Сержант опять заржал:

— Только к подъему штыки из вас будут херовые… мягкие, нетвердые совсем… И это… сам больше не пей, и этому… «обмороку», как ты говоришь, пить не давай!

— Лады… договорились! Держи «пять»! И… Степ! С меня причитается! Как других дам найдешь — «поляна» с меня! А других, потому как… тебя, Глашу и Катьку вместе сводить, думаю, не стоит! Развалил ты, мудень, такую компанию!

Ильичев удивился:

— Ты, паря, совсем, со своей врачихой, рехнулся? Какую компанию я развалил, если мы с тобой в воскресенье к Глаше приглашены, праздник отмечать!

Косов хлопнул себя по лбу:

— Совсем из головы вылетело! Признаю… с памятью у меня что-то! А ты как… подарки-то купил?

Косов и впрямь забыл со всеми этими подготовками, песнями, концертами, что выделил Ильичеву деньги на подарки женщинам.

— Х-х-а-а! Я — не ты! Я все помню, и все сделал! Да… там и делать-то особо ничего не пришлось. Зашел в нашу «швальню», поговорил с мужиками-портными… В общем, для Глаши платок шикарный, весь в цветах и с кистями принесли! Она такие любит — я уже знаю! А Катюхе мужики отрез ткани шерстяной достали — на юбку!

— Чего-то… Глаше — платок шикарный, а Кате — только отрез! Не поровну вроде? Не? — засомневался Косов.

— Ты дурень, что ли? Портные сказали, что ткань эта — высший сорт! Сносу не будет, и красивая! Да она как бы не дороже платка вышла!

— Ну все, все! Понял! Молодец! Говорю же — с меня «поляна»! Все… я побежал! И это, Степа… Ночью на наши «шконки» организуй куклы… ну — шинели под одеяла ткни, что ли! На всякий случай! А то припрется дежурный ночью, да еще «по головам» вздумает пересчитывать!

— Не учи ученого, поешь говна толченного! — снова заржал Ильичев, — Мал ты еще, Ванька, Ильичева такому учить! Все будет нормально… Иди уже… не вводи в грех зависти ко ближнему моему!

Косов быстрым шагом направился к лестнице, но услышал, как сержант окликнул его, повернулся.

— Ты там, Ванька, не оплошай! Не осрами, так сказать! — и снова конское ржание сержанта.

«Вот же… конь стоялый! Дикарь, мля… Никакой деликатности и такта! Дитя природы, блин! А еще… еще как-то «за базаром» надо следить, ага! А то уже не раз слышал от Ильичева… да и от других во взводе! Словечки разные, здесь и сейчас не применяемые!»

Аккуратно, стараясь не привлекать внимания, Косов сбежал по лестнице к двери в санчасть. Здесь постоял, прислушиваясь, не идет ли кто следом — многие курсанты частенько выбегали перед поверкой вниз, во двор, покурить. Тишина. И он несильно постучал в двери, чуть подождал, и снова постучал. Наконец скрипнул засов и двери приоткрылись.

— Тебя только за смертью посылать! — отодвинув его в сторону, Настя закрыла двери снова, — Чего так долго-то?

— Ну… пока договорился…

Иван посмотрел в сторону дверей в палату. В самом коридоре было темновато, и лишь из помещения, где проходило празднование, сюда падал свет. Оттуда доносился негромкий бубнеж и тихий женский смех.

Косов выдохнул и потянувшись, обнял женщину за талию, притянул к себе, потянулся к ее губам.

— Ты чего? Сдурел, что ли? Вот еще… что надумал! Пошли… ловелас! — Настя отстранилась, но без возмущения, и потянула его за руку по коридору, — Но мы хоть успели твоего дружка в чувство привести…

— Это как это? — пытаясь придержать ее, переспросил Косов.

— Ну как, как? Головой под струю холодной воды, конечно же! Немного протрезвел! — Настя отвела в сторону его «загребущие» ручонки, — Пошли чай пить!

«М-да… а не «обломайтис» ли Вас ожидает, товарищ курсант?».

За столом сидели и пили чай Юрка и Анечка. Гиршиц был взъерошен, почти трезв и немного смущен.

— Садись, пей чай! — скомандовала Анастасия, наливая Косову кружку крепкого, почти черного чая.

— А может по рюмочке? — посмотрела на Ивана и свою начальницу медсестра.

Гиршиц замотал головой:

— Если что — то я не буду!

