— Ты всегда собирался вернуть их? — Спросила я шепотом, и он вдохнул мое дыхание, как будто в воздухе витал наркотик.

— Я, честно говоря… не знаю, — серьезно сказал он, не мигая, впитывая в себя вид моих слез. Он должен был разлить их по бутылкам и добавить к своей коллекции осколков моей души, которые он хранил. Но вместо этого он продолжал вытирать их, как будто хотел, чтобы они прекратились. Как будто ему не доставляло удовольствия наблюдать, как они падают.

Я наклонилась ближе, целуя уголок его рта, когда поняла, что не уверена, куда было бы лучше. В щеку или в губы. Так что, очевидно, я выбрала что-то среднее между ними. Его глаза вспыхнули, мышцы напряглись под моими прикосновениями, как будто он сдерживал себя от того, чтобы не притянуть меня к себе для другого поцелуя. Такого, который изменил бы весь мой мир.

Я выдохнула, отводя от него взгляд, уверенная, что была не в том состоянии, чтобы принимать подобные опрометчивые решения. Затем я свернулась калачиком рядом с ним, и он крепко обнял меня, его большой палец скользил вверх и вниз по моему позвоночнику бесконечно плавными движениями, от которых мне захотелось спать. Через минуту или две он начал напевать песню, которую я знала. «Малышка моя» — колыбельную, которую мой папа пел мне и Джесс, когда мы были детьми. Для меня это была самая успокаивающая песня в мире, и каким-то образом Сэйнт тоже это знал.

Я лежала в объятиях дьявола, задаваясь вопросом, не ошибалась ли я, думая о нем как о самом зле по своей сути. Возможно, жестокий. Но, возможно, когда-то он действительно был ангелом, и когда-то, давным-давно, он потерял свои крылья.

Сон давался мне нелегко, сколько я себя помню. Это была проблема, порожденная обусловленностью, которой мой отец подвергал меня, когда я рос. Он сказал, что делал это, чтобы сделать меня сильным. Но я знал, что в некотором смысле это сделало меня слабым. Неспособность нормально выспаться была одним из таких способов. И постоянная усталость тоже влияла на остаток моего дня. Я знал, что это влияло на мое настроение, укорачивало мой запал, по сути, это злило моего демона и его ненасытный аппетит, потому что единственное, в чем он нуждался больше всего, часто было призрачным, а иногда и невозможным.

Бессонница — это заболевание. Я знал это. И я мог бы обратиться за любой помощью по этому поводу. Но это означало бы признать, что это проблема. Медицинские записи. Таблетки, консультации, что угодно. Отец не потерпел бы этого и возможного скандала, который это могло вызвать, если бы это стало известно. Не говоря уже о том факте, что я бы никогда не потерпел, если бы он узнал, что причинил мне такой вред.

Итак, ночь за ночью я закрывал глаза в полночь и отказывался открывать их до шести утра. Иногда я спал несколько часов. Иногда вообще нет.

Несмотря на то, что прошли годы с тех пор, как меня грубо и громко будили среди ночи, чтобы я столкнулся с каким-то потрясением или вызовом, призванным укрепить меня, я все еще не мог отключить ту часть своего мозга, которая ожидала, что это произойдет.

По крайней мере, я этого не делал до сих пор.

Аромат цветочного меда с ванилью ласкал мои чувства, когда теплое тепло мягкого тела прижалось ко мне. Ее голова лежала у меня на груди, одна нога закинута на мои бедра, так что ее вес давил на меня самым восхитительным образом. Ее рука обвилась вокруг моего тела, и кончики ее пальцев вплелись в тугие завитки моих темных волос.

Но самым удивительным из всего было то, как я тоже держал ее, моя правая рука была под ней, обвитая вокруг ее тела, а ладонь покоилась на ее бедре. И моя левая рука обхватывает ее затылок, ее светлые волосы запутались в моих пальцах, как будто я держал ее так всю ночь.

Я почти не осмеливался открыть глаза, когда абсолютный покой того момента нахлынул на меня, боясь разрушить чары, в которых я проснулся, и осознать, что на самом деле это был всего лишь невозможный сон.

Я медленно приоткрыл глаза и нахмурился, обнаружив, что мы лежим на полу в темноте, и только тусклый свет, пробивающийся из-под двери в дальнем конце шкафа, позволял мне хоть что-то разглядеть.

Мне потребовалась секунда, чтобы осознать, как мы здесь оказались. Тот странный момент, который мы разделили, запертые в моем шкафу, где мир не мог нас видеть, и я мог быть честен с некоторыми секретами, которые скрывал от нее. Я не знал, что стало причиной ее слез, и я не чувствовал, что мое дело спрашивать ее о них. Я не заслужил права подвергать сомнению ее печаль, когда я сам был ее причиной.

Я мог только представить, как безнадежно она себя чувствовала, пытаясь найти утешение в моих безбожных объятиях, но я также был странно польщен тем фактом, что она сделала именно это.

Нам было суждено теперь всегда быть вместе, после клятв, данных на священном камне. Но иногда это казалось чем-то большим, чем просто обязательство. Как будто судьба свела нас вместе. Пять потерянных душ, нуждающихся друг в друге больше, чем кто-либо из нас когда-либо готов был признать.

Я глубоко вдохнул, вдыхая этот греховно сладкий запах, исходивший от ее кожи, задаваясь вопросом, была ли она на вкус такой же восхитительной, как пахла.

Она что-то пробормотала, придвигаясь еще ближе ко мне, ее бедро на мгновение сжалось на моих бедрах, и я застонал где-то в глубине горла. Я никогда не просыпался с женщиной, подобным образом. Никогда не имел ни малейшего желания сделать это. Но теперь, когда я прижимался к ней, у меня было сильнейшее желание держаться за нее крепче. Потерять себя в этом моменте и никогда больше не возвращаться к реальности.

— Сэйнт? — Пробормотала она хриплым со сна голосом, пронизанным замешательством, как будто она не могла понять, как она здесь оказалась.

— Мы спали на полу, — ответил я, потому что, очевидно, констатация очевидного была единственным, на что был способен мой мозг.

Ее пальцы запутались в моих волосах, и она медленно скользнула рукой вниз по моей шее, пока ее ладонь не оказалась на моей груди, прямо над моим сердцем, которое сильно колотилось, пока я наблюдал за ней.

— Ты удивлена, обнаружив, что оно у меня есть? — Спросил я, когда она задержалась там, чувствуя биение моего сердца под ее ладонью.

— Немного, — ответила она. — Хотя и не так сильно после вчерашнего вечера. Мои письма…

Она приподнялась, используя мою грудь в качестве опоры, и я был удивлен, когда она скользнула ко мне на колени, оседлав меня, и, нахмурившись, посмотрела мне в глаза.

Я положил руки ей на талию, мои прикосновения были свободными и нежными, просто желая убедиться, что она действительно здесь. Прошлая ночь казалась какой-то странной иллюзией. Но этот момент говорил о том, что все было по-настоящему.

— Я была уверена, что знаю единственное, что имеет значение в тебе, Сэйнт, — медленно произнесла она. — И теперь я проснулась с новым взглядом на все, что ты делаешь, и я не знаю, как это переварить.

— Возможно, тебе лучше этого не делать, — сказал я. — Потому что я определенно не могу помочь тебе разобраться в моей психике. Мне самому за восемнадцать лет так и не удалось этого сделать.

Она прикусила свою полную нижнюю губу, и я нахмурился, глядя на буйную гриву светлых волос, рассыпавшихся по ее плечам. На ней все еще была моя рубашка, и на мне тоже были вчерашние брюки. Одна только мысль о том, что я буду спать в старой одежде, пропущу свой ночной ритуал и свернусь калачиком на гребаном полу шкафа, должна была бы напугать меня до чертиков, но, по крайней мере, на данный момент…Я просто чувствовал себя устрашающе спокойным. И единственное, чему я мог это приписать, была она. Татум Риверс. Хозяйка моей агонии.

— Знаешь, ты выглядишь довольно милым, когда сонный? — Поддразнила она, протягивая руку, чтобы взъерошить мои короткие волосы.

Я схватил ее за запястье, чтобы остановить, с моих губ слетело протестующее ворчание, и она рассмеялась надо мной.