Посидели, подумали, обсудили. И решили, что вполне удержат публику эти час-полтора. Накидали список номеров, еще подумали, прикинули хронометраж. А ведь не все так уж и тухло выходит!

«Ничё! Прорвемся!».

Они еще успели чуть порепетировать. Две дополнительные гармонии притащил Кавтаськин, вскрыв своей властью помещение Биняева. И даже поужинать успели, после чего Косов вытащил свою заветную фляжечку и оделил всех участвующих по паре глотков коньяка — для снятия тремора и повышения настроения. Политрук сделал вид, что не заметил.

Сквер был изрядных размеров, но до парка все же не дотягивал. Деревья стояли еще голые, лишь легкий налет зелени чуть проклюнувшихся листочков оттенял стволы. Народ в сквере был — не сказать, чтобы много, но присутствовал. На скамейках тут и там сидели и парочками, и целыми компаниями. Шествие курсантов с инструментами, под предводительством политрука не замеченным не осталось. Народ оживился, зашушукался.

Сценой был дощатый настил возле деревянной стены какого-то учреждения, примыкающего к скверу. Невысокий такой настил, сантиметров тридцать высотой, не более.

«М-да… сцена, однако! Видали мы карликов и покрупнее!».

По команде Косова, парни заиграли попурри из вальсов. Как и договаривались, сначала негромко, вроде бы как разыгрываясь. Потом — поактивнее.

«Ага! А вот и народ начал подтягиваться!».

Кавтаськин взял на себя вступительное слово, поздравил людей с праздником, «толкнул» небольшую речь об истории Первомая, о текущем положении в мире и ситуации в стране. Не отнять, говорить политрук умел. И складно, и интересно, и не затягивал. Что характерно, и народ реагировал правильно — и слушали с интересом, и поддерживали возгласами и аплодисментами.

Начали, по договоренности, с «Широка страна моя родная». Пели хором, поддерживая Колю Гончаренко, как солиста. Косов даже поймал себя на мысли, что немного завидует курсанту — очень уж у него голос был чистым.

Потом — «Москва майская». Слова этих песен знали практически все, и подпевали курсантам, если не все — то многие из публики. Раньше Иван как-то не предполагал, что эта песня довольно длинная, а тут прочувствовал.

Конферанс взял на себя тот же Кавтаськин, и надо отдать должное, вел концерт хорошо. Не так как Елкин, к примеру, но ведь тот — артист с большой буквы, и опыта у Савелия не занимать. Так что — вполне нормально работал политрук, без сбоев.

Постепенно площадка перед сценой заполнялась, народ сюда подтягивался, а когда гармонисты заиграли первый вальс люди с охоткой принялись кружится в парах.

Пользуясь паузой, Иван отошел чуть в сторону и закурил. К нему присоединился политрук, и, кивнув, на людей, с улыбкой попенял:

— Ну вот! А ты говорил… Видишь же — все получается!

— Слышали, тащ политрук, такую поговорку — «Не кажи гоп…». Вот отыграем положенное время, тогда и выдохнем облегченно!

— Ты, Косов, временами, пессимист! — засмеялся Кавтаськин.

Дальше, по наспех составленной программе, Гончаренко затянул:

— В парке Чаир распускаются розы,

В парке Чаир расцветает миндаль…

«Интересно как! Раньше слышал эту песню, только этаким тенором, а Коля — ни хрена не тенор. Но и так — очень неплохо. Непривычно, правда!».

И людям, было заметно, тоже нравилось.

Потом, по заранее подготовленной импровизации, Кавтаськин объявил:

— А сейчас, дорогие друзья, вы услышите песню — «Омская курсантская». Звучит для публики она впервые! Ее написали наши курсанты Иван Косов и Юрий Гиршиц!

Пришлось покланяться народу.

Курсанты выстроились в две шеренги, но с промежутками между собой. Кавтаськин занял место как положено командиру — справа сбоку, подал команду:

— На месте, шагом марш!

Косов отбарабанил на деке гитары, изображая барабан, вступление. Включились гармони. Гончаренко не подвел:

— Письма нежные очень мне нужны,

Я их выучу наизусть!

По договоренности, перед припевом, Косов, кивком обратил внимание Кавтаськина на стоявшую несколько слева стайку девушек, Политрук рявкнул:

— Равнение нал-е-е-во!