— Анастасия Ивановна! Вы как, не против рюмочку коньячка принять? — с улыбкой уставился на предмет вожделения Косов.

Та чуть задумалась, и, улыбнувшись, ответила:

— Ну, если только рюмочку…

После выпитого, Иван снова потянулся за гитарой:

— Так сказать — «на посошок»!

«Вот зарекался же! Но… как-то нужно вернуть Насте тот «романтик». А то и впрямь… могу — «как фанера над Парижем»!

— Здесь лапы у елей дрожат на весу,

Здесь птицы щебечут тревожно.

Живешь в заколдованном этом лесу,

Откуда уйти невозможно.

Гиршиц слушал, уставившись стеклянным взглядом куда-то в угол комнаты. Анечка, чуть улыбаясь, ушла в себя. И только Настя, опять зарумянившись, коротко поглядывала на Ивана вновь заблестевшими глазами.

Звук струны еще дрожал, запутавшись где-то под потолком, когда товарищ доктор, как будто встряхнувшись, резко встала и скомандовала:

— Так! Все, Иван! Пойдем, проводишь меня! Анечка! Ты… ну ты все знаешь! Чтобы все было в полном порядке! Пошли, Иван…

Уже натянув бушлат, Косов направился к выходу, но Настя остановила его:

— Ты куда? Вот еще — не хватало через КПП идти! Мне что — снова постового уговаривать, чтобы он тебя выпустил? Здесь пройдем!

Потом повернулась к Анне:

— Выпустишь нас через дверь на улицу, потом закроешься обязательно!

Как оказалось, из помещений санчасти был еще один выход — прямо на улицу. Точнее — переулок, который шел вдоль боковой стороны территории училища.

Уже в дверях Анечка сунула в руки Косова тряпичную сумку-авоську, шепнув:

— Я там початую бутылку красного вина сложила, да еще кое-чего… бутерброды там, котлеты. А то, у Насти Иванны, скорее всего, дома — хоть шаром покати!

Выйдя на улицу, Иван с удовольствием вдохнул свежий, чуть морозный воздух.

«Ух, хорошо! Дышится-то как легко! Хотя вот эта чуть ощутимая влажность в воздухе — это точно весной пахнет!».

Потом огляделся.

«Ага… а вон ворота на хоздвор. Я с этой стороны училищного двора еще и не был ни разу!».

Дождавшись, пока за ними лязгнет запор на двери санчасти, постояли, подышали таким свежим воздухом. Настя стояла, запрокинув голову в небо.

— Весной уже пахнет. Хорошо-то как!

Потом повернулась к Ивану:

— Надо сейчас налево повернуть, обойти квартал. Мимо училища идти — дурная затея. Твою буденовку и в потемках за версту видно, а там, перед входом, освещено все хорошо.

«Ну да, это правильно! Продефилируем там, такие красивые: она в своей ладной бекеше и я — в бушлате и буденовке. И нас никто не заметит? Да наверняка какая-нибудь морда будет в окно пялиться! Ни мне это не нужно, а ей уж — тем более!».

— Повернуть налево? Налево — это по-нашему, налево — это я люблю! — бодрым голосом ответил Косов.

Настя фыркнула:

— Пошляк! — и подхватила его под руку.

Некоторое время они шли молча. Благо и на улице уже никого не было. Тихо, и лишь редкие фонари освещали улицы центра города. Но на Ильинской горке, ближе к Маркса, стали попадаться и прохожие, редкие, но все-таки…

— Ты чего молчишь? — спросила женщина.

Иван тихонько засмеялся:

— Даже не знаю — что говорить…

Она помолчала. Ивану было видно искоса, что она поглядывает на него.

— Странный ты какой-то… То — прямо фонтан красноречия. Аж — не заткнуть его! Шутки-прибаутки, тосты разные красивые, песни вон какие — слезоточивые. А то — молчит!

— Насть! Ну посуди сама… Смотри… Вечер такой прекрасный. Тихо. Воздух свежий — не надышаться! Рядом под руку идет красивая женщина. Какие тут слова нужны? Хорошо же? Ну вот — прямо до звона в ушах хорошо!

Еще чуть прошли молча.

— Вань! Ты знаешь… Я вот никак не могу понять… Ты то кажешься мне обычным двадцатилетним парнем, таким — веселым, неглупым, озорным… как щенок молоденький! То… как будто ты — умудренный опытом мужчина, рядом с которым я чувствую себя девчонкой. Даже неловко так становится…