— Ну… военврачей-женщин у нас всего двое. А медсестры… да, ты прав, есть такие! И канцелярия… ага. Вопрос подлежит обдумыванию и согласованию с руководством! — и задумчивый Кавтаськин побрел «обдумывать и согласовывать».

А Косов стал обмозговывать, как и что ему еще поправить в предстоящем концерте. Дело в том, что он вспомнил, как Ильичев настаивал, чтобы Иван спел казачьи песни… Розенбаума, конечно же! старшине Захарову. Вот и… хотя… все это попахивало идеологической диверсией. Как еще воспримут «отцы-командиры» пение песен недавнего кровного врага. И то еще, со времен лагеря, обоснование этих песен перед Капинусом — могло не прокатить! Надо подумать…

А пока… пока он почти в приказном порядке сгонял свое отделение к Ковальковой Евдокии Петровне и попросил прослушать их всех.

— Понимаете, Евдокия Петровна… есть задумка спеть несколько песен «а капелла». Без инструментов…, - попытался объяснить свою задумку Иван.

— Косов! Вы меня оскорбить хотите?! Мне известно, представьте себе, что такое «а капелла». Ну знаете ли… Так во мне сомневаются впервые! — взъерошилась бабка.

— Ну что Вы, уважаемая Евдокия Петровна! Вовсе не было и мысли такой! Просто я сам… дубоват во всем этом, вот и бывает у меня такое — когда не знаешь, как правильно объяснить человеку.

— Ладно, все с тобой ясно… неуч ты, Косов! — смилостивилась бабуля и перешла на ты, — А какие песни собрались исполнять? Надеюсь, не грузинское многоголосие? Не францисканский монашеский хор?

«И фыркает еще, кобыла старая! Вот что за снобизм у наших «интелей»? Это их постоянное… перманентное состояние? Если вокруг все выходцы из народа — значит бескультурье, варварство, и прочее невежество!».

— Нет… на такое мы не замахиваемся! Да и про монахов… с идеологической точки зрения будет выглядеть предосудительно. Просто русские песни, либо — явно народные, либо — стилизация под народные.

Бабка пыхнула дымом папиросы, зажатой в длинный мундштук в низкий потолок подвального помещения:

— Ну давайте… посмотрим, что у вас там…

Степан Ильичев внешне оставался невозмутим, но Косов видел, что в глазах приятеля появилось довольное выражение. Весть о прощении Глашей «непутевого» сержанта явно пришлась по душе последнему.

— Степ! Только… я пообещал, что ты будешь вести себя хорошо, понял!

Но Ильичев не был бы Ильичевым, если бы не попытался взбрыкнуть:

— И чего мне теперь — на цыпочках перед ней ходить?!

— Вот же дурень, где, а? — Косов изобразил «фейспалм», — Никто тебе не предлагает ходить на цыпочках! Просто… она сначала, конечно, покобенится для вида. А как же? Но… да она и сама хочет! Хочет, понял ты, пенек забайкальский?! Ну погладь ее побольше, потискай за жопу, какую-нибудь чушь на ушко пошепчи… Да и вдуй! Со всем старанием — вдуй! Это же не ты ее из-под кого-то вытащил, а она тебя с Катьки сняла! Так что… покажи понимание вины, но — в меру!

— А ты что же… тоже Катьке вдуешь? — немного удивленно спросил Ильичев.

— Нет! Как же с тобой сложно, Степан Ильичев! Я уже почти полтора месяца «на голодняке» сижу! Или тебе это — неизвестно, а? Мой жестокосердный приятель? Не известно тебе? Я скоро… на баб буду бросаться, невзирая на их возраст, семейное положение и состояние общей «мордальности»! Или ты полагал, что до встречи со мной Катерина была девственницей? Или что — после меня она уйдет в монастырь?

Косов постучал костяшками пальцев по лбу приятеля:

— Степа! Мне Катька нужна — для выпуска пара, понял? Она вполне симпатичная баба, и все — при ней. А что на передок слаба — так это мне и нужно! Или ты думал — я с ней ячейку общества создавать собрался? Только… мой блудливый друг! Моя к тебе просьба! Христом-Богом прошу — даже не вздумай коситься в сторону Катьки! Второй раз я не пойму и поругаемся всерьез!

— Да чё я… не понимаю, что ли…, - пыхтел сержант.