И все вместе, хором:

— Через две, через две зимы,

Через две, через две весны,

Отучусь как надо и вернусь!

И все вместе, рявкнули — «За то-бо-ю!».

Реакция народа радовала. Люди улыбались, смеялись. Людям — нравилось! А глядя на немного смутившихся девчонок, душа курсантов — воспаряла ввысь!

Затем, потакая прихоти политрука, они отложили инструменты, изобразили строй из пяти курсантов, и Кавтаськин «залился», затоковал, как глухарь на току:

— Как вы уже поняли, товарищи, кроме боевой и политической учебы, курсантам не чужды и творческие порывы! И даже песни наши омские курсанты сочинять способны. Вам понравилась песня?!

Дружные аплодисменты были ему ответом.

— Но это еще не все! Эти же курсанты написали и марш, который теперь будет официальным маршем Омского пехотного училища. Давайте, друзья вместе послушаем и оценим! Отделение! — подал команду политрук, — Равняйсь! Смирно! На месте, шаго-о-ом марш! Запе-е-е-вай!

«Мудило этот политрук! Ну как можно изображать строй и петь марш впятером? Пусть будет — вшестером, вон он тоже сбоку марширует! Ой, балбес, ох и позер армеутский!».

Но делать нечего, Гончаренко уже выводил:

— Стоим мы на посту, повзводно и поротно,

Бессмертны как огонь, спокойны, как гранит!

Мы — армия страны, мы — армия народа.

Бессмертный подвиг наш история хранит!

Как они старались голосить, чтобы вытянуть хоть как-то отсутствие хотя бы взвода! Косов не уставал материть про себя политрука, который настоял на этом марше.

«Щас, сцука, голоса посрываем, на хер! Будет тебе тогда концерт, тупиздень политический!».

Но народу — опять понравилось, народу — опять — зашло! Хорошо все-таки, что люди сейчас не избалованы зрелищами.

Затем Кавтаськин объявил десятиминутный перерыв. Народ зашушукался, но расходиться не спешил.

— Коля! Ты как — сильно связки напряг? Сипеть не начнешь? — озабоченно спросил Иван у Гончаренко.

Тот прислушался к себе, поморщился и ответил:

— Да вроде нет… То есть — пришлось напрячь, конечно. Но… вроде нормально. Пока, по крайней мере…

— Видите, тащ политрук, что ваш волюнтаризм сделал. Сейчас начнет Гончаренко сипеть, вместо пения, а затем и я. И все — аллес ист вег! Концерт закончен и зритель недоволен!

Кавтаськин скривился, но потом отвел Ивана в сторону, и негромко забубнил:

— А чего ты сразу не объяснил? Чего не сказал, что все так серьезно?

— А я говорил, только кто-то ничего не хотел слушать! Вот вы в курсе, что в течении концерта голосовые связки певца устают и «садятся»? И если перетрудить их, то — все! Вместо пения — сип и хрип!

— М-да? И чего сейчас делать? Чем помочь? — озадаченно поскреб лоб, сдвинув фуражку, политрук.

— Что делать, что делать? Вот что делать! Чай нужен, но не горячий, а теплый! А еще… коньяк!

— Коньяк? А еще чего тут тебе, Косов, подать?! Вот прямо принародно коньяк хлестать будете? — возмутился оппонент.

— Ну что Вы, та-а-щ политрук! Чай — согреть горло, а коньяка туда добавить чуть совсем! Лучше согревает. Да и парни, без репетиций, впопыхах, скоро начнут уставать, начнут сбиваться, мимо нот играть. А чай с коньяком — подстегнет ненадолго. Вытянем концерт…

— И где я тебе чай с коньяком возьму сейчас?

«Не… все-таки он — тормозной малость!».

— Чай, товарищ политрук, у нас в столовой. Училище — через дорогу! А коньяк… за железным мостом, сразу на углу — коммерческий магазин. Тут ходу, если рысцой, минут двадцать. Только коньяк нужен хороший, а не всякий клопомор!

— Так кого я тебе и туда и сюда отправлю?! — развел руками Кавтаськин, — Или мне самому сбегать, а?

И он с подозрением уставился на Ивана.

— Да вон, в толпе, я наших курсантов видел. Одного туда, другого — сюда. Через полчаса — все уже здесь будет! Вот… деньги возьмите! — Косов попытался достать из кармана галифе портмоне.