Сэйнт спускался по лестнице, одетый в школьную форму, когда я добрался до основной комнаты, и я бросился на него с диким криком, когда он добрался до нижней ступеньки, и сбил его с ног со смехом замолотил по нему кулаками.

— Ты, ублюдок, это ты напортачил с моим будильником? — Он зарычал.

— Я знаю, что ты давно не трахался, брат, поэтому подумал, что тебе может понравиться шоу, — пошутил я, и он оскалил на меня зубы, как гребаное животное.

Он проклинал меня, пока мы катались по ковру, называя дурно воспитанным деревенщиной, в то время как я смеялся ему в лицо и дергал его за рубашку так сильно, что прорвал в ней дыру.

В отместку Сэйнт изо всех сил ударил меня кулаком в живот, и я позволил ему сбросить меня с себя с лающим смехом, когда он умчался обратно вверх по лестнице, чтобы надеть свежую форму, давая Татум время приготовить завтрак до его возвращения. Я неправильно застегнул свою рубашку, пока его не было, просто чтобы дать ему еще повод взбеситься, когда он вернется.

Татум неуверенно улыбнулась мне, как будто знала, что я сделал, и я прошептал ей на ухо, что она всегда может снова опуститься передо мной на колени, если захочет по-настоящему поблагодарить, когда я взял себе тарелку хлопьев вместо того, чтобы заставлять ее готовить мое обычное блюдо. За это я заработал тычок локтем в ребра, и я был почти уверен, что мы вернулись к нормальной жизни к тому времени, когда все мы шли по дорожке к спортивному залу «Акация», где сегодня утром у нас было собрание перед началом занятий.

Когда мы добрались до зала, остальная часть школы ждала, когда мы войдем первыми, как обычно, и Невыразимые двинулись вперед, чтобы открыть нам двери, но Татум замерла, вместо того чтобы войти.

— Пойдем, Барби, у нас нет времени на весь день, — раздраженно сказал Сэйнт, беря ее за руку, чтобы потащить за собой, но она снова выдернула ее из его хватки, когда ее взгляд упал на Халявщицу и Спринцовку, которые держали двери открытыми.

— Почему вы мне не сказали? — Потребовала она громким голосом, заставив студентов вокруг нас замолчать.

Невыразимые выглядели нервными, переводя взгляды друг на друга и на нас, как будто они не были уверены, каков протокол ответа на ее вопрос, и та маленькая часть меня, которая наслаждалась, наблюдая за корчащимися этими придурками, подняла голову.

— Сказать тебе что? — Халявщица выдохнула, и я рявкнул от смеха.

Это было слишком хорошо. Чертовски хорошо. Они думали, что нашли союзника в нашей девочке, но они собирались увидеть именно то, что я видел в ней, я чувствовал это в воздухе. Она была такой же темной и извращенной, как любой из нас, когда обстоятельства складывались удачно, и в тот момент она принимала эту свою сторону.

— Что вы сделали, чтобы заслужить свое место среди Невыразимых, — сердито сказала Татум, почти крича, когда неподдельная боль отразилась на ее лице. — Все те дерьмовые вещи, которые вы натворили, заслужив такую судьбу.

Губы Халявщицы приоткрылись, а большинство других Невыразимых отшатнулись. Обычно мы не делали преступления Невыразимых достоянием общественности и запретили им говорить о них, чтобы защитить людей, которым они причинили боль на пути к тому, чтобы заслужить свое место в их клубе отверженных. Это было неправильно для девушки, над которой надругался Наживка, чтобы ее имя вываляли в грязи рядом с его именем, или для любой из их жертв, страдающих так же. Таким образом, за исключением нескольких случаев, таких как Спринцовка, когда большая группа людей пострадала от его преступлений, не многие люди точно знали, что сделали Невыразимые, чтобы заслужить свою участь.

В толпе позади нас послышался ропот, когда все наклонились поближе, чтобы послушать, отчаянно желая выведать эти секреты, как голодные овцы, которыми они и были.

— Все не так плохо, как кажется, — пробормотала Халявщица. — Я поступила плохо, но я не плохой человек…

— А как насчет тебя Свинья, желающий убить этих невинных животных? — Спросила Татум. — А как насчет того, что сделала Глубокая глотка?

Девушка, о которой шла речь, вздернула подбородок при упоминании своего имени и имела гребаную наглость шагнуть вперед.

— Я не такая, как все, — настаивала она, и низкое рычание зародилось в моей груди, но рука Сэйнта опустилась на мою руку, предупреждая меня. Это был бой Татум, и мы собирались позволить ей это сделать.

— Ты худшая из них всех, — выплюнула Татум, чистую, неприкрытую ненависть на ее лице невозможно было не заметить, когда она насмехалась над девушкой, которая напала на меня.

— Почему? — Потребовала Глубокая глотка, практически крича. — Потому что мне понравился парень, и однажды ночью он немного напился и набросился на меня? Кто, черт возьми, вообще наказывает кого-то за то, что те делают им минет? Тебя там не было в ту ночь, Татум, и я не знаю, что он тебе сказал, но он давился желанием, умолял меня сделать это. А на следующее утро он просто набросился на меня, как законченный психопат, и попытался сделать вид, что я…

Татум ударила ее так сильно, что я услышал, как у нее сломался нос из-за вырвавшегося у нее крика. Глубокая глотка упала обратно в грязь, и все студенты, окружавшие нас, начали кричать от возбуждения, когда Татум прыгнула на нее, выбивая из нее дерьмо с диким криком ярости, когда Глубокая глотка закричала о помощи под ней.

Но никто не пытался ей помочь. Ни один человек не смог бы подобраться к ней близко, даже если бы захотел.

Моя кровь наполнилась возбужденной энергией, когда я наблюдал, как наша девушка дает волю своей дикой натуре, мое сердце бешено колотилось под ребрами, пока я пытался осознать тот факт, что она делала это ради меня. Что вся эта ярость, сердечная боль и прекрасная гребаная ярость были из-за меня.

Я позволил ей нанести еще несколько ударов, прежде чем двинулся вперед и снова поднял ее на ноги, оттаскивая назад, пока она не убила эту суку и не устроила всем нам гребаный кошмар, который нужно было бы исправить. Было слишком много телефонов, направленных в эту сторону, чтобы сдержать это дерьмо. Хотя я должен был признать, что до сих пор у меня было не одно воображение об убийстве этой шлюхи.

— Да пошли вы все, — выплюнула Татум, слезы потекли по ее щекам, когда она оглядела Невыразимых, ее взгляд остановился на Наживке в его белой маске, когда она в ужасе покачала головой, как будто только сейчас увидела их всех в первый раз. — Ночные Стражи обошлись с вами слишком мягко, если хотите знать мое мнение. И я надеюсь, что вы все сгниете в аду за то, что натворили.

Она вырвалась из моих объятий и зашагала в спортивный зал, а мы трое молча последовали за ней.

Татум не останавливалась, пока не достигла нашего обычного места в самом конце трибуны, опустилась на землю и смотрела вперед, пока мы занимали свои места вокруг нее.

Я не смог сдержать ухмылку, когда сел справа от нее и взял ее окровавленную руку в свою, проведя большим пальцем по костяшкам ее пальцев и размазав кровь по ее коже.

— Видишь ли, красавица, — выдохнул я, наклоняясь и говоря ей на ухо так, чтобы мои слова принадлежали только ей. — Ты такая же темная и грязная, как и все мы, когда тебе нужно быть такой.

— Это хорошо? — Пробормотала она, игнорируя взгляды, которые остальные студенты бросали на нас, когда занимали свои места, и вместо этого глядя прямо мне в глаза.

— Да, детка. Это действительно хорошо, — пообещал я.

В эти дни мне казалось, что моя кожа зудит почти все чертово время. Как будто я не мог усидеть на месте и мне нужно было что-то, что помогло бы мне снять напряжение каждую минуту каждого дня. Было несколько исключений. Например, когда мне удавалось заключить Татум в объятия, заставить ее улыбнуться, ощутить вкус ее поцелуев… или других частей ее тела. Но эти моменты всегда были мимолетными, украденными, неуверенными. Как будто я время от времени ловил девушку, с которой познакомился в начале семестра, заставая ее врасплох и на короткое время преодолевая ее защиту. Но это всегда заканчивалось. И я даже не имел в виду, потому что она продолжала блокировать мой член, заставляя меня изнывать от желания к ней. Нет, все заканчивалось до того, как это происходило. Когда она смотрела на меня достаточно долго, чтобы вспомнить все то дерьмо, через которое я заставил ее пройти во имя горя. Когда она вспоминала о тех отвратительных вещах, которые я натворил… О гребаном пистолете…