В лесистом овраге, в двухстах или трехстах ярдах от нашего лагеря, я встретил одного пожилого джентльмена — он раскалывал бревна на доски. Он отправился домой — на целую милю — чтобы принести мне чего-нибудь съестного, а я упал на землю у его костра и заснул как ребенок. Через час он вернулся с корзиной, в котором лежало огромное блюдо с неизбежными в этих местах кукурузным хлебом и свининой. С ним были его жена и дочь — они хотели посмотреть на янки. Простые и бесхитростные люди, они курили длинные трубки, но не лишенные сочувствия и доброты, они искренне интересовались, чем они могут помочь нам.

Около полудня мы свернули лагерь и заставили наших полумертвых лошадей двигаться дальше. Этот участок пути оказался легче и безопаснее, чем мы ожидали. На два или три часа мы остановились на первой же ферме, где можно было приобрести кукурузы — чтобы накормить и позволить хоть немного отдохнуть нашим бедным животным.

Трое из нас поехали в дом одного юниониста и попросили накормить их. Хозяйка, муж которой служил в 16-м (федеральном) Теннессийском пехотном, сразу же приготовила обед. Но до этого, мы целый час убеждали ее, что мы не переодетые мятежники.

Вскоре после наступления темноты мы миновали Расселвилль, и, отойдя от него на две мили, в самой чаще леса разбили лагерь. Ночь была очень холодная, но, несмотря на опасения Дэна Эллиса, что лежавшие неподалеку от нас огромными штабелями доски могли являться собственностью местных лоялистов, часть из них мы пустили на дрова для наших костров. Улегшись на устроенные между ними прекрасные ложа из мягких и ароматных сосновых веток сосны, мы поужинали печеной кукурузой. И таким образом, примерно раз в час подбрасывая топлива в наши большие костры, мы прекрасно провели эту ночь.

XXVI. Четверг, 12-е января

Сегодня утром, хозяйкой на нашем завтраке в фермерском доме, была сестра лейтенанта Тридэуэя. Она очень вкусно накормила нас, в том числе кофе, сахаром и маслом, которые до этого момента мы видели лишь в своих воспоминаниях.

В 10 часов мы продолжили наш путь. Впереди, в качестве разведчиков, находились двое или трое наших вооруженных людей, но теперь мы шли уже не так неуверенно и осторожно.

Некоторые из наших молодых людей, на которых уже очень продолжительное время охотились мятежники, страстно желали при первой же возможности поменяться с ними ролями. Ни необходимость идти как можно быстрее, ни усталость или опасность не могли заставить их в случае обнаружения партизан отказаться от драки. Сегодня на дороге один из наших разведчиков повстречался с каким-то человеком — тот восседал на прекрасной лошади.

— Вы за Юг или за Север? — спросил он, поигрывая курком своей винтовки.

— Что ж, — ответил пожилой и несколько испугавшийся теннессиец, — я с самого начала держался подальше от войны и не помогал ни одной из стороны.

— Ладно, ладно! Быть такого не может. Вы же не думаете, что я так глуп, не так ли? Вы никогда не смогли бы жить в этой стране, не будучи ни тем, ни другим. Вы за Союз или за Сецессию?

— Я голосовал за Сецессию.

— Говорите только правду.

— Что ж, сэр, мои двое сыновей в армии Джонсона. Я с первого дня был сецессионистом, и я такой же добрый южанин, как и все те, кого вы можете встретить в штате Теннесси.

— Хорошо, дружище, а теперь слезайте с лошади.

— В это о чем?

— Я о том, что вы именно тот самый человек, в поисках которого я проехал 100 миль — добрый южанин на хорошей лошади! Я — янки, мы все тут янки, так что слезайте с нее и побыстрее.

Когда щелкает курок винтовки — любые приказы исполняются немедленно. Всадник спешился, парень сел на лошадь и поскакал по дороге, а старый южанин медленно и грустно побрел домой.