— Ну вот и заруби себе на носу — даже не гляди в ту сторону, даже если, где вдруг случайно встретишь, понял? Что-то я сомневаюсь, что нас обоих одновременно туда пригласят. Разбил ты компанию. А так душевно сидели… Э-э-х!

— Да понял я, понял… Но, Ваня… она же сама передо мной жопой крутила!

«Пиздец! Кино и немцы! Ну вот как с ним разговаривать, а? Там же одна извилина, и та — от фуражки! И из всех инстинктов — дыхательный и пихательный!».

Ильичев посопел в раздумьях и пробухтел:

— Знаешь, Ваня… вот найдем мы себе баб получше… А мы их — точно найдем! Вот только потеплее станет, и — ага! Так вот… найдем этих баб, и я все одно — Катьке вдую! Чтобы точку поставить, в этом вопросе, так сказать! Все! Все, успокойся, не кипятись! Пока я… пока она для меня — и вовсе не существует!

«Вот же… упрямый дуб-дубом! Запала она ему, что ли? Или это такое тупое упрямство?».

Косов нашел среди подвальных помещений, недалеко от музыкальных всех залов, пустое, никому не нужное. Там они и репетировали. Хотя «Евдокия» и предлагала репетировать в самом помещении, где располагался хор. Но — тут уж Иван уперся. Не хотел показывать раньше времени подготовки… Пусть сюрприз будет!

Они, конечно, не «Бабкины внуки». Даже — близко не… Но — постепенно стало что-то получаться. «Хоровичка» отобрала для его задумки Алешина, Гиршица — конечно же!

«У него слух — близок к идеальному! Абсолютному! И голос, пусть и слабый, но — приятный!» — так она охарактеризовала Юрку.

Еще, к удивлению Косова — Капинуса. А еще — Гончаренко. И уж совсем удивился Иван, когда к ним, по собственной инициативе, примкнул Амбарцумян!

— Ты, что же, думаешь, на Кавказе одни грузины петь умеют? Я, между прочим, и в школе в хоре занимался! — кипятился ара.

— Да успокойся ты, Серега! Ничего я не думал! Просто… у тебя же и так сейчас хлопот со взводом — выше головы!

— Я найду время! — упрямо кивнул головой Серж.

А вот голос у этого армянина был — хорош. И вправду — хорош. Тут даже небольшого опыта Косова хватило, чтобы понять. И он, армянин этот, саратовский, мля… даже несколько заглушал чистотой своего пения самого Косова.

Выход нашла Евдокия:

— Ты его поставь подальше… Чуть в стороне, и немного сзади. Попробуйте.

Они — попробовали. Получилось…

Утро двадцать третьего февраля выдалось солнечным и морозным. На построение, на подъеме флага, руководство училища поздравило личный состав с праздником, довело распорядок дня — занятия, парково-хозяйственный день, увольнение, для остающихся — баня, потом ужин и концерты ротной самодеятельности — по подразделениям.

Мандраж у Косова присутствовал, но — в плепорцию, не шибко-то и сильный. Главное — по организации праздника не «налажать», а уж сам концерт — как выйдет, так и выйдет.

Ильичев договорился с Кавтаськиным, потом — с конюхами на конюшне, и те пообещали выделить вечером коняшку с санями — для подвоза харчей из пельменной. Не на руках же эти лотки с выпечкой тащить!

День прошел довольно сумбурно, то тянулся как резиновый, то несся вскачь! К вечеру нервишки у Косова были изрядно напряжены.

— Ты эта… Ваня! Я если что, там у Глашки и останусь! — сказал ему Ильичев, — Возьму пару курсантов порасторопнее, они и загрузят там, и здесь выгрузят. Только, как прибудут, нужно будет им помочь все перетаскать. Организуешь, да?

После «пэхадэ» и бани, Косов с бойцами взвода принялся расставлять столы в Ленкомнате поудобнее, этак — елочкой, чтобы сделать проход посредине. По прикидкам, за столы должны были сесть человек девяноста. Ага… по пять человек за стол. А иначе — не входили все! Трое с одной плоскости, а еще двое — с торцов стола. В тесноте, да не в обиде! Для приглашенных было предусмотрено шесть столов с размещением по четверо. Перед сценой, где был организован небольшой «пятачок» свободного пространства — ну а вдруг кто из «отцов-командиров» решит свою даму на танец пригласить. Хотя этого в программе концерта вроде бы и не предусматривалось.