины охранников. Солдаты попросили капитана Уорда возглавить их и позволить им захватить поезд. Мы все считали этот проект вполне выполнимым. Для уничтожения вагонов требовалось не более десяти минут. Имея 12 пушек, следуя по не очень густо заселенной местности, мы могли легко пройти двадцать миль и воссоединиться с Грантом.

Но ведь мы же дали обязательство! Еще раз, тщательно перечитав его, мы окончательно осознали, что если наш замысел потерпит поражение, враг — согласно законам войны — будет совершенно прав, покарав нас смертью за это, и после долгих дебатов мы отказались от нашего проекта.

В Виксберге офицеры мятежников заверяли нас, что проезд по территории Конфедерации от Миссисипи до Атлантики по железной дороге — намного опаснее, чем плаванье мимо речных батарей. Поезда находились в очень плохом состоянии, и несчастные случаи со смертельным исходом случались очень часто, но мы путешествовали по старинке — очень неторопливо — со средней скоростью 8 миль в час, с частыми остановками и очень редко в ночное время.

Из всего того времени, что мы провели в заключении, нам потребовалось совсем немного, чтобы научиться видеть, понимать и доверять выразительности и правдивости человеческих глаз. Мы узнавали приверженцев Союза по их дружелюбным взглядам прежде, чем они произносили хотя бы одно слово.

Наш поезд остановился близ одной одинокой таверны Миссисипи — мы решили перекусить здесь. У двери в обширный обеденный зал стояла хозяйка, женщина лет тридцати пяти. Когда я вручил ей 20-ти долларовую банкноту Конфедерации, она спросила:

— А мельче денег у вас нет?

— Если Конфедерации, тогда нет, — ответил я.

— Северные тоже сгодятся.

— У меня нет ничего, кроме этого чека и Казначейских облигаций Соединенных Штатов.

Ее безразличное лицо мгновенно осветилось дружелюбием и сочувствием.

— Вы один из пленников?

— Да мадам.

— Из Виксберга?

— Да.

— Как вы считаете, что будет дальше?