Сегодня мы прошли 25 миль, а на ночь разбили лагерь в сосновом лесу у Френдс-Стэйшн.

Поскольку мы находились в довольно безопасных местах, мы с Дэвисом отправились в поисках постели. В первом попавшемся нам доме две женщины заверили нас, что они верны Союзу, но, к сожалению, у них нет ни одной свободной кушетки. Их слова звучали безупречно, но дружественности в их глазах я не увидел. Впоследствии мы узнали, что они были ярыми мятежницами.

Следующим жилищем был просторный, расположенный в центре ухоженного двора, старый фермерский дом. В ответ на наш стук, к двери подошел беловолосый патриарх лет, наверное, семидесяти.

— Вы позволите нам поужинать и переночевать у вас? Мы щедро заплатим и будем весьма благодарны вам за это.

— Я бы с удовольствием, — дрожащим голосом ответил он, — но сегодня моих дочерей нет дома — они поехали на вечеринку. Остались только я и моя жена — беспомощные и больные старики.

Тут к нам привлеченная собственным любопытством, вышла и его супруга, после чего мы вновь мы повторили свою просьбу, обращаясь уже к ней — настойчиво и убедительно — потому что мы очень устали и очень хотели есть, а дом их нам очень понравился. Она весьма сухо ответила нам так же, как и ее муж, но потом понемногу разговорилась. Через некоторое время мы снова поинтересовались:

— И все же, не будете ли вы столь добры, чтобы приютить нас, или нам стоит поискать другое место?

— Но кто же вы, наконец?

— Юнионисты — янки, сбежавшие из Солсбери.

— Что же вы раньше не сказали? Конечно, я накормлю вас! Все, все, заходите!

Старушка приготовила нам невероятно вкусный ужин, а потом рассказала нам свою историю — типичную для этой войны. В течение нескольких часов, сидя у жаркого камина, мы беседовали с этой престарелой парой, чьи трое сыновей сражались сейчас в армии Союза, и которые искренне и преданно любили наше Дело. За себя мы больше не волновались — они заверили нас, что мятежники ни разу еще не обыскивали их дом.

В этом отношении им очень повезло. Их дом был единственным среди сотен домов других юнионистов — в которых мы когда-либо ночевали — ни разу не подвергавшийся налету мародеров-мятежников. Конфедераты забирали у них зерно и сено — стоившее иногда сотню долларов, но к их жилью всегда проявляли уважение.

XXVII. Пятница, 13-е января

Судя по некоторым признакам, мой бедный конь скоро должен был умереть, и я спросил у первого встреченного мной человека:

— Хотите эту лошадь?

— Конечно, незнакомец.

— Хорошо, тогда возьмите ее.

Я протянул ему уздечку, и он повел ее, изредка удивленно поглядывая на меня, но я думаю, что он очень скоро разгадал тайну моей щедрости. Несколько других лошадей нашего отряда либо умерли в дороге, либо просто брошены, как уже бесполезные и ни на что не годные.

Дальность нашего путешествия — первоначально оцениваемая в 200 миль — теперь выросла до 295-ти. А если учесть, сколько раз нам приходилось отклоняться и идти в обход, мы сочли 340 миль весьма скромной оценкой пройденного нами расстояния.

В 10 часов утра этого 27-го дня состоялось наше великое освобождение. Это произошло у Строуберри Плэйнс, в 15-ти милях восточнее Ноксвилля. Здесь — после последнего марша в 7 миль, в течение которого наши отяжелевшие ноги и ноющие от усталости руки становились все легче и подвижнее — в тишине, с преклоненными головами, переполненными чувствами сердцами и мокрыми глазами, мы приветствовали Старый Флаг.[218]

«Из Челюстей Смерти, и из Пасти Ада».[219]

Альберт Д. Ричардсон.

«Tribune», 14-е января 1865 года.

КОНЕЦ