И когда я думал о них. О своей семье, о Сэйнте и Киане, я знал, что на самом деле не собираюсь покидать их. Но иногда мне почти казалось, что я уже это сделал. Как будто я жил жизнью, завернутой в вату, с приглушенным звуком и всем остальным. Так что, возможно, какой-нибудь безрассудный поступок вернул бы меня к тому, чтобы я снова почувствовал себя самим собой.

Я попятился от края решительными шагами, но, прежде чем я успел прыгнуть, мимо меня промчался Ударник, полностью одетый и вызывающе кричащий, когда он бросился к обрыву, крича:

— Я не слабак! — Когда он прыгал через край.

Я протиснулся вперед между остальными, смех сорвался с моих губ, когда мы увидели, как он с огромным всплеском упал в воду далеко внизу.

Я затаил дыхание, когда он погрузился под поверхность, волны скрыли его из виду. И мы ждали. И ждали. И ждали.

— Срань господня, я думаю, он мертв, — пробормотал Дэнни.

— Как, черт возьми, мы объясним это учителям? — Чед ахнул.

— Заткнитесь нахуй, — прорычал я, уставившись на поверхность озера, по которой расходилась рябь и место, где исчез Ударник, снова становилось стеклянным, пока…

— Я не слабак! — Взревел он, когда его голова показалась на поверхности, и он ударил кулаком по воздуху с торжествующим воем.

Все приветствовали его, и мрачная усмешка тронула мои губы, когда я снова попятился. Я был не очень доволен тем, что он опередил меня и прыгнул первым, но я был чертовски уверен, что Тоби Рознер только что переродился, и никто больше даже не упомянет его предыдущую жизнь как Невыразимого.

Как только я отошел достаточно далеко, то перешел на бег, мои босые ноги шлепали по грязи, когда я подбежал к краю и оттолкнулся от него изо всех сил. Возглас возбуждения вырвался из моих легких, руки и ноги закружились, когда я стремительно несся по воздуху, падая, падая, падая, пока мои ноги не врезались в воду.

Я почти не замедлился, когда пронесся под поверхностью, погружаясь на скорости, моя рука зацепилась за камень с достаточной силой, чтобы разорвать кожу.

Но боль не шла ни в какое сравнение с адреналином, бурлящим в моем теле. С чистым, неоспоримым трепетом от того, что я выжил в этом безумии. И если уж на то пошло, осознание того, что я едва избежал столкновения со скалами, только усилило трепет.

Когда мое падение наконец прекратилось и мои легкие горели, я двинулся на поверхность, мой взгляд был прикован к золотистому свету высоко над моей головой, пока я боролся за возвращение на свежий воздух.

Мои мышцы напряглись, грудь вздымалась от желания вдохнуть, и я, наконец, вынырнул на поверхность, сделав глубокий вдох, прежде чем издать победный вопль.

— Еще есть желающие? — Заорал я, прищурившись на фигуры на утесе высоко вверху, но никто из них, казалось, больше не собирался рисковать своими шеями. — Тогда отнесите мое дерьмо обратно в Храм за меня!

Мы с Тоби обменялись взволнованной улыбкой, и оба повернулись и поплыли к берегу. Вода была ледяной, а солнце опускалось все ниже, пока мы оставались в этих леденящих объятиях.

В конце концов мы добрались до пляжа, где была скрыта пещера, ведущая в катакомбы, и я стряхнул воду с лица и волос, шагая по песку.

Мое сердце колотилось от победы, а конечности дрожали от смеси истощения и адреналина, и, возможно, еще от переохлаждения. Но к черту все это. Мне было насрать. Потому что улыбка на моем лице никуда не денется в ближайшее время, а мое горе полностью испарилось.

Даже огромной раны на моем левом бицепсе было недостаточно, чтобы испортить мне настроение. Это было именно то, что мне было нужно, и теперь я был более чем готов провести остаток ночи.

Я одарил Тоби искренней улыбкой и, повернувшись в сторону Храма, ускорил шаг, поеживаясь от прохладного вечернего воздуха. Клянусь, я действительно чувствовал, как мои яйца пытаются залезть внутрь меня, а мой член съежился до менее впечатляющего размера, чем я привык, когда холод укусил меня.

Оранжевый свет, льющийся через огромное витражное окно на фасаде Храма, позвал меня домой, и я постучал в дверь, когда пришел, надеясь, что один из этих придурков уже принес мои вещи обратно.

Дверь распахнулась, и я увидел Татум, надувшую губы в темно-синем облегающем платье с глубоким вырезом, прежде чем ее глаза расширились, и она быстро отступила, чтобы впустить меня, поскольку мои чертовы зубы начали стучать.

— Что, черт возьми, с тобой случилось? — Выдохнула она, ее глаза расширились от того, что действительно выглядело как беспокойство.

— Ты беспокоишься обо мне, Золушка? — Поддразнил я, но сквозь дрожь мой обычный вызывающий тон пропал.

— Расскажешь мне об этом, пока будешь принимать душ, — настаивала она, хватая меня за руку и таща прочь из гостиной, где я мог видеть других парней и Монро, болтающих на диване, хотя они и не смотрели в мою сторону. Мы прошли через мою комнату и, наконец, перешли в ванную.

Татум включила душ, проверила температуру и мягко подтолкнула меня внутрь.

— У тебя рука в ужасном состоянии, — фыркнула она, разглядывая рваную рану, оставленную мне камнями. Мне действительно повезло, что я остался жив.

— Скажи мне прямо, почему тебя это волнует? — Я пошутил.

— Я с трудом могу понять тебя, когда ты вот так дрожишь, — ответила она, прищурившись, как будто я оскорблял ее своим промерзшим состоянием. — Но мой отец научил меня многому из дерьма по выживанию, включая первую помощь при лечении ран. Так что я могу зашить ее для тебя, если ты хочешь избежать визита в больницу?

— Я ни за что не подойду даже близко к гребаной больнице, — прорычал я, и она кивнула в знак согласия. Все знали, что больницы означают вирус «Аид». Врачи и медсестры, которые носили целые костюмы биологической защиты, все еще умудрялись подхватывать эту гребаную болезнь слишком часто. И любому, у кого есть две клетки мозга, способные работать вместе, было чертовски ясно, что в наши дни пойти и посидеть в приемной больницы сродни самоубийству.

— Согласна. Тогда я пойду поищу то, что мне нужно. — Татум повернулась и направилась к выходу из комнаты.

Мне пришло в голову, что я не приказывал ей заботиться обо мне или помогать с рукой. Она сама предложила. И это заставило меня почувствовать себя неловко. Я относился к ней в лучшем случае с гневом, с тех пор как узнал о том, кто был ее отцом, и большую часть времени это было больше похоже на чистый яд. Я не заслуживал никакой доброты от нее.

Я сбросил насквозь промокшие боксеры и еще немного добавил температуру, дрожь прекращалась по мере того, как я согревался. К счастью, мой член тоже перестал изображать черепашку, и я медленно провел по нему рукой, думая о том, как Татум посмотрела на меня, когда обнаружила истекающим кровью на пороге.

Это заставило меня задуматься, не напортачил ли я с ней окончательно. Потому что, конечно, если ей все еще было не наплевать на меня после всего, тогда была надежда. Всего лишь тончайшая, почти невидимая нить. Но, может быть, она не совсем ненавидела меня. Может быть, был шанс, что я мог бы исправить часть беспорядка, который я устроил между нами.

Я подумал о том, как она смотрела на меня в ту ночь, которую мы провели вместе до всего этого. Я вспомнил, как сильно мое тело реагировало на ее прикосновения. И как сильно, казалось, ее сердце тосковало по моему.

С той ночи я не подходил ни к одной девушке. У меня не хватало энтузиазма даже попробовать. Потому что я знал, что никто из них не сравнится с ней.

Я снова погладил свой член, вспоминая, как заявлял на нее права. Какой тугой она была, какой влажной. И то, как она назвала мое имя, когда…

— Господи! — Воскликнула Татум выругавшись, и я, резко открыв глаза, обнаружил ее стоящей в дверях с иголкой, ниткой и какими-то антисептическими салфетками.

— Черт, — выругался я, моя рука все еще сжимала мой твердый как камень член. В тот момент я действительно не знал, что лучше, отпустить его или нет. Я не хотел, чтобы она подумала, что мне на нее насрать и продолжил качать, но, если бы я прекратил, она бы просто посмотрела мне прямо в глаза. — Я предполагал, что ты сюда не вернешься…