— Стихотворение, говоришь… Про Революцию…, - задумался Косов.

— И Ленин — такой молодой,

И юный Октябрь — впереди!

Не задумываясь, пробормотал Косов и только после этого заметил ошарашенные глаза курсантов.

— Чего Вы? — «от же дурень где!»

— Это что сейчас было? Это ты сам сочинил? А еще? Дальше что? — посыпались вопросы.

«Вот же черт возьми! Вот же — голова садовая! Язык — без костей!».

— Стоп! Это так… экспромт был! — попытался откреститься Иван.

— Нет, ты давай, Косов, не юли! — рубанул Серж, — если уж начал, если… получится что… Ну — а вдруг?

«Блядь, блядь, блядь… Вот здесь мне только этого не хватало!».

— Ладно… только не бухтите, и не лезьте под руку. Не мешайте в общем!

Косов принялся вышагивать по проходу между столами.

— Так… Небо утреннего стяг, в жизни важен — первый шаг! — Косов шагал, вышагивал, ерошил короткий ежик волос и пытался вспомнить… вспомнить.

— Юрка! Ты давай — записывай! — услышал шёпот Амбарцумяна.

— Тихо, я сказал! Мешаете…, - запнулся о табурет, машинально переставил его под стол.

— Слышишь реют над страною

Ветры яростных атак!

«А — ну да… там же вроде бы сразу припев был… в школе же учили… или уже в училище? вспоминай, давай!».

— И вновь продолжается бой!

И сердцу тревожно в груди!

И Ленин — такой молодой,

И юный Октябрь — впереди!

Оба соратника по газетной деятельности вскочили, заорали, замахали руками!

— Вы чего, сдурели, что ли? Роту поднимете же! А ну — тихо, тихо! — замахал на них в ответ руками Косов.

Парни опомнились, присмирели, снова уселись, но продолжали смотреть на Косова очень выразительными глазами. Выражали те глаза…

«Выражало то лицо — чем садятся на крыльцо!»

«Вот именно жопа мне и светит! Опять встрял! Дебил, блядь! Это, кстати, не мои слова — Лавров их сказал, там в будущем!».

В Ленкомнату заглянул дневальный по роте:

— Вы чего тут орете?

— Все нормально! Это мы так… поспорили! — отмахнулся от него Косов.

— А-а-а… а я думал — подрались! — хмыкнул дневальный и ушел на «тумбочку».

— Иван! Этого мало! — требовательно посмотрел на него Гиршиц.

— Да, мало! — вторил ему Амбарцумян.

— Твою ж мать… Ладно! — махнул рукой Косов.

— Весть летит во все концы –

Вы поверьте нам, отцы,

Будут новые победы,

Встанут новые бойцы!

— И вновь продолжается бой! И сердцу тревожно в груди! — свистящим шёпотом подхватил Амбарцумян.

— И Ленин — такой молодой! И юный Октябрь — впереди! — подтянул ему фальцетом Гиршиц.

— Это же песня, Иван! Это — марш! Ты — гений! — бросился к нему с «обнимашками» эмоциональный армянин.

— А еще, Иван! — снова требовательно смотрел Гиршиц, — окончание нужно. Два куплета — маловато!

«Маловато будет! За елкой его отправить, что ли? Как же там дальше-то? Точно — в училище… в училище мы пробовали ее под марш пристроить, но почему-то не вышло. Уже не так модны были такие песни, как-то от них стали отдаляться!».

— С неба милостей не жди,

Жизнь для правды — не щади!

Нам, ребята, в этой жизни,

Только с правдой по пути!

Теперь уже оба черноволосых курсанта шёпотом подхватили:

— И вновь продолжается бой…

— В мире зной, и снегопад.

Мир и беден, и богат!

«Как же там… дальше… вот же память… девичья!».

— С нами юность всей планеты,

Наш всемирный стройотряд!

Косов снова ушел курить, а когда пришел — текст песни уже был записан на листе.

«Красивый почерк у Гиршица. Как девушка пишет — убористо, аккуратно. А у тебя и здесь — то так, то сяк! То вроде красиво, то — как курица лапой!».

— Все, бойцы… Я спать. Там еще нужно будет что-то написать про наш взвод, про учебу и службу. Может вывести средний балл успеваемости, отметить лучших. Призвать тех, кто отстает — наверстать. Дать обещание, что и учеба, и служба будет идти по заветам Ленина и коммунистической партии… Как-то так… Все… Отбой! Что-то я вымотался сегодня!

— Подумаем и сделаем, Иван! — кивнул ему Амбарцумян.

На следующий день, утром, спокойно все обдумав, Косов вышел на редколлегию взвода с предложением:

— Серега! Юра! Я вот что подумал… нельзя такой стих на стенгазету вешать!

— С чего бы это? — опешил Амбарцумян. Гиршиц стоял и молча ждал объяснений, — Ты чего, Иван? Хорошее же стихотворение!

— Тут… вопрос политический. Там же и про Ленина. Правильно ли все… Политические вопросы… это дело — серьезное!

«Нам надо посоветоваться со старшими товарищами!».

В обеденный перерыв, пришлось подходить к Кавтаськину.

— Тащ политрук! Разрешите обратиться?

— Слушаю Вас, товарищи! — Кавтаськин, надо отдать ему должное, не страдал снобизмом и нос перед курсантами — не задирал.

«Как завещал Великий Ленин: будь проще, веди себя скромней — и народ за тобой потянется!».

Говорил ли так Ленин, Косов не знал, но фраза почему-то вертелась в голове.

— Мы с ребятами стенгазету готовим, к годовщине Революции…

— Ну и что — хорошее дело! Правильно! И что? — поправил очки Кавтаськин.

— Стих у нас образовался… Вот. Думаем — а правильный ли стих? Можно ли его в стенгазету, к такой дате размещать…

— Да? — Кавтаськин задумался, — Это Вы — правильно… Разумно. А то — может некрасиво получится, нехорошо! Давайте-ка я посмотрю.

Косов передал ему листок со строками.

— Ага… Ага… Х-м-м… Очень… Да… очень даже. Это же… песня получается, я правильно понял? Только вот — последний куплет… как-то… не очень понятно. А кто автор?

Стоявшие рядом с Иваном Амбарцумян и Гиршиц дружно покосились на него.

«Вот так… «сдали» — как стеклотару!».

— Ты, Косов? Да? — смотрел на него политрук.

— Я, тащ политрук!

— Х-м-м… не знал, что ты стихи пишешь. Интересно…

— Ну так… получилось, тащ политрук! Как-то само на ум пришло…

— Ладно, ты не оправдывайся… Давай так… Я возьму с собой, мы их почитаем в политотделе. Подумаем. А что решим — я тебе скажу! Договорились, да?

— Так точно, договорились, тащ политрук.

«Фух… так-то лучше будет! Если и решат, что все плохо — виноват, дурак, исправлюсь! Хорошо — значит повесим на стенгазету!».

Но расслабился Косов рано. Это стало ясно, когда уже ближе к вечеру, на ежедневной приборке закрепленных помещений, его разыскал рассыльный по училищу, курсант из другой роты.

— Фу-у-ух… ты Косов, да? — переводя дыхание, спросил «курок».

— Ну я… Что нужно? — приборка сегодня как-то подзатянулась, и Иван был недоволен и собой, и своими подчиненными.

— Ты это… в политотдел тебя, срочно!

«Твою ж мать… дебил, что тут еще скажешь! Не высовываться, тянуть лямку… Не высунулся, м-м-мудак!».

— Ясно. Значит — в политотдел! — вздохнул Косов.

— Сказали — срочно! — повторил рассыльный.

— Да слышал я, слышал…, иду уже! — буркнул «рифмоплет» и «стихосложец».

Косов направился в сторону расположения политотдела.

«Кстати… политотдел и кадровики — сидят в одном коридоре. Это — совпадение, или близость по духу? Бля… какая хуйня в голову лезет, а?».

Обратил внимание, что рассыльный следует за ним чуть сзади и справа.

— А ты что — конвоируешь меня, что ли? — хмыкнул Иван.

— Сказали — доставить! — набычился рассыльный.

Косов — развеселился:

— А если — не пойду, то что?

— Как это — не пойдешь? Ты чего — совсем сдурел? — искренне поразился «курок».

«И-э-э-х-х… дярёвня!».

— Ладно, иду, иду… — Косов решил не продолжать далее «троллинг» парня.

«Все равно — не поймет! Ни что такое «троллинг», ни юмора… Дикие люди! Дети гор!».

— Ты эта… чё натворил-то? — полюбопытствовал рассыльный.

Косов уже на лету поймал так и стремящееся вырваться из тупой головы и не менее дурного языка, признание о работе на разведку Гватемалы и Гондураса.