Косов досадливо покосился на приятеля, и прошипел в ответ:

— Но — хороша же!

Калошин оценил, и довольно равнодушно протянул:

— Ну-у-у… не спорю, неплоха!

— А в келье меня не держали. У меня, к твоему сведенью тут женщины были и есть…

— А я в тебе и не сомневался, Иван! — с улыбкой хлопнул его по плечу Калошин, — А-а-а… понял! Вы ж тогда так и ничего… ну да, ну да… То есть у тебя к Варьке такой… бзик сформировался, да? Тут, Иван, одобрить тебя никак не могу…

Калошин наставительно-торжественно покачал головой:

— Нам, брат, никак нельзя на какой-то одной зацикливаться! Свобода, это, брат…

Иван усмехнулся, глядя, как Игорь, поднял палец кверху, пытался подобрать формулировку. Вздохнул:

— А сам-то? Ты, как мне Варя успела сказать, на одной красивой танцовщице — не зациклился? Нет?

Калошин поперхнулся, помотал головой:

— Ну, Конева! — помолчал, потом нехотя ответил, — Там, Иван, как-то все нескладно выходит…

— Ну а чего тогда учишь? Прохфессор!

— Ладно. Будем считать — уел ты меня…

В кабинете Верейкиса комиссар уже вовсю ухаживал за певицей — и плащик определил на вешалку, и стул подвинул, чтобы удобнее девушке было. Только стул стоял теперь так, что Варя, усевшись на него, хоть и поправила юбку, но… Чулки! Фильдеперсовые чулки, будь они неладны! Юбка все одно предательски ползла вверх, оголяя красивые колени. А Верейкис, по-видимому, этим был — доволен!

— Косов! — по привычке официально обратился к нему комиссар, но сразу поправился, — Иван! Давай за гостями поухаживаем! Сгоношись за водичкой в чайник!

И протянул курсанту пустой графин.

Потом Косов возился с керосинкой, которая, как оказалось, имелась в одном из кабинетов комиссаров. И прислушивался, как из кабинета Верейкиса доносилось светское «бла-бла-бла».

— Товарищ комиссар! Вода закипела. Заварка есть? И где взять чашки?

Когда все сидели и чинно пили чай, Калошин завел «песню о главном»:

— Александр Артурович! А вы в курсе, что ваш курсант Косов является автором многих песен, которые сейчас много кто исполняет? И мы — в том числе.

Комиссар покосился на Ивана и кивнул:

— Да, мне это известно. Мало того, он и здесь уже отличился! Сочинил три… нет! Четыре песни!

Калошин с удивлением посмотрел на Косова.

— Игорь! Там не твой формат. И уж тем более — не Варин. Марш, строевая песня, песня о революции, и одна — стилизована под народную! — ответил на немой вопрос Косов.

— Постой, постой… А вот эта, про революцию… Это не та, где… сейчас, погоди, вспомню… Та-та-та… И Ленин такой молодой и юный Октябрь впереди! — продирижировал рукой Калошин.

— Ну да, она…, - немного удивился Иван.

— М-да… наш пострел — везде поспел! — покачал головой Калошин.

— А ты ее где слышал? — Косову стало интересно.

— Где слышал, где слышал… в Красно-Сибирске я ее слышал! Хор ее репетировал, в филармонии. У них в планах было на пластинку ее записать. А знаешь для чего? Нет? И даже не догадываешься, Ваня?

Иван пожал плечами.

— А в Москву они ее хотят отправить, на какой-то конкурс. Толи к годовщине Революции, толи ко дню рождения Владимира Ильича.

— Ну… отправят, так отправят. Удачи им, что я могу еще сказать…, - опять пожал плечами Косов.

Калошин вздохнул и с жалостью посмотрев на Косова, обратился к Верейкису:

— Верите или нет, Александр Артурович… Но меня уже с самого начала знакомства с этим парнем терзает вопрос… а он вообще — в себе ли? Не душевнобольной ли мой друг Иван?

Верейкис как-то по-новому, с интересом посмотрел на курсанта.

— Вам, как политработнику, как опытному человеку, должно быть понятнее… Ну вот сами представьте… пластинка с этой песней будет участвовать в заочном конкурсе в Москве. А песня-то — не из рядовых, не простой набор слов и музыки. И пусть даже не займет первого места, пусть просто в тройку войдет… Ну, вы представляете, товарищ комиссар?

Верейкис задумчиво уставился на Косова, потер переносицу:

— Как я понимаю… это уже — номенклатура. Правильно? — перевел взгляд на Калошина.

— Именно! Именно, Александр Артурович! И вот сами представьте… от результатов конкурса, от этой песни — зависит многое! Там люди ждут, надеются, кулачки держат… А почему? Да потому что, в случае успеха… людей причастных ждут разные приятные моменты. Награды, пусть хоть и на местном уровне. Премии. Карьерный рост, в конце концов! И только мой убогий друг — ни сном, ни духом! Он даже не знает об этом, представьте!

Ивану было неловко и даже раздражало и злило то, что Калошин про него сейчас вот так — в третьем лице. И Варя смотрела задумчиво и с интересом.

Верейкис поддакнул Калошину:

— А ведь я тогда еще, когда он ее сочинил, спрашивал у Ивана — чего он к нам надумал поступать. Ему лучше было бы куда… в Литературный институт, или в какой-нибудь музыкальный, да?

Калошин кивнул:

— И ведь там, в Красно-Сибирске, говорили об этом…

— Та-а-щ комиссар! Я служить хочу, и готовлюсь Родину защищать! — окрысился Косов.

Тот хмыкнул, помолчал:

— Дело хорошее! Правильное дело, безусловно…

Вмешалась Варя:

— Да чего вы на парня напали? Получается у него песни писать — пусть пишет. Кому от этого плохо? Песни хорошие. Мне их исполнять нравится. И людям они нравятся!

И Калошин, и Верейкис вроде как смутились.

— Варь! Да кто спорит-то? Только как-то это… непривычно что ли…, - протянул Игорь, — Другой бы уже… в Москве как сыр в масле катался.

Помолчали.

Варя встрепенулась:

— Калошин! А ты ничего не забыл?

Игорь в недоумении уставился на женщину. А та постучала себя по голове, укоризненно глядя на Калошина.

— Ой! Блин! Правда ведь забыл! — потом направился к вешалке, что-то достал из внутреннего кармана плаща и торжественно подошел к Косову:

— Иван! Мы немного запоздали с подарком, но — лучше поздно, чем никогда, правильно? Вот! С прошедшим днем рождения тебя, дружище!

«Блядь! Я опять забыл про «свой» день рождения здесь! По документам-то — пятое мая! По-дурацки как-то!».

Глядя на него, Конева удивленно протянула:

— Вань! А ты что, никак не отметил его, что ли?

— Да как-то… то — наряды, то — учеба, то — в патруле. Да и что — великий праздник, что ли? — пробурчал Косов.

Верейкис хмыкнул, потер подбородок:

— М-да… тут и наша вина есть. Надо с политруками этот вопрос отработать. Нужно курсантов все-таки… поддерживать получше. Забываем мы порой за повседневной службой, что все-таки, несмотря на форму, мы — такие же люди…

— Да ты подарок-то посмотри! Вань… Ты у нас и правда — как юродивый какой-то… Извини уж меня за прямоту! — сконфуженно напомнил Калошин.

Косов взял в руки небольшую книжицу. Небольшого формата, простецкая обложка, черно-белый, не очень качественный рисунок берега реки. «Родное Приобъе» называется. И внутри листы из желтоватой бумаги.

«Ну ни хрена себе! Вот это — да! Это же… тексты и ноты наших с Ильей песен! Вот уж… не ожидал!».

— Тираж пока небольшой! Это больше — для своих, так скажем. Но, Иван, это очень хороший задел! Очень хороший! Да что там… тебе же двадцать всего! А песен уже…

— Спасибо…

— Разреши полюбопытствовать, Иван! — протянул руку комиссар.

Пролистал книжицу, посмотрел на Косова странным взглядом.

— Знаешь, Косов! Ты не перестаешь меня удивлять, вот что я тебе скажу! И ведь каждый раз мы… руководство то есть! Предстаем в дурацком свете. Вроде что-то и знаем, а получается — ни хрена не знаем! Ладно… Это тема не сегодняшнего разговора! Но… хоть это и неправильно… совсем неправильно! И не в моих правилах такое, но раз уж так вышло…

Комиссар пошарил рукой у себя в ящиках стола и вытащил на свет бутылку коньяка.

— Давайте хоть так, что ли… Вот конфетки, Варя! Сушки еще… Понимаю, что неправильно, но… таков уж у нас Иван Косов.

— А что, он у вас часто бедокурит? — спросила с интересом Варя.

Верейкис покосился на виновника, вздохнул: