— Тихо, — шепчет он в темноте. — Мы охладим тебя, Кнопка. Расслабься.

Этот голос — мягкий и нежный — успокаивает, заставляет делать то, что от меня хотят. Я концентрируюсь на нем всю ночь и все утро.

Не знаю, почему он не уходит, но спросить боюсь. Вдруг подкину ему идею. Поэтому причина не важна, лишь бы он задержался. И он задерживается, понятия не имея, что это значит для меня. С тех пор, как умерла мама, за мной никто так не ухаживал. В глубине души я хочу, чтобы он покинул меня. Нельзя привязываться к этому мужчине. Потому что никто не остается навсегда, и потеря ощущается слишком больно.

Но я не говорю ни слова. Прижимаюсь, как слабая женщина, коей и являюсь.

В какой-то момент на следующий день он побуждает меня съесть немного супа. Я, как плохой пациент, отталкиваю его руку с рычанием каждый раз, когда чертова ложка оказывается перед лицом.

— Если ты прольешь суп, — говорит он мне с улыбкой в глазах, — нам придется отвести тебя в душ.

Я смотрю на него с зажатой между губами ложкой, а потом откидываюсь на подушки.

— Вообще-то мне нужно в душ. Чувствую себя паршиво.

Джон отставляет суп, от которого я уворачиваюсь последние полчаса.

— Тогда давай искупаем тебя.

— Я сама, рокер.

Он стреляет в меня упрекающим взглядом.

— Сегодня у меня уже был с десяток возможностей посмотреть на тебя голую. — Джон встает и протягивает руку. — Поверь, я в этом не заинтересован.

Я смотрю на него.

— Почему? Что не так с моим телом?

Он усмехается.

— Ты сейчас серьезно? Стелла-Кнопка, у тебя чертовски красивое тело. — Горящими глазами он осматривает меня сверху до низу. — В любое время и в любом месте, где бы тебе ни захотелось раздеться для меня, я появлюсь. На блюдечке с гребаной голубой каемочкой. Но не когда ты больна. Мы разденемся, когда ты будешь здорова и захочешь этого. Будешь этого жаждать.

Боже, как он смотрит на меня. Как будто в подробностях представляет себе это. Словно одурманен идеей. Хотя опять же, я ведь тоже ею одержима. Прямо сейчас я не знаю, что сильнее влияет на меня: жар или он. Может, и то, и другое.

— Мы не разденемся.

Я бы хотела, чтобы это прозвучало более уверенно.

Изгибая уголки губ, ему не удается скрыть веселую улыбку в глазах.

— Не сегодня. — Он хватает меня за руку и тащит вверх. — И все же я иду в душ вместе с тобой. Не обижайся, но ты вроде как воняешь.

Моя голова словно налита свинцом и, прислоняясь к Джону, толкаю его в ребра.

— Задница.

Он с улыбкой отводит меня в ванную.

— И подумать только, женщины заявляют, что хотят полной честности.

— В некоторых ситуациях молчание приветствуется.

Джон хихикает, а потом готовит душ. Он покидает меня, но настаивает на том, чтобы остаться у двери снаружи.

— Позови, если возникнут проблемы. Я серьезно, — наставляет он командным тоном. — Если закружится голова. Если хоть немного пошатнешься, зови. Я закрою глаза, если ты волнуешься о том, что увижу твое тело, но я не позволю тебе упасть и пораниться. Ладно?

— Да, сэр. — Я слабо ему салютую. Правда в том, что моя голова становится тяжелее, и мне нужно вымыться до того, как осяду на пол.

Я принимаю быстрый душ. Не могу задерживаться так надолго, как хочу. Тело словно весит тысячу фунтов, и горло до сих пор болит. Я хочу прилечь, но прохладная вода восхитительна.

В какой-то момент Джон заносит для меня чистую одежду. Она стоит аккуратной стопкой на полу у двери. Я не в восторге от того, что он копался в моем ящике с нижним бельем, но все равно благодарна.

Немного больше чувствуя себя человеком, я открываю дверь и обнаруживаю, что Джон ждет меня именно там, где и обещал.

— Лучше? — спрашивает, глядя мне в лицо.

Он выбрал мне майку и шорты для сна. Очень открытые, но симпатичные и прохладные. И честно говоря, мне все равно, видны ли очертания моих сосков. Комфорт в данный момент побеждает скромность.

— Да.

Но я уже увядаю. Мой голос слаб, а голова раскалывается от долгого стояния на ногах.

Проявляя терпение, Джон протягивает мне большую мозолистую руку, и я позволяю ему отвести меня обратно к свежезастеленной постели.

Без колебаний проскальзываю на середину, освобождая ему место. Я так нуждаюсь в нем, что готова умолять его, но мне не приходится. Он идет за мной в постель и, когда я прижимаюсь к нему, накрывает нас одеялом. У меня влажные волосы и, прежде чем обнять меня, он поднимает их и перекидывает через плечо.

Мы не говорим ни слова, ни один из нас не хочет обсуждать его присутствие в моей постели, хотя в моей голове уже достаточно прояснилось, чтобы полностью осознавать это.

— Стеллс? — шепчет он спустя мгновение.

— Хм-м?

— Раньше ты сказала, что о тебе никто никогда не заботился… — Он умолкает, когда я напрягаюсь, уже полностью проснувшаяся и в некомфортном состоянии тревоги. Джон сжимает мое плечо, прижимая к себе. — Что случилось с твоей семьей? Ты не обязана рассказывать, но… — Он пожимает плечами, явно недоумевая.

Он прав. Я не обязана ему ничего не рассказывать. Моя жизнь — мое дело. Но в отличие от остальных он здесь, заботится обо мне. И если я хочу завести друзей, должна научиться впускать их за внутренние стены, которые выстроила.

Облизнув пересохшие губы, медленно отвечаю:

— Моя мама умерла, когда мне было одиннадцать.

— Детка… — Джон с нежностью кладет руку мне на затылок. — Я не знал. Мне жаль.

Я пожимаю плечами и ковыряю ворсинку на его футболке.

— Невыявленная сердечная патология. Это отстойно, но такова жизнь. — Глотать чертовски больно. — До тех пор мой отец не появлялся на горизонте. В основном, потому что бродяжничал. А после маминой смерти он объявился и забрал меня жить к себе в Нью-Йорк.

На секунду я вижу своего отца таким, каким он был в те далекие дни: выцветшие рыжие волосы, всклокоченная борода, тощий, как черт.

— Мой отец совершенно растерялся, не зная, что делать с убитым горем ребенком. Он научил меня всему, что знал сам: как очаровывать людей, как заставить их делать то, что он хочет, даже не осознавая этого. Мой отец — мошенник, и я научилась этому у него. Только я старалась не быть похожей на него, никогда не пользоваться чужими благами.

Быстро моргая, я хватаюсь за складки футболки Джона.

— Когда мне исполнилось восемнадцать, он ушел. Работа была сделана, он свободен.

— Господи. — Джон сжимает меня в крепких объятиях. Я позволяю ему это, потому что слишком сильно нуждаюсь в них. Его грудь крепкая и теплая, и под щекой я чувствую мерное биение его сердца.

— Это было… ладно, это было дерьмово, — признаю я с болезненным смешком. — Но я пережила.

— Конечно, ты это сделала. Ты — крутышка, Стелла-Кнопка.

Фыркнув, я отстраняюсь, и он отпускает меня, сдвигаясь немного, пока мы оба снова не оказываемся удобно лежащими бок о бок. Душ и это уродливое путешествие по дорожке воспоминаний утомили, и мои глаза закрываются.

Джон, кажется, понимает, что мне нужен перерыв, потому что начинает петь, его голос мягкий и низкий. Звук прокатывается по мне, как нежная рука, и что-то внутри со вздохом успокаивается. Мне никогда раньше не пели. Я, вероятно, возненавидела бы, окажись на его месте кто-то другой, или мысленно отпускала бы шутки о том, как это паршиво. Но Джон — это не просто кто-то. Его голос — это его душа. Я впитываю красоту этого голоса и позволяю ему вести меня туда, куда он хочет.

Рукой снова скольжу под его рубашку в поисках упругой кожи. Мужчина льнет к прикосновению, зарывая пальцы в мои волосы.

В его руках я чувствую безопасность и защищенность, словно здесь мой дом. Однако тихий голосок в голове сомневается, не является ли это странным сном. Джон обожаем миллионами, люди платят, чтобы услышать его голос, а он поет для меня. Как мы пришли к этому?

Я плыву по течению, прислушиваясь к горько-сладкому ритму, когда он начинает петь «Уснувшие» группы The Smiths.