— А арестантов-то освещали и просвещали?

— А то как же-с. На расходы, на освещение, на отопление введено в смету на удовлетворение К. градской думы 1118 рублей с копейками.

— А сами-то грелись?

— Ха! ха! ха!

Струпиков пожал плечами.

— Смотрителя, известное дело, грелись и освещались… — сказал он смиренно. — А мы, так сказать, только пенку сняли.

— Ха! ха! ха! ха!

— А сколько каждогодно собирается повинностей? — спросил серьезным голосом Лазуткин.

— В этот год должно было быть собрано около 5000 рублей.

— Так это вы ухитрились увеличить смету более чем в 10 раз. Молодцы!

— Да! Позвольте же-с! Ведь холерный год!! Затем подошли разные статьи…

— А сколько собирается с души каждогодно?

— По одной копейке с души.

— А вы насколько увеличили сбор?

— Да ведь говорят же вам, что необходимо было.

— Да насколько, насколько?

— Всего-навсего пришлось по 9¹/₄ копеек с души.

— Ух! — крикнул Лазуткин.

— Да помилуйте, господа, что же с значит мужику в год 9 копеек?! Меньше гривенника-с! Ведь он, каналья, каждый день больше в кабак стащит. Ей-богу-с!

— Да ведь с него содрали не гривенник, а по крайней мере пятиалтынный.

— Известно, нужно что-нибудь и сборщикам, чтобы того… соскользнуло.

Чугуров, высокий брюнет с длинными усами, который молча расхаживал все время по комнате и курил трубку с длинным черешневым чубуком, медленно подошел к Струпикову и, расставив широко ноги, сказал, укоризненно качая головой:

— Ах вы подлецы, подлецы! Раз…

— Позвольте! За что же-с!

— Господа! Господа! — вскричал Бориков. — Зачем же терять боевые заряды в мирной кампании?

— За что же-с вы ругаетесь? — начал робко оправдываться Струпиков. — Да разве в военном деле не ухищряются… не берут…

— Берете вы, подлые комиссариатские крысы!

— Нет-с, извините. Берут и батальонные командиры, и батарейные, и бригадные… Как только есть где хозяйство, там сейчас и экономия…

— Экономия! Ха! ха! ха!

— Да-с! Экономия! Если бы я не выгадывал, то у меня все солдаты были бы и наги, и голодны.

— Выгадываете вы! Как же, в вашу мошну! Кислыми полушубками одеваете солдат, да зелеными сухарями их кормите.

— Господа! О чем баталия? — спросил весело, войдя в комнату, Семен Иванович.

— Да вот-с, помилуйте, — обратился к нему Струпиков, — напали на меня и ругательски ругают за то, что я пользуюсь… Извольте-с спросить, кто теперь не пользуется?.. И как же можно бы было жить человеку, если бы он не пользовался?

— Правда! Правда! Raison-comparaison! — И он прибавил вполголоса: — Ведь эти господа (он указал на всех нас) все идеалисты, бессребреники. Им бы только рубить, валять и швырять.

— Да теперь, — продолжал Струпиков, — я вам скажу во всей то есть природе… Посмотрите-с, например, пчела — плодовитое насекомое, а разве не пользуется… Если бы она не брала взятку, то и меду не было бы…

— Ха! ха! ха! — разразилось все офицерство. — Ах вы пчелы медовые!

— Трутни вы подлые, — отрезал Чугуров. — Трутни, что мед у трудящихся пчел таскают!

— Да позвольте наконец, — продолжал Струпиков, нисколько не смущаясь этим определением. — Разберите всю, так сказать, государственную машину. На чем она держится? На мази-с!.. Ее мажут, она и идет. А без подмазки не только ни одна машина, колесо у простой телеги не будет идти.

— Ах! Шут! Ха! ха! ха!..

— Ах вы… немазаные колеса!

— Нет-с, мы подмазанные! — сказал Струпиков с достоинством и тут же сам расхохотался. — Да вот, господа! — вдруг заметался он. — Позвольте представить вам государственную машину на планту… Любопытная вещь! Это мне один приятель на днях из Питера привез. — Он пошел к окну, взял с него свой портфель и, отперев его каким-то хитрым «английским» ключиком, вынул из него три больших листа, сложенных в восьмушку. Он развернул листы перед нами на ломберном стол. — Вот-с, господа, извольте полюбоваться.

— Что это такое?

— Это-с? — И он прошептал таинственно: — Движение какой-либо входящей бумаги по присутственным инстанциям. Вот это-с — движение по земским инстанциям. Это-с движение по губернским порогам, а это-с (и он указал на третий лист) движение ее в правительствующем сенате.

На каждом листе было нечто в роде родословной — были маленькие квадратики или прямоугольники с подписями: повытчик, помощник столоначальника, столоначальник, начальник отделения, секретарь, член присутствия и т. д. На первом листе и на половине второго путь бумаги был означен черной чертой, на остальных листах этот путь мало-помалу принимал красный оттенок.

— Вот-с! Извольте посмотреть! — демонстрировал Струпиков. — Сколько инстанций должно пройти каждое прошение, прежде чем оно поднимется, так сказать, в высшие сферы. И везде непременно оно должно оставить след, чтобы не скрипело. В низших инстанциях путь, так сказать, не представляет особенных затруднений. Но в высших он становится все более и более красным.

— Да где же это печатано?! — удивился Боровиков.

— Это-с? Во II-м Отделении Собственной Канцелярии Его Императорского Величества, — ответил Струпиков и продолжал таинственным шепотом: — Мне это приятель доставил по секрету. А, собственно говоря, это сохраняется в тайне.

— Ну! А господин министр юстиции это видел?

Струпиков при этом пожал плечами.

— Изволили рассмотреть, одобрить, но содержать в тайне и в публичное обращение не пускать.

Но тут я не выдержал и вмешался в разговор.

— Да как же, — вскричал я, — он… с такой силой, с такою крепостью воли не может искоренить этого систематического обирания.

Струпиков посмотрел на меня удивленно.

— Не может-с! — сказал он тихо, но с уверенностью. — Не может-с, ибо тут сила природы. Все берут, все, и ничего не поделаешь.

— Ну, врете, почтеннейший! — вскричал Боровиков. — Я знаю многих, которые вовсе не берут.

— Не спорю-с. Но оные многие бедствуют и в конце концов погибают. Но те, которые живут правильно, те берут-с не стесняясь. И это истинные добрые христиане. Да, позвольте вас спросить (и он нагнулся к Боровикову), граф К. берет-с или нет? Как вы полагаете?

— Ну, это известный хапуга.

— А гр. П…?

— Не знаю!

— А я так знаю-с. Вы, может быть, не слыхали истории, отчего пострадал К., директор гранильной фабрики, а я знаю-с. Оттого, что у супруги графа изумруды оказались крупнее, чем у графини N.

— Не может быть!

— А позвольте вас спросить, Вр — берет? — Да-с, берет не скрываясь. Еще третьего года ему прислал пароход главноуправляющий заводами У… горного хребта и назвали оный пароход Вр—. По поводу сего еще случился анекдот: когда этот пароход спускали на Неве, то пароход с разбегу врезался в глинистую мель. А светлейший, который при этом присутствовал и говорит: вот, смотрите, смотрите, Вр — в глинку врезался!

— Ха! ха! ха!

Но мне вовсе не было смешно, я помню, напротив, в глазах явилась весьма печальная картина. «Как, подумал я, — неужели даже всесильная воля Государя бессильна искоренить это взяточничество, которое сверху до низу, из конца в конец покрывает и опутывает несчастную Россию. Все в руках взятки, и мое дело точно так же зажато теперь в руках этой всесильной гадины, которая полновластно царствует и правит целой громадной страной… Тяжело! Невыносимо тяжело!»

— Да что же, господа, — сказал Боровиков, — мы все рассуждаем о неподобающем предмете. Что мы за бессребреники собрались тут философствовать. Ну берут, так берут! Ну их к зеленому к… под шанцы! У нас ведь реванш!

— Да! да! Реванш, — встрепенулись все. — Иван Петрович, не угодно ли?

И Струпиков торжественно подошел к ломберному столу, где уже лежали карты и мелки, расстегнул сюртук, вытащил толстый бумажник, и все приступили к делу.

Я незаметно вышел вон.