— В общем, когда мне было одиннадцать, мне удалось получить частичную стипендию в одной шикарной средней школе — не такой элитной, как Еверлейк, но образование, которое я мог бы там получить, было намного лучше всего, что я мог получить в местной средней школе.

— Кем ты хотел стать? — Спросила она меня, и мне потребовалось мгновение, чтобы вспомнить мечты этого глупого ребенка.

— Я хотел поступить в медицинскую школу, — признался я, зная, что это было за миллион миль от того, где я оказался, и чувствуя себя идиотом из-за того, что сказал это. — Моя мама всегда приходила домой с рассказами о хирургах, с которыми она работала, которые зарабатывали в шесть раз больше ее зарплаты и их назвали героями за свою работу. Думаю, это звучало как несбыточная мечта. Но я хотел вести такую жизнь, заботиться о маме, встретить милую девушку и чтобы она родила троих идеальных детей. — Я вздохнул и заставил себя продолжить. Человек, которым я представлял себя, был так далек от моей реальности, что я даже не мог представить его сейчас. В нем не было никакой тьмы. Ни горя, ни бремени мести. — Как бы то ни было, мама начала брать еще больше смен, чтобы оплачивать оставшуюся часть моего обучения, а я подрабатывал разносчиком газет и работал в хозяйственном магазине по выходным. Даже Майкл начал помогать мне с раздачей газет, чтобы он мог внести свой вклад, а ему было всего девять.

— Твоя семья была потрясающей, — пробормотала Татум, но то, как заблестели ее глаза, когда я повернулся, чтобы посмотреть на нее, сказало, что она уже знала, что у этого не будет счастливого конца.

— Была, — согласился я. — Они были всем для меня. Мы были втроем против всего мира, а потом… Однажды вечером мама поздно вернулась со смены, было уже девять, а в холодильнике ничего не было на ужин, поэтому мы с Майклом ели хлопья на диване, смотря телевизор. Но когда она вернулась, она так широко улыбалась, что мы не могли долго злиться на нее за это. Оказалось, что ей предложили повышение по службе с увеличением зарплаты, что значило для нас больше, чем я могу даже объяснить. Она изо всех сил пыталась оплачивать мои школьные платежи, и эти деньги были как бы ответом на все наши молитвы. Чтобы отпраздновать это, она пригласила нас в круглосуточную закусочную на другом конце города, мы все ели блины с кока-колой и мороженое, говорили о том, как поедем отдыхать в Калифорнию, когда я получу докторскую степень и стану модным хирургом. Это был, блядь, идеальный вечер. Мы все были просто счастливы. Я часто грезил о той ночи… — Я замолчал, когда полуулыбка тронула мои губы, в то время как брови нахмурились. Эти воспоминания были драгоценны, но они вскрыли меня и заставили истекать кровью.

— Ты не обязан рассказывать мне остальное, если не хочешь, — сказала Татум, снова придвигаясь ближе и кладя голову мне на плечо.

Я нашел утешение в тепле ее тела и сладком аромате ее кожи и, прежде чем успел хорошенько подумать, обнял ее и притянул к себе на колени.

Она не ахнула, не вздрогнула и не сделала ничего, чтобы сказать, что не хочет, чтобы я держал ее вот так. Она просто прижалась ко мне всем телом и положила голову мне на грудь, как будто слушала биение моего сердца через футболку.

Я обнял ее и прижался щекой к ее лбу, зная, что у нее тоже есть свое горе. То, что она знала это чувство, она жила с ним, пережила его, научилась справляться с ним каждый день. И от осознания того, что она понимала, было немного легче рассказать ей обо всем остальном.

— Мы вернулись в машину и поехали домой. Нам было так весело, что перевалило за полночь, и Майкл практически спал на ногах. Я помню, как он переполз на заднее сиденье и лег, положив голову на руки. Мама засмеялась и поцеловала его в лоб, пообещав ехать помедленнее, потому что он не был пристегнут ремнем безопасности. — Комок подступил к моему горлу, и Татум провела пальцами по моим ребрам, туда-сюда, снова и снова успокаивающим движением, которое придало мне сил, необходимых для продолжения. — Я сел впереди с мамой, и мы отправились домой. Мы проезжали перекресток, когда в нас врезалась машина. Загорелся зеленый свет, я помню это ясно как день. Светофор был зеленым, и мама ехала медленно из-за Майкла, но другая машина проехала на красный свет и…

Воспоминание о той катастрофе на мгновение ошеломило меня. Мир переворачивается снова и снова, боль пронзает меня, мама кричит, я кричу, а Майкл…

— К тому времени, как наша машина остановилась, я едва мог ясно видеть, не говоря уже о том, чтобы трезво мыслить. Она приземлилась на крышу, и я повис вниз головой на ремне безопасности, по моему лицу стекала кровь из пореза на шее. У меня до сих пор остался этот шрам. Мама все кричала и кричала, и сначала я даже не понял, что она произносит имя моего брата, пока мне не удалось сосредоточиться на виде за лобовым стеклом, на маленьком изломанном теле, лежащем на дороге. Было так много крови, так много гребаной крови. А потом я тоже закричал, и внезапно кто-то вытащил меня из машины. Тогда я этого не знал, но это был отец Сэйнта. Трой Мемфис, наш прекрасный, честный губернатор. Все, что я знал в то время, это то, что от него разило виски и что он снова и снова называл мою мать тупой сукой. Он бросил меня посреди дороги, и я отполз от него, не обращая внимания на боль в теле, пытаясь добраться до Майкла. Я знал, что было слишком поздно, но я должен был попытаться, я должен был увидеть. — Воспоминание о его изломанном теле, о его глазах, безжизненно смотрящих в звездное небо над головой, никогда не покинет меня. Иногда все, что мне нужно было сделать, это моргнуть, и я снова смотрел на него, лежащего там, вцепившись в его руку и умоляя его не оставлять меня. Та ночь разорвала меня на части, вскрыла меня и украла у меня все одним махом.

— Трой Мемфис разговаривал по телефону, и прибыли еще какие-то люди, вызывая машины скорой помощи и полицию. Но когда они приехали, его не арестовали. Начальник полиции приветствовал его как старого друга, обняв за плечи и утешая. В то время я не понимал, что это значит, но, когда они забрали мою маму, до меня начало доходить… Мои воспоминания об остатке той ночи не такие четкие. Машина скорой помощи увезла тело Майкла, а другая доставила меня в больницу, чтобы меня подлатали. Когда меня выписали, то поместили в приемную семью. Мою маму обвинили в вождении в нетрезвом виде и проезде на красный свет, хотя она ничего этого не делала. Хотя это был он. Трой Мемфис на своей первоклассной пуленепробиваемой машине, которая пронеслась сквозь нашу, как пушечный выстрел. Мы использовали все деньги, на которые она работала, чтобы оплатить лучшего юриста, но, конечно, все наши деньги для него ничего не значили. У него были еще лучшие адвокаты, которые вели судебное разбирательство, никто не хотел слушать нашу версию событий, он подкупил чиновников и начальника полиции, черт возьми, он, вероятно, подкупил и судью. В конце концов, они увеличили ее срок до восемнадцати лет, потому что утверждали, что она стала причиной смерти Майкла из-за опасного вождения, а также из-за того, что находилась в состоянии алкогольного опьянения. Это был гребаный фарс. Все это. Она никогда не пила. Мы пили кока-колу. И когда ее отправили в тюрьму, мне дали постоянное место в большой приемной семье. Но я не сдавался. Я писал в газеты, размещал посты в Интернете, создавал петиции, мне даже удалось найти несколько записей с камер наблюдения той ночи, на которых видно, как его машина виляет по дороге в паре кварталов от места аварии. Мама продала дом, у нас появился новый юрист, и мы работали над апелляцией.

— Этому он тоже положил конец? — Спросила Татум, когда я сделал паузу, ее пальцы все еще поглаживали взад-вперед мои ребра. Это успокаивало самым инстинктивным образом. Как будто это прикосновение к моей плоти было ее способом позволить своей душе соединиться с моей. Показать, что она чувствовала мою боль и понимала ее. Что ей тоже было больно.

— Конечно, — горько усмехнулся я. — Но не так, как я ожидал. Однажды днем я выходил из офиса адвоката в центре города, и этот фургон остановился рядом со мной на улице. Эти огромные парни затащили меня в него прежде, чем я даже понял, что происходит. Мы ехали гребаную вечность, я трясся сзади, а эти гребаные психи просто сидели и пялились на меня, пока мы выезжали из города и поднимались в горы. Мы остановились, и они снова вытолкнули меня на поляну в лесу. Там была припаркована еще одна машина, какая-то безумно дорогая штука с затемненными стеклами. Трой Мемфис вышел из машины, и мальчик последовал за ним. Сэйнту, должно быть, было всего около семи, но то, как его верхняя губа приподнялась, когда он посмотрел на меня, сказало мне, что он уже был на пути к превращению в монстра — такого же, как его отец. Трой сказал мне, что все кончено, что мне нужно перестать зацикливаться на прошлом и двигаться дальше по своей жизни. Он сказал, что ему жаль, что до этого дошло, но это моя вина, что я просто не позволил прошлому остаться там. В то время я не понимал, о чем он говорит, и помню, что спросил его почему. Почему он так поступил с моей матерью после того, что он сделал с Майклом. И он сказал: «Потому что мы живем в мире, где большинство людей — муравьи, а некоторые из нас — гиганты. И иногда муравьев нужно раздавить, чтобы гиганты могли подняться.» Потом он втоптал меня в грязь, сказав, что я буду следующим, если не оставлю это в покое. Я поднял глаза, когда он уходил, и обнаружил, что Сэйнт смотрит на меня сверху вниз. И он улыбался